Валентин ЧЕРНЫХ: «По возможности все должно быть хорошо»

• Валентин ЧЕРНЫХ14 сентября – сорок дней, как не стало Валентина Константиновича Черныха.
Драматурги обычно уходят в тень. Черных был на виду. Талант и труд сделали его известным. На этих страницах – фрагменты интервью Наталии БАСИНОЙ и Елены УВАРОВОЙ, сделанного в свое время для “ЭС”, и авторские “Миниатюры”. В память о Мастере.
 
– Дорогой и многоуважаемый Валентин Константинович! Мы с самого начала решили не скрывать страшную тайну нашего к вам отношения. Вы сами родом из газеты, знаете, что не получится – все прочтется между строк. Да и разговаривать интереснее с тем, кого любишь и уважаешь. Посему – начали.
Похоже, что в телесериале “Брежнев” по вашему сценарию вы пытались его реабилитировать.
– Нет, никакой реабилитации, только анализ.
– Но он у вас получился лирическим героем…
– Это он не у меня получился. У сценариста ничего не получается само.
– Что это значит: у сценариста ничего само не получается? Вы что – не выдумщик? Просто следуете за жизнью как она есть?
– Я всегда делаю только то, что мне хочется делать. А про выбор темы, героя скажу вот что: сценарист, грубо говоря, как боксер. Вот я дерусь на ринге в своей весовой категории. Если я буду драться с боксером более тяжелого веса, меня побьют. Если более легкого – я побью. По-моему, глупо, когда говорят: “я в своем творчестве…”. Нет никакого абстрактного творчества. Вот я чувствую, что необходим анализ фигур, которые были на виду, но которых до определенного момента не давали показывать… Художник, если он художник, то, как модельер, улавливает – сегодня необходимо это или то; сегодня женщинам нужно либо открывать грудь, либо закрывать ее. Я считаю, что нужно открывать…
– Всегда или сегодня?
– Всегда, но не всегда у женщины есть такая возможность.
– Кстати, о женщинах. У вас много женщин-героинь: “Выйти замуж за капитана”, в картине “Москва слезам не верит” их сразу три, “Женская собственность”, “Женщин обижать не рекомендуется”… Не будем перечислять вам ваше же. Откуда вы их так хорошо знаете? Ведь есть вещи, про которые только мы, женщины, можем знать.
– На самом деле, конечно же, писательница лучше пишет про женщин, интереснее. Когда я читаю свою однокурсницу Вику Токареву, вижу, что она замечает какие-то вещи, которые я не замечаю в женщине. Конечно, мужчина не может описать женщину так, как это сделает женщина. Так же, как женщина не может написать про мужчину. Ну вот, например, женщина пишет: он взял ее за грудь… Мне смешно. Она не может понимать… Как мы не можем что-то понять и почувствовать про вас. Я не страдаю манией величия по поводу своей мужской красоты, каких-то особенностей, из-за которых женщина вешается мужчине на шею…
– Ну да… И никто вам никогда не говорил: откуда это у вас такие глаза – раскосые и льдистого северного цвета? Кстати, откуда?
– Есть семейная легенда. Прадед мой из Архангельска, переселившийся в Кемеровскую область. Там много Черных, Седых – это сибирские фамилии. Они приезжали на неосвоенные земли и называли “гнездо”(хутор) черных или белых, или, скажем, храбрых. С женщинами было плохо. Можно было взять в жены китаянку. Китай рядом, не выкрасть, а взять на время – по договору. Прадед взял китаянку, которую, естественно, не вернул. Было, не было – не знаю. А женских историй знаю множество не из-за моих “прекрасных глаз”. Я достаточно хороший слушатель. Я умею разговаривать с женщинами и умею их слушать. Вот когда слушаешь и не доказываешь свою точку зрения, а растворяешься в ее рассказе, вдруг выясняется, что идет такой поток… У меня был один случай: я сутки ехал из Москвы в Черновцы в СВ с незнакомой женщиной, и она мне рассказывала свою историю, замечательно рассказывала. А когда мы расставались, я почувствовал, что она меня возненавидела. То есть она перестала быть для меня тайной, настолько она выложилась, без остатка. И я понял, что совершил ошибку – надо было и мне ей что-то рассказать, чтобы мы были на равных. Она ушла, почти не прощаясь. Я запомнил это на всю жизнь – нельзя вот так высасывать человека.
– Вы хотите сказать, что все ваши “женские истории”вам кем-то рассказаны?
– В общем-то да.
– И даже истории для фильма “Москва слезам не верит”?
– Это совершенно реальные истории. С конкретными фамилиями. Только потом все трансформировалось. Но не будем о “Москве…”– о ней и так много сказано.
– Ваш роман “Киноартист” начинается словами: “Я всегда хотел понять, как люди становятся знаменитыми…”. Вы поняли?
– Да.
– Не герой вашей книги, а именно вы?
– Сейчас все стремятся стать знаменитыми, славы хотят, замуж хотят выйти не просто по любви, а за именитого и богатого, карьерного продвижения желают и прочее, и прочее. Это становится целью, все люди рвутся что-то завоевать, что-то добыть. Положим, они всегда рвались, всегда были Растиньяки, однако сейчас это уже стало особой сферой нашей жизни. Завоевавшие крепко за добытое держатся и добычей не делятся. Девочки с Рублевского шоссе – одна категория, девочки, посещающие ночные клубы, – другая. Общество настолько расслаивается, что человек, живущий в тридцати километрах от Москвы, живет уже в другом мире. Все чрезвычайно усложняется. Все очень изменилось. Поэтому многие вывалились из тележки. Не в состоянии отслеживать происходящее. Я сужу по драматургам и режиссерам. Обычно режиссерский век, век работоспособности – до 60 лет. По существу, в этом возрасте режиссеры, за редким исключением, заканчиваются. У них заканчиваются “примочки”. Это как в боксе, как в цирке – не может человек и все. И режиссер не может. У драматургов срок длиннее, и у художников. Это абсолютно точное наблюдение. Можете проверить.
А сегодня еще раньше сгорают. Поколение режиссеров, у кого шестидесятилетний рубеж еще впереди, раньше вывалилось из тележки. Оно может лишь копировать. Может только делать с матрицы. Оно не способно на новые решения. И это трагедия.
– Ежели практически все истории, рассказанные вами для кино, вам кем-то рассказаны, то где вы?
– Везде и нигде.
– Не лукавьте.
– Я просто порождение характера. Я сформировался в определенной среде при определенном сопротивлении. Я пришел в кино, не зная вообще ни одного кинематографиста. Поступил во ВГИК на курс Киры Парамоновой. Она меня приняла, и я ей благодарен за это. Поработал в трех газетах, в районных, в областной. Мне хотелось писать. Закончив школу ФЗО в Риге, стал судовым сборщиком. Дальше мог быть бригадиром, инженером. Мог бы пойти по этому пути, но у меня не было способностей, не умел читать чертежи, напрочь отсутствовало инженерное мышление. Вторую попытку сделал в армии, попав в авиационную школу, где должен был изучать приборы высотно-кислородного оборудования истребителей. После окончания службы многих вербовали в реактивную авиацию, и я мог бы стать авиационным инженером, но у меня не было той самой “шишки”, чтобы чинить приборы, конструировать и так далее.
– То есть “нежность к ревущему зверю”отсутствовала.
– Именно. И куда бы я ни попадал, всюду терпел неудачу. Научился водить машину, но понял, что очень средний водитель. В четырнадцать лет начал заниматься боксом и даже дошел до первого разряда. Но тренер сказал: ты не будешь хорошим боксером, потому что ты думаешь на ринге, а на ринге думать не надо, там должна быть животная реактивная сила – удар идет, ты отвечаешь. А ты думаешь, и тебя всегда будут бить. В общем, прошел целый круг. Еще работал на телевидении, был редактором “Фитиля”. Даже закончил курсы режиссеров телевидения, понял, что и телевизионным режиссером буду плохим. Мне надо писать – вот здесь я смогу что-то сделать. И так, наверное, у каждого происходит.
– История про “Своих”тоже кем-то рассказана?
– Профессия драматурга, писателя – воровская профессия. Нормальная воровская профессия. Режиссерская профессия – тоже воровская. И актерская. Все наблюдают и берут. Крадем у людей – истории, словечки. Кто-то сказал – я записал.
– И все-таки вы лукавите, Валентин Константинович. Ведь это же вы придумали для нас Гошу в “Москве…”.
– Гоша – это я. Просто мне нравился такой тип мужчин – достаточно откровенных. Они говорят женщинам то, что думают, и хотят от женщин услышать то же самое. Гоша – идеальный партнер для женщины, потому что он ее принимает за партнера.
Старик в “Своих”– это тоже я. Такой я, каким я себя представляю, – в стариках. Когда был помоложе, представлял себя Гошей. А старик в “Своих”– абсолютно я в старости. Спросите у моей жены Кожиновой – она знает меня лучше, чем я сам. Помните фильм “Любовь с привилегиями”? Когда мы с Брагинским писали сценарий, он спросил: а как же мы будем писать Константина Кирилловича – его сыграл Вячеслав Тихонов. Я ответил: с меня будем писать. Вот какой я – такой Константин Кириллович. Во всех реакциях. Мы же так или иначе пишем о себе.
– А это не газетные ли заморочки – ощущение, что ничего не придумывается, что жизнь – лучший автор?
– Заморочки есть. По опыту преподавания во ВГИКе могу сказать, что к третьему курсу у сценаристов исчерпываются все сюжеты, не знают о чем писать. Я сам пережил такой момент. Мне было 30 лет, когда я выходил во ВГИКе на диплом, прошел к этому времени через многое – армию, газеты, телевидение и так далее, – однако не знал о чем писать. Такой заскок случился. Я испугался и стал настраивать свою голову на поиск сюжета. И вдруг в какой-то момент почувствовал, что пошли сюжеты – причем десятками. У меня огромные амбарные книги, и я каждый день в них что-то записываю. Там свои шифры, значки. Для меня сейчас нет проблем написать 50 рассказов, 20 сценариев, пять пьес, десять романов. Нет проблем. Все заготовки есть.
– В свое время замороченным женщинам вы “прописали”Гошу, а нынешним вы что прописываете?
– Что русскому хорошо, то немцу – смерть. Так и здесь – что хорошо на Западе, то в России приобретает уродливый характер. И женский бизнес приобретает чудовищный характер. Обманывают, не держат слова, торгуют женским естеством.
– Сколько нужно амбарных книг, чтобы сюжеты пошли косяком?
– Не знаю. Но они у меня с 57 года. Каждый день веду записи. Вот закончится наш сегодняшний разговор, приду домой и напишу: “Уварова и Басина – то-то, то-то”. Алексей Сахаров не поверил про записи. Я ему показал: 1971 год, съемки фильма “Человек на своем месте”, зачитал. Он был поражен.
– А из вашей собственной жизни что может стать сюжетом для фильма?
– Все, конечно, все.
– Если бы вы писали сценарий про свою жизнь, как бы вы его назвали?
– Никогда не задумывался. Но что-нибудь со словом “поглощение”. Ну, например, “враждебное поглощение”. Все время ведь с кем-то борешься, с кем-то не соглашаешься, что-то отстаиваешь.
– При этом в вашем доме всегда много людей – он этим славен. Кого-то вы кормите, пригреваете, учите, кому-то просто даете приют, кому-то устраиваете судьбу.
– Это все Мила Кожинова. Она педагог Божьей милостью. Она любит своих студентов, следит за их судьбой, она проталкивает их сценарии, показывает режиссерам. Она любит собак, своих студентов, своих детей, внуков. Она очень хороший человек. Я ей в подметки не гожусь. Я стал лучше, живя с ней. Это на самом деле так. Я вообще агрессивен. Можете у Кожиновой спросить.
– Спросим. На очной ставке. А вот как вы ее – Кожинову Милу, Людмилу Александровну, жену, да такую, что только мечтать можно – добыли, признавайтесь.
– Поступал во ВГИК и приметил во дворе аспиранточку с фигурой такой… Мы познакомились и тут же поругались. Потом гляжу – она входит в аудиторию. Преподавать. Она меня, собственно, профессии и обучала. Она была разведена, я женат. Но постепенно стало понятно, что это значения не имеет, что надо нам быть вместе. Тут мне как раз пришло время вступать в партию, кончился кандидатский срок, я кандидатом стал еще в газете, у нас же печать была партийная. Но поскольку я ушел от жены, которая на меня написала в партбюро, что я сплю со своей преподавательницей, а у меня семья, сын, в партию меня не приняли. Я ушел из ВГИКа, уехал от Милы – в Крым. Отработал путину в рыболовецком колхозе. Осенью приехала Людмила Александровна. Как нашла меня, не знаю. Поехали, говорит, в Москву, у меня завелась своя квартира, и во ВГИК надо возвращаться. Так мы и стали с ней жить – всю жизнь. И все, что в этой жизни случалось, вместе переживать.
– А кто вам “свои”по жизни?
– Свои, которые свои. Трудно сказать. Вот вы свои, хотя и мы с вами в чем-то расходимся. Как можно это объяснить – не знаю. Свои – это широкое понятие. Но это всегда надежность.
– Вам нравится ваша работа?
– Я люблю сам процесс. Пишу ручкой, потом перепечатываю на компьютере. Пишу только тонкими хорошими дорогими ручками. Перьевыми. Одна ручка, вотермановская, стоит десять тысяч рублей. Но она стоит десять тысяч. Когда ведешь ею по бумаге – чувствуется. Это как хорошее оружие. Ручки, оружие – они имеют свою специфику. У меня только хорошая бумага. Хорошие чернила. Ведешь ручкой по бумаге… Причем, с какой плотностью начинаешь писать, с такой же плотностью и получается произведение. Буковка к буковке – страница выстроена: понимаешь, ага, все пошло, в том же размере, с тем же темпом. Каждая бумага требует определенной ручки. У меня запасы бумаги, которая очень хорошо впитывает чернила определенных ручек. Бумага пожелтевшая. Но ее ничего не заменит.
– Что вы еще запасаете?
– Да ничего. Все есть. Правда, кажется, в связи с “Никой”, я вдруг обнаружил, что у меня нет костюма. Купил, надеваю два раза в год. Не нужен писателю костюм, но на презентации и академические мероприятия требуют являться в вечерних костюмах, что, по-моему, большая глупость в этом веке.
– Премии, награды важны для вас?
– Меня это не волнует. Хотя приятно, что и говорить. У меня есть своя “теория Брежнева”– почему Брежнев так любил ордена. Он вообще любил подарки. А когда пошли ордена, он стал относиться к ним, как к очередному подарку. И сам всех награждал, поскольку понимал, что нужно быть благодарным человеку, если тот что-то хорошее сделал.
– Вы один из первых, кто начинал это новое дело – российское продюсерское – в студии “Слово”на “Мосфильме”…
– Мы делали неплохие картины. Например, “Кино про кино”Валерия Рубинчика по сценарию Анатолия Гребнева. Но больше всего я хочу писать. И делаю то, что хочу. В 94-м написал роман “Москва слезам не верит”(фильм вышел в 1980-м), и мне все время предлагали сделать продолжение. Я отказывался – актеры постарели, история исчерпана. Но возникла идея написать роман о детях героинь, о том, как они в нынешней ситуации существуют.
– А с любовью у героев романа как?
– С любовью хорошо. У всех.
– Вам хочется, чтобы у всех все получилось?
– Я и в кино, и в литературе ценю американскую модель: можно говорить всю правду, но в финале герой должен быть вознагражден, героиня тоже, и по возможности, все должно быть хорошо.
– Потому что люди этого заслуживают?
– Потому что люди этого хотят.

«Экран и сцена» № 17 за 2012 год.