Сергей РЕБРИЙ: «Своего режиссера найти трудно»

Сергей Ребрий в спектакле “Папа”. Фото В.МАЙОРОВА
Сергей Ребрий в спектакле “Папа”. Фото В.МАЙОРОВА

Прошлым летом актер Сергей Ребрий отметил 60-летие, половину жизни он служит Норильскому Заполярному театру драмы имени Вл. Маяковского. В 1989 году его, выпускника Казанского театрального училища, приглашали три театра – в Тобольск, Сухуми и Норильск. Они с женой Ларисой услышали, что на Севере сильная труппа – это стало решающим аргументом. С тех пор ни разу не пожалели о своем выборе. Накануне юбилея артист сыграл в премьере по пьесе Флориана Зеллера “Папа” роль пожилого человека, страдающего болезнью Альцгеймера. Спектакль Анны Бабановой будет представлен на VI Межрегиональном фестивале-конкурсе “Ново-Сибирский транзит”, перенесенном на весну 2021 года.

– Для меня сегодня это одна из самых значимых ролей, особенно по эмоциональному наполнению – каждый раз вспоминаю ушедших родителей, сожалею, что время вспять не повернуть, уже не поговоришь с ними. Я благодарен Анне Бабановой, что она дала мне возможность это сыграть. Актерски задача очень интересная – попробовать показать человека, живущего в мире, меняющемся внутри него самого, в его сознании.

– С возрастом и с опытом интересных профессиональных задач, наверное, становится все меньше?

– Дело не в возрасте. Что такое 60 лет – разве это годы? Театр в Норильске был в моей жизни первым и, видимо, останется последним. Хотя сил еще полно. Но само искусство театра заметно меняется – в какую сторону, я пока не могу понять. Например, в 1990-е при Александре Марковиче Зыкове (бывшем художественном руководителе театра. – Е.К.) мы играли пьесы Григория Горина, Юлия Кима – на гастролях их принимали на ура. А если такое привезти сейчас, смотреть не захотят. Наверное, сказывается и влияние телевидения и интернета – переизбыток информации, впечатлений, люди стали иначе воспринимать мир. Все как-то стирается, сводится к некоему тиражированию. Что отражается и на театре – из него уходит актерство. Мне иногда кажется, что молодые режиссеры сознательно убивают театральность, саму игру на сцене, они не слишком заинтересованы в актере.

– Актерская личность, индивидуальность становится не важна?

– Именно! Наверное, они воображают, что любой может выйти и сыграть, и ничего от этого принципиально не поменяется. Но вы вспомните БДТ времен Товстоногова: что ни актер – то имя. Имя! Где же такие личности сегодня? Чтобы актер вышел – и глаз от него не оторвать. Чтобы зритель не над невнятными режиссерскими концепциями голову ломал, а вовлекался в происходящее на сцене через актера и видел в его персонаже себя. Иногда я чувствую свою невостребованность в театре. Да, есть опыт, какие-то наработки, приемы. А хочется прорыва в каждой новой роли – раскрывать то, чего прежде в себе даже не подозревал. Иначе это бессмысленный бег по кругу.

– Зыков вам помогал находить новые краски?

– Да, я понимал природу его юмора – грустного, подчас трагичного. Это очень помогало с ходу въезжать в его идеи. Александр Маркович предпочитал трагикомедии – в его, казалось бы, внешне легких по форме спектаклях всегда проступала такая отчаянная боль! Что в “Сильвии” Альберта Герни, где для моего героя, женатого человека, самым близким существом в жизни вдруг стала собака. Что в “Двух старых крабах с нежным панцирем” Ричарда Баэра, где встречались два человека на закате жизни. Не говоря уже о его постановках по Горину – вот где был настоящий смех сквозь слезы. Зыкову очень близок чаплинский юмор, он выводил на сцену похожих персонажей. Я отзывался на его замысел, вносил туда свою хохляцкую природу – это не портило картину, а проявляло в ней новые оттенки. Зыков был хороший педагог и психолог – нередко ставил двоих на одну роль, возникала здоровая спортивная конкуренция. Что, на мой взгляд, только обогащало спектакль – зритель мог увидеть, скажем, двух совершенно разных Сирано.

– Хотя Александр Маркович вас не сразу разглядел, верно?

Фото А.ХАРИТОНОВА
Фото А.ХАРИТОНОВА

– Больше года не замечал. Первую роль мне дал Анатолий Кошелев – я сыграл у него студента Ансельма в спектакле “Заклинание графа Саламандра” по сказкам Гофмана. Роль главная, но она прошла незамеченной. Жена уже вовсю была занята, вводилась в какие-то спектакли. А у меня простой. Тут еще Зыкова назначили главным режиссером – всё, думаю, дело труба, выгонит он меня из театра. И только когда я насмешил его в капустнике, он стал меня потихоньку занимать. Много слуг у него переиграл – за одного из них, Соломона в “Кине IV” Горина, даже получил в Красноярске приз на краевом фестивале “Театральная весна”. Но это было позже. А сначала сыграл у Зыкова конвойного в “Придурках”, был у нас такой спектакль о заключенных ГУЛАГа. И в 1991 году получил за нее в театре свою первую награду – за лучший эпизод по итогам сезона. И, видимо, я так понравился норильскому зрителю, что на 50-летие театра администрация города подарила нам квартиру рядом с театром. И пошло-поехало.

– В 2006 году, после отъезда Александра Зыкова из Норильска, не было желания уехать?

– У нас тогда многие постепенно разъехались – из старой зыковской труппы в театре остались только Нина Валенская, Александр Глушков и мы с Ларисой. Да еще несколько артистов среднего поколения, пришедших незадолго до отъезда Зыкова. Иногда и на меня накатывает: может, хватит уже, пора? Но в Норильске у меня всегда была работа, и сейчас хватает – от добра добра не ищут. Хотя, по большому счету, всё это тлен. Что останется после нас? Театр – не кино, запись спектакля не передает его природу.

Возможно, у меня такие чувства просыпаются от лености. Когда играл по 20 спектаклей в месяц плюс репетировал новый материал, я каждый день мыслями находился в театре, некогда было думать о чем-то другом. А сейчас ощущение, что жизнь утекает. Может, я уже исчерпал себя? Невыносимо выходить на сцену и знать, что я вру.

– Такое случается?

– Увы. В эти моменты не смотрю зрителям в глаза, мне стыдно. Ощущение, что ты врешь, возникает от непонимания. Все-таки, режиссер – это скульптор. Мы, актеры, – глина, и его задача – вылепить из нас что-то стоящее. Я всегда открыт режиссерским предложениям, но если они не раскрывают характер моего персонажа, это раздражает. Так было с “Дядей Ваней”, где я сыграл Войницкого (за эту роль Сергей Ребрий, а также сам спектакль Петра Шерешевского были номинированы в 2016 году на премию “Золотая Маска”. – Е.К.). Режиссер говорит: “Ваш герой очень любит Елену Андреевну”. Но что значит – любит? Как, в чем проявляется его любовь? И я предположил, что Войницкий влюбился в нее назло Серебрякову. А на самом деле он предан профессору – тот для него кумир, ради него он жил, отдавал ему последние крохи. Конечно, в этом он был тщеславен: может, и мне что перепадет – ты прославишься, а рядом укажут мою фамилию, мол, редактировал Войницкий. И вдруг кумир от всего отказывается. Это как представить, что Гагарин заявил, что больше не хочет летать. И у Войницкого крах: а как же я? Он Серебрякова любит и ненавидит одновременно – там такой клубок страстей! А через восхищение другим проявляется любовь к себе, он вообще страшный эгоист, этот Войницкий.

Мне кажется, в таком решении не было бы никакого противоречия с текстом Чехова. Для чего Серебряков уезжает? Снова работать, попробовать подняться. В деревне он никто. Только отчаянная грубость Войницкого выводит его из сонного состояния. То же самое, если бы я сейчас, как Серебряков, сбежал в деревню – представляю, что мне сказал бы кто-то из зрителей: “Куда ты уехал, тебе же всего 60 лет! Иди на сцену, тебя ждут люди!” – “Нет, я болен, я не могу, мой труд никому не нужен” – “Сука ты, тварь конченая, ненавижу тебя! Я восхищался тобой как актером, я тебя в роли Чонкина видел, что же ты делаешь?! Ну и ложись в гроб, скотина!”. Вот такого человека я хотел сыграть. Когда Войницкий спокойно говорит Серебрякову в финале: “Ты будешь аккуратно получать то же, что получал и раньше. Все будет по-старому”, – он еще не утратил веру в своего кумира. И готов его поддержать. Жаль, режиссер эту идею не принял. Поэтому я играл “Дядю Ваню” немного надсадно. Хотя многие говорили, что моя неудовлетворенность спектаклем удачно ложилась на характер Войницкого, в нем проявлялась нужная вредность. (Смеется.)

– Вас, с вашим страстным темпераментом, Сергей Николаевич, легко представить в шекспировских трагедиях. Роли Лира или Макбета вам не предлагали?

– Линас Зайкаускас после выпуска “Вишневого сада”, где я сыграл у него Лопахина, собирался ставить в Норильске “Лира”. Но, к сожалению, он к нам больше так и не приехал. Наша профессия вообще очень зависимая. А своего режиссера найти трудно. Хотя причины всех своих неудач я, прежде всего, ищу в себе. Поэтому мне так близка финальная сцена в “Дяде Ване”, где Войницкий говорит: “Пусть уезжают, а я… я не могу. Мне тяжело. Надо поскорей занять себя чем-нибудь… Работать, работать!” – это мой монолог, Сергея Ребрия.

Беседовала Елена КОНОВАЛОВА

«Экран и сцена»
№ 10 за 2020 год.