Драматическая поэма “Пер Гюнт” норвежского классика Генриха Ибсена в руках вечного экспериментатора Юрия Бутусова превращается на сцене Театра имени Евг. Вахтангова в современную версию хоррор-кабаре. Если в пьесе персонажи фольклора представлены уродливыми и злобными, а крестьяне – жестокими и грубыми, то в спектакле они переплелись и слились в единое целое. Здесь нет сказочных троллей, нежности Сольвейг, патетичных речей или пейзажных декораций. Место действия – сам театр, вместе с кулисами и колосниками, софитами и “карманами” сцены. Элементы декорации открыто устанавливают перед публикой монтировщики. Все условно и, на первый взгляд, просто.
Пер Гюнт (герой имеет две “ипостаси” – актеры Сергей Волков и Павел Попов) в деловом костюме, его мать (Евгения Крегжде) в экстравагантных вечерних платьях, не выпускающая из рук дымящуюся сигарету, эмоциональная Сольвейг (Яна Соболевская) с фатой на голове. Вдова Озе в исполнении Евгении Крегжде – слегка карикатурный образ, выделяющийся на фоне остальных. Имитация прокуренного грубого голоса, вульгарность манер – подвыпившая мать Пера не вызывает сочувствия. Здесь, в сущности, его не вызывает никто. Режиссер вызывает в публике это чувство только в финале, дозировано впуская в ткань спектакля лирические нотки. Ключевые диалоги Озе и Пера строятся на приеме, подчеркивающем сказочную, фантастическую сторону сценического повествования. Герои располагаются перед зеркалом, их фигуры заливает кровавый луч света. Разговор ведется то ли с собственными отражениями, то ли с невидимыми фантомами.
Время от времени, с завидной регулярностью, сюжет рвется за счет интермедий, музыкальных номеров. Известные хиты исполняются актерами на шести языках: французском, английском, немецком, русском, норвежском и лапландском. Эфир этого абсурдистского кабаре-шоу разбавлен несколькими аудиозаписями Арсения Тарковского, спокойно и мудро декламирующего свои стихи. Лиризм усиливается и благодаря освещению. Изящные хрустальные люстры заливают сцену теплыми лучами (художники по свету – Александр Сиваев, Александр Матвеев), а галерея свечей на заднем плане вообще отсылает к некоему храму, современной церкви, захваченной дикими существами. Они, видимо, появились из старинных зеркал, в мутном отражении которых и воскресает из пепла мир “Пера Гюнта” (художники-постановщики – Максим Обрезков и Александр Барменков).
Фантасмагория задана в нескольких плоскостях: непосредственно на сцене, на широких экранах и за сценой. Видеосъемка идет в онлайн-режиме, рисуя перед нами крупные планы актеров. Благодаря этому картина “сжигания Озе” выходит невероятно эмоциональной и сильной по воздействию. На экране – смиренно неподвижное лицо матери Пера. Ее сын болезненно мечется и складывает разные атрибуты для “священного жертвоприношения”. Вместо красных языков пламени над сценой хороводят белые бумажные хлопья. Их демонстративно сыплют на специальные аэромашины.
Юрий Бутусов признается: “Пьесу “Пер Гюнт” почти невозможно прочитать. Количество смыслов, событий, поворотов, мотивов, философии, загадок, мест действия поражает. Написать такую пьесу в XIX веке, да и сейчас, мог только безумец. Это разрушение всех законов, правил, выход за пределы разумного. Что главное? Поиски самого себя, бесконечная всепоглощающая любовь, мир, раздавливающий человека, рвущий его в клочья, человеческий бунт против предназначения, романтический гимн всепобеждающей любви…”. Эти наслоения смыслов и пытается донести до публики постановщик. Но тяжесть тем и подтекстов развеивается благодаря финальной сцене.
В ванне, куда раньше Пер погружался в глину и кровь, теперь на руках Сольвейг свисает его безжизненное тело. За их спинами мерцают свечи, над ними склонилась Озе. Она ждет своего Пера – странника и фантазера, хулигана и провокатора, человека и тролля. Перед нами узнаваемая картина – пьета, сцена оплакивания Христа девой Марией. Умолкает голос Арсения Тарковского. Царит полное раскаяние человека в собственных преступлениях перед миром. Вся атрибутика выступает прямым проводником навстречу Божьему сознанию. Пер в спектакле – не просто человек в поисках смысла или самого себя. Это художник, постоянно сомневающийся и погибающий в каждой своей работе, на каждом холсте, в каждой неуверенной ноте, спектакле и воскрешающий себя через любовь.
Елена ЖАТЬКО
«Экран и сцена»
№ 22 за 2019 год.