ФИЛЬМОГРАФИЯ:
«Достать до неба», «Консервная банка» («Веселая карусель»), «Бравый инспектор Мамочкин», «Приключения Хомы», «Летучий корабль», «Пиф-паф, ой-ой-ой!», «Дорожная сказка», «Прежде мы были птицами», «Конфликт», «Тяп-ляп, маляры», «Брэк», «Банкет», «Брак», «Выкрутасы», «Серый Волк энд Красная Шапочка», «Кот в сапогах», «Чуча», «Адажио», «Чуча-2», «Чуча-3», «Гадкий утенок»
С Гарри Бардиным меня познакомил муж. Они вместе работали в кукольном объединении «Союзмультфильма». Бардин в то время снял «Конфликт»: это где главные действующие лица – спички. У одних зеленые головки, у других – синие. Ссорятся на пустом месте, не могут поделить коробок, вспыхивают и сгорают. Притча о нас, о мире и войне, о невозможности понять друг друга. Бардин отправился на сдачу картины к госкиношному начальству, а часть съемочной группы (оператор Сережа Хлебников, художник Николай Титов и мой муж) пришли к нам домой – благо от Спасопесковского переулка, где в то время обитала студия, до Смоленки рукой подать, – чтобы переждать этот момент. И вот звонок от Бардина – картину начальство не приняло, дало кучу поправок. Не глянулись ему эти спички. Ненужные ассоциации вызывали. Помню, от огорчения мы тогда немало приняли…
Позже, после любопытных экспериментов с пластилином, проволочками, веревками, после шлягерной Красной Шапочки энд Серого Волка, после первой «Чучи» Бардин словно вернулся к себе самому поры «Конфликта». К притче. К размышлению. К откровению. К посланию. Он снял «Адажио». Из чистого листа бумаги сложилось живое существо – то ли птица, то ли человек. Вокруг такие же существа, только серые. Их, серых, много. Он, белый, один. Они пытаются испачкать его, смять, растоптать и рвут на части. Но мелкие кусочки срастаются в чистый лист, и белая птица-ангел взмывает в небо. А они остаются здесь, внизу, и поднимают на щит его белое изображение. А потом появляется существо черное. Их, серых, много. Он, черный, один. Тоже не такой, как все. И снова смыкается серый круг…
«Для меня фильм начинается с мысли: о чем? А потом уже рождается форма. Я люблю это состояние, когда «вобла воображения» начинает ворочаться. Представьте, голова – кастрюля, а в ней пельмени-мысли, которые забрасываешь сырыми. Поварятся и начинают всплывать вверх. Когда все всплыли, вообще-то можно садиться писать. Но это мучительно. Я всегда боюсь белого листа, мучаю близких, обвиняю всех, что у меня нет условий для работы. На самом деле все это враки, ерунда – просто я сам не готов. Пока не увижу и не услышу целиком весь фильм – от начала до конца, – я не готов. Это очень важно – хорошо увидеть и услышать, потому что потом долгие месяцы работы – это воссоздание первоначального полного внутреннего видения фильма».
Мультипликации не учился. Как сказал в одном интервью: «просто играл в нее, и при этом мне платили зарплату».
Впрочем, о себе, о детстве, родителях, друзьях, учителях, коллегах, об учебе в Школе-студии МХАТ, о работе в театре, о «Союзмультфильме» и «Стайере», о фильмах, о времени Гарри Яковлевич поведал в своей первой и пока единственной книге с многозначным и многослойным названием «И вот наступило потом…» (Центр книги Рудомино).
СТУДИЯ «СТАЙЕР»
Начались поиски помещения. Искали в районе Садового кольца. Находили нежилое помещение, пустующее, обращались к руководству – и через неделю это помещение уходило в чужие руки. В какой-то момент мы поняли, что мы бесплатно обслуживаем Краснопресненский район столицы, предоставляя им добытые сведения, не получая ничего взамен. Тогда мы поумерили амбиции и сместились на окраину Москвы. И здесь наконец нашли пустующую фотолабораторию на Открытом шоссе. Я поневоле стал локомотивом по пробиванию аренды этого помещения. Я уже собрал все необходимые документы, но вдруг ситуация изменилась и меня поставили перед фактом, что это помещение будет выставлено на аукцион. Для чего мне было предложено взять в банке кредит и поучаствовать в аукционе. Какой кредит? Мы уже год не получали зарплату. Чем расплачиваться? И я пошел в мэрию и сел под дверью у Ю.М.Лужкова.
Я три дня ходил туда, как на работу, выпрашивая аудиенцию у мэра хотя бы на пять минут. Резолюцию «на аукцион» на моих документах написал именно Юрий Михайлович, поэтому только он мог ее и отменить. За три дня ко мне привыкли в приемной, не шугали, но и не пускали в кабинет. Я созревал и наконец созрел. И вот, когда помощник мэра открыл дверь для академика Велихова, я, притормозив академика, влетел к Ю.М.Лужкову. Я не говорил, я не высказывал, я матерился. Я сказал Лужкову, что он своей подписью, не подумав, подписал мне приговор. За мной идут люди, они мне верят. Мы год живем на иждивении у родственников. Если он таким образом обрубил нашу перспективу, то мне надо или эмигрировать, или повеситься. Я полагал, что тридцать международных призов, на ту пору полученных мной, дают мне право надеяться на неравнодушие власти к моей судьбе.
Моя бурная речь перемежалась не менее бурным матом. Мы с Лужковым стояли друг напротив друга. Между нами сидел академик Велихов, переводивший взгляд с одного на другого. Лужков требовал, чтобы я покинул кабинет. Я, исчерпав знания ненормативной лексики, вышел из кабинета. Вскоре за мной выскочил помощник. Обращаясь к сидящей в приемной секретарше, приказал:
– Соедини с Котовой! Срочно!
Котова тогда заведовала Москомимуществом. Она соединила. А о чем разговор? И когда снова вышел помощник, я предложил ему совместно покурить, что мы за эти три дня делали неоднократно. Так сказать, скурились. Когда мы вышли, я попросил его дословно рассказать содержание разговора. Он привел слова мэра:
– Лена! У меня тут Бардин. Орет. Ему надо помочь. Он – нищий.
И аренда в тот же день была оформлена. Убедили не тридцать международных призов, а моя нищета.
Заброшенная фотолаборатория имела жалкое зрелище. Ржавые ванны, крысы и тараканы. Я нашел деньги на ремонт, их дала мне одна юридическая контора. Мы перестроили помещение под наши нужды. Но не было ни съемочной, ни осветительной техники. И мы начали зарабатывать деньги. Купили в долг камеры, стали снимать рекламу. Мы уже обустроились. Причем вопреки общепринятой в России традиции таскать из предприятия, где ты трудишься, мы, наоборот, тащили из дома, чтобы создать уют на студии.
Однажды на студию явились два жлоба, спросили: «Где начальник?». Им показали. Они зашли в шапках в мой небольшой кабинет, предварительно выгнав из него моего коммерческого директора. Один сел возле двери, приперев ее ногой, другой – напротив меня. И тут выяснилось, что они «пасут эту территорию» и дошла очередь до нас. Я попросил их снять шапки, что они с неохотой сделали, и поинтересовался, знают ли они, куда пришли. Они ответили, что им по барабану. Когда я сказал, что мы снимаем мультфильмы, один другому сказал про меня:
– А то-то я вижу, что рожа знакомая! А какие ваши мультфильмы?
Я назвал.
– Да мы же воспитывались на ваших мультфильмах! – вскричал рэкетир.
– Хорошо воспитались, – констатировал я и предложил им экскурсию по студии.
При этом был удивлен той мертвой тишине, которая воцарилась вокруг. Потом выяснилось, что мои коллеги, приложив к стенке трехлитровые банки, слушали наш разговор из соседней монтажной, вооружившись ломами и топорами. Но топоры и ломы не понадобились. Двое братков по ходу экскурсии превращались в обычных детей, поражаясь и восхищаясь увиденным. Расставались друзьями.
– Мы были так рады познакомиться, – говорили они искренне.
– А как я рад, – неискренне отвечал им я.
И вдруг они, садясь в машину, спросили:
– А можно мы к вам своих детей на экскурсию приведем?
И тут я не выдержал:
– Как?! Вы еще и размножаетесь?
Они заржали и уехали. Но детей вскоре привели. Когда уходили, то на прощанье сказали:
– Если кто-нибудь к вам нагрянет, то скажите им, что у вас есть крыша – сокольнические. Это мы.
Больше набегов не было. И на том спасибо.
ЭПОХА ПЕРЕМЕН
Китайское проклятие звучит: «Чтоб ты жил в эпоху перемен». У нас эта эпоха несколько затянулась. Мы шарахаемся из одной стороны в другую, ни в чем не зная меры. Казалось бы, советские республики, жившие много лет в советской коммуналке, получили отдельные квартиры и разъехались. Но в России у многих патриотов возникли фантомные боли. Это когда у больного якобы болит ампутированная нога. Им и за державу обидно, и хочется былой империи со странами Варшавского договора вкупе, и чтобы нас опять боялись, потому что сознание наше осталось лагерным: боятся – значит уважают.
Я позволю себе не согласиться с этой патриотической братией. Мне не нужна великая держава, мне не нужно, чтобы нас боялись, мне нужно, чтобы нас уважали, а для этого нужно, чтобы мы в первую очередь уважали сами себя. Чтобы чувство собственного достоинства сделали национальной идеей. Мне говорят, что политика – грязное дело. Нет! Не могу согласиться, если был на свете Вацлав Гавел! Значит, что-то у нас не так, если во власть приходят вороватые и циничные люди. Я в силу профессии внимательно рассматриваю лица сидящих в Государственной думе, в администрации президента, в правительстве. В основном это персонажи, созданные для мультипликации. Сито власти таково, что там никогда не будет женщин с профилем Анны Ахматовой и мужчин с глазами Булата Окуджавы. Когда я думаю о будущем, поневоле жалею мой народ – терпеливый, приспосабливающийся к разным условиям жизни. Не живущий, а выживающий. Я помню эти голубые квадратные сумки челноков, бросившихся в начале 1990-х в рынок, как Матросов на амбразуру. Не от хорошей жизни.
Я хочу, чтобы старость была не жалкая, а ухоженная, окруженная заботой государства. Дети – здоровые, сытые, счастливые. А взрослые пусть зарабатывают столько, чтобы жить достойно, не заботясь о завтрашнем дне. Мой друг – режиссер Константин Худяков – жаловался мне, что ему никогда не достичь зарплаты водителя троллейбуса. Я недавно прочитал зазывную рекламу с приглашением учиться на водителей троллейбусов. Посмотрел на обещанную зарплату. Косте не снилось. Но переучиваться уже поздно.
ИЛЛЮЗИИ И РАЗОЧАРОВАНИЯ
У меня неплохой музыкальный слух. Спиваков утверждает, что он хороший. Но однажды он меня подвел. Вечером дома раздался телефонный звонок. Я взял трубку.
– Добрый вечер! С вами говорят из Даугавпилса, – с небольшим акцентом сказал мужчина на том конце провода.
– Лаб вакар, – ответил я ему по-латышски.
Латыш никак не прореагировал на мое латышское приветствие и продолжил.
– Это Гарри Бардин?
– Да, это я.
– Очень приятно. Дело в том, что мы хотим провести в Даугавпилсе международный анимационный кинофестиваль. Вы – первый в России, к кому мы решили обратиться.
– Спасибо, – растаял я, – что вас интересует?
– Нам нужен номер телефона Андрея Хржановского.
– А я?
– Да на фиг нам нужны ваши фильмы! Нас интересует хорошее кино!
Я оторопел от хамства, но придя в себя, узнал говорящего из якобы Даугавпилса.
– Юлька! Гусман! Сволочь! Это ты?
Раздался злорадный хохот по телефону.
На следующий день по электронной почте я получил письмо, где говорилось, что каждый год в городе Турине проходит международный кинофестиваль. У фестиваля есть своя традиция: один день посвящается одному режиссеру из международного сообщества. За прошедшие годы почетными гостями фестиваля были: Ф.Феллини, И.Бергман, Б.Бертолуччи, М.Форман, М.Антониони, А.Куросава и др. Ассоциация критиков Италии, киноакадемия Италии, оргкомитет фестиваля и Союз кинематографистов Италии в этом году решили сделать один день фестиваля «Днем Гарри Бардина».
На этом месте я перестал читать письмо, решив, что это очередная проделка Ю.Гусмана. Я решил не поддаваться. И не поддался. Но через неделю пришло точно такое же письмо, только вначале было написано: «Получили ли вы наше предыдущее письмо?» Оказалось, что это был не розыгрыш, а правда.
И был Турин, и был фестиваль, и был мой день, когда с утра до вечера шли мои фильмы. Принимали фильмы очень хорошо. Я был счастлив. Но вообще, у Ремарка сказано: «У кого нет иллюзий, у того нет и разочарований».
Были ли у меня иллюзии? Конечно, были. Но это не вера в построенный к 1980 году коммунизм, обещанный Н.С.Хрущевым. Была надежда на оттепель, но она закончилась застоем и маразмом власти. Была надежда на обновление кинематографа, на демократические преобразования, заявленные на историческом, 5-м съезде Союза кинематографистов, но все закончилось выстроенной вертикалью Н.С.Михалкова. Была надежда на перестройку, на наше вхождение в цивилизованную Европу, но мы с годами откатились в Азию, в Северную Корею. Разочарования порождают тот сакраментальный вопрос, который задавал сосед-пьяница прохожим: «Товарищи! Как жить дальше?»
Рецепт один: уйти в работу, закрыть дверь моей студии и жить только этим. Но это, к сожалению, не всегда получается.
Я вспомнил одну историю, связанную с иллюзиями. Когда я ушел из театра, то, естественно, лишился комнаты в театральном общежитии. Снял комнату неподалеку от метро «Красносельская». У меня было два соседа: директор кафе, который принципиально снимал комнату, а не строил себе отдельную квартиру. Причина была очень проста: если он будет иметь свою квартиру, то на нее тут же позарится какая-то очередная жена. Вторым соседом была Галя – горничная из гостиницы «Россия». Галя вела очень здоровый образ жизни: иногда по утрам она, уходя, говорила:
– Если будут звонить, я ушла моржеваться.
То есть плавать в проруби. Ей было 48 лет. Она и выглядела на 48 лет.
Однажды я пришел домой, заглянул в ванную и оторопел. Абсолютно лысый мужик в юбке стирал белье на стиральной доске. «Мужик» увидел меня и быстрым движением нахлобучил на голову парик и оказался Галей. Парик я потом рассмотрел повнимательнее. При Галиной бедности он был из ниток. Оказывается, она облысела в 18 лет. Из-за какого-то трагического события. Человек она была простой и добрый. Это, наверное, и привлекло столяра Лешу, который стал захаживать к нам. Вернее, к ней. Выпивали они скромно, судя по пустым бутылкам после свиданий. Потом запирались в ее комнате, ставили пластинки со старыми песнями и предавались любви.
Леша мне сразу понравился. Улыбчивый, открытый. На левой руке не хватало двух пальцев. Отхватил по столярному делу. Однажды, когда у меня в гостях был Володя Меньшов, зашла Галя. Смущаясь, повела разговор о том, что вот Леша предложил ей выйти за него замуж, а она в сомнении. Это при том, что Леша был на четыре года моложе ее. Я спросил о причине сомнений.
– Ну как же? Он же урод, – ответила лысая невеста. – У него двух пальцев нет.
– Но все остальное есть? – закричали хором мы Володей.
– Есть, – потупилась Галя. И добавила: – Я ему сказала, что пойду за него при условии, что вы с Володей будете свидетелями…
– Да ради бога! – заорали мы, поддерживая мужской профсоюз.
– Но это еще не все, – продолжала капризная невеста.
– Чего еще?
– Я хочу, чтобы на свадьбе были мои любимые актеры: Нонна Мордюкова и Леонид Куравлев.
Володя Меньшов взял это на себя.
И вот наступил день свадьбы. Из Галиной комнаты торчал длинный стол и скамейки, которые принесли со двора. Из подмосковного села прибыли родственники с трехлитровыми банками мутного самогона. Мы с Володей были свидетелями на регистрации в ЗАГСе. Подъехали Н.Мордюкова и Л.Куравлев, откликнувшиеся на просьбу простых советских зрителей. И свадьба понеслась. Галя была в том же нитяном парике, но зато на нем громоздилась фата. А беспалый Леша был просто счастлив. Он первый раз в жизни женился – и так удачно! К кому бы на свадьбу приехали артисты?! Да какие!
Прошло несколько дней. Я пришел домой. И мне показалось, что кто-то на кухне поет. Я заглянул на кухню. Леша на кухонном столе гладил и пел. Пел популярную песню М.Фрадкина «Березы». Опустив голову, он пропел:
– Я трогаю…
Потом остановил движение утюга, мечтательно завел глаза к потолку и тоненько продолжил:
– …русые косы…
Остановился, глубоко вздохнул и продолжил глажку.
– Ловлю твой задумчивый взгляд…
Не знаю, что было дальше в их семейной жизни, но иллюзии относительно русых кос в то утро у Леши кончились разочарованием.
Однажды к нам домой заехал сын, чтобы мы с женой разделили его радость – приобретение щенка. Порода называлась просто: вест хайленд уайт-терьер. Щенок был белоснежно-белый с тремя черными точками носа и двух глаз и хвостом-сабелькой. Мы думали, как назвать собаку. И вдруг сын позвал ее:
– Чуча! Чуча!
Собака выскочила на зов и радостно завиляла хвостом.
– Все, – сказал сын, – будет Чуча!
Через какое-то время сыну нужно было отъехать куда-то, и собаку привезли к нам. Мне было предписано гулять с ней. Это было бы несложно, если бы не одно «но». Она была охотничья собака, поэтому все, что из-за негодности лежало на асфальте, становилось предметом ее обнюхивания и – не дай бог! – съедания.
По этой причине я, гуляя с ней, периодически грозно кричал:
– Чуча! Фу! Чуча! Фу!
Однажды, гуляя с собакой, я в очередной раз зашелся окриками «Чуча! Фу!», как вдруг шедшая навстречу женщина, улыбаясь мне, доверительно сказала: «Ну прямо, как в вашем фильме!» С одной стороны, приятно. Знают меня, знают фильм. А с другой стороны, она же не знает, что это не моя собака. Получается, что честолюбивый режиссер дал собаке такое имя, бегает с ней по улицам, выкрикивает название своего фильма, чтобы обратить на себя внимание. Трудно представить, что С.Эйзенштейн назвал бы собаку «Броненосец «Потемкин»».
На следующий день я пошел гулять с Чучей. Опять пришлось орать «Фу, Чуча!», пока мы не встретили другого собаковладельца. Тот вел на поводке то, что трудно подпадает под название собаки. Той-терьера. Подросшая вошь, да еще на трех ногах, потому что одна была подвязана.
– У вас мальчик? – осведомился у меня хозяин той-терьера.
– Нет, девочка.
Той-терьер, услышав, что он мальчик, хромая подобрался сзади к моей девочке, чтобы доказать, что он мальчик.
– Фу, Чуча! – заорал я.
– Фу, Гаррик! – закричал мужик.
– Гаррик – это я! – возразил я.
– Ну, извините! – сказал владелец той-терьера.
Слава, начавшись вчера, сегодня кончилась так неожиданно. Но если говорить серьезно, то, живя в России, зная ее историю, нужно быть мудрее и не питать иллюзий о поводу будущего. Жалко только сына, который уже многое понял про нашу жизнь. Циником не стал, но и романтики поубавилось. Особенно жалко внука, которому все это предстоит узнать и пережить. И это будет потом.
В фильме В.Бортко «Собачье сердце» звучит псевдореволюционная песня, которую исполняют соседи профессора Преображенского. Музыка В.Дашкевича, слова Ю.Кима. Слова Ю.Кима – гениальная квинтэссенция нашей истории:
Суровые годы уходят
Борьбы за свободу страны.
За ними другие приходят.
Они будут тоже трудны.
В.Бортко, который снял этот замечательный фильм, сейчас стал членом КПРФ. Еще одно разочарование.