Марина РАЗБЕЖКИНА: «Каждый возит с собой самого себя»

• Марина РАЗБЕЖКИНАМарина Разбежкина – режиссер-документалист, сценарист, продюсер. Лауреат множества премий и фестивальных наград. Сняла две игровые картины – “Время жатвы” и “Яр”. Активно действующий док-автор и педагог. Среди фильмов, снятых учениками ее Мастерской документального кино, альманах из пяти короткометражек “Подлинная история пожаров лета 2010” и “Зима уходи!” о протестном движении в России в канун выборов президента. О своих воспитанниках и героях своих фильмов, о “Времени жатвы”, о счастье, о том, почему люди уезжают из страны, – в интервью Марины Разбежкиной корреспонденту “ЭС”.

– Марина Александровна, вспоминаю недавнюю встречу с одним кинематографическим человеком из Казани. В вашей жизни тоже ведь немало связано с этим городом, хотя вы уже давно живете в Москве. Выходит, стали москвичкой?
– Не знаю, не ощущаю себя ни москвичкой, ни казанкой (смеется), очень странное, наверное, для уха, особенно мужского, слово – казанка… Скорее, я волжский человек, ощущаю себя волжанкой, и в любом волжском городе чувствую себя замечательно. Вот Волга и есть моя родина, если о родине. А дальше – подробности.
– В последнее время есть немало поводов вас поздравлять: успех проекта ваших учеников “Зима уходи!”, успехи отдельных ваших питомцев, к примеру, Дениса Клеблеева, одного из участников проекта “Зима уходи!”, снявшего замеченный и отмеченный “31-й рейс”. Но сейчас хочется вспомнить о вашей “Чужой стране”, картине очень сегодняшней, потому что в мыслях, если не о счастье, то хотя бы о благополучии, мы по-прежнему нередко связываем себя с чужими странами.
– Для меня это была просто человеческая история. Вообще, мне сложно говорить отдельно о женщинах и о мужчинах, хотя я по-женски понимаю, что про женщин мне размышлять проще. Но надеюсь, мое кино не имеет особых гендерных признаков, мне кажется, это вообще не очень правильно – делать гендерное кино. Я просто сделала фильм про человека, который уезжает за счастьем, причем человек мне хорошо и давно знакомый. Диляра тоже из Казани, музыкант, музыкант востребованный, и ей кажется, что если она переместится в другое пространство, то там ее жизнь как-то по-человечески преобразится. А ничего не получается, поскольку каждый из нас всегда возит с собой самого себя, и тут уже неважно, где он приземлится, все равно рядом окажется прошлое. Так и с Дилей случилось. Зато с сыном вышло иначе, потому что Голландия стала его страной: там большая история органной школы. В Казани Искандер учился в специальной музыкальной школе на пианиста и органиста, а там, в Голландии, всегда востребован 18-й органный век – так что Искандер поступил в консерваторию, предварительно сдав экстерном тамо-шние школьные экзамены, а потом стал любимым студентом своего консерваторского профессора, которым был сразу замечен. И вот теперь он главный органист в Тилбурге. • Кадр из фильма “Зима уходи!”
– А как быть тогда с одним моим знакомым молодым человеком – потратив изрядную сумму на изучение английского, он ни одною своею мыслью больше не связывает своего будущего с родиной?
– Я бы не стала ничего драматизировать, и вообще не взялась бы давать советов. А в подобной ситуации даже и не знаю, что посоветовать. Человек ведь из страны уезжает по самым разным причинам. Для меня главное в том, что он имеет на это право, любой человек имеет право перемещаться, покидать, возвращаться. Он должен жить там, где ему хорошо, удобно, и причин может быть множество – политических, социальных или не политических, не социальных, а просто ему, условно говоря, нравится вид из окна: в своей стране такого нет…
Интересно другое: подобные отъезды-переезды драматичны только на нашем пространстве. Это какая-то странная русская, российская ностальгия. Ей не подвержены ни европейцы, ни тем более американцы, меняющие страны и места жительства. Мне всегда хорошо там, где нахожусь, где я есть. Могут возникать какие-то проблемы, но они не столь глобальны, чтобы испытывать невероятную тоску по где-то чему-то оставленному. Есть люди корневые, им действительно сложно пересаживать себя из одной почвы в другую, я, вероятно, другого рода.
– Существует точка зрения, что вам, Марина Александровна, по нраву документальное кино, которое вовсе даже и не документальное, не похожее на него. Так и спрошу напрямую: что такое, по-вашему, документальное кино?
– Тут нам можно год просидеть, вопрос их тех, на которые ответа нет. Можно только предположить, что документальное кино ведет рассказ о жизни реальных людей через самих людей. В принципе только в этом разница между игровым и документальным кино: неактеры рассказывают о собственной жизни. Когда говорю рассказывают, имею в виду не собственно речь, а наблюдение, ситуацию, все, что угодно. Это некая трансляция жизни через тех, кто в ней живет, обитает.
– А где граница того, на что документалист имеет право, повествуя о другой жизни?
– Не так давно на фестивале в Праге, где показывали “Зима уходи!”, у меня был мастер-класс, и там меня тоже спросили про эту границу, и я в который раз ответила, что границу каждый документалист устанавливает для себя сам. Как и вообще любой, кто имеет дело со второй реальностью. Кто-то снимает смерть, кто-то этого не может, для кого-то допустимо фиксировать насилие, для кого-то недопустимо, тут каждый отвечает сам за себя. И мне думается, что в любом случае общество не в праве предъявлять здесь претензий, потому что претензиями к себе должны заниматься мы сами. Меня спрашивают, а почему вместо того, чтобы защитить девочку от побоев матери, ваша студентка это снимает… Мне кажется, что никто не имеет права на подобный вопрос, ведь и я могу спросить: а сколько раз вы лично были свидетелями подобных сцен и проходили мимо? Так какие претензии могут быть к кино, к автору? Документалисты пытаются понять жизнь, фиксируя ее, пытаются понять, что в ней происходит. Но при этом мы не органы опеки, не санитары, это другой род деятельности – мы, снимая порой очень жесткую жизнь, предлагаем ее понять, а уж реакция – ваш выбор.
– Когда-то после выхода вашего игрового дебюта “Время жатвы”, отмеченного множеством наград, на вас посыпались упреки, что сняли “на потребу Запада”, “там это кушают” и так далее. Как относитесь к подобным упрекам?
– Спокойно, каждый имеет право говорить, что находит нужным. Для меня звучит абсолютной чушью, когда не зрители, а критики говорят, что выглядеть за рубежом не самым лучшим образом – наш удел. Это неправда, поскольку опасность как раз в негативности, за нами как раз наблюдают в надежде, чтобы мы рассказали о себе что-нибудь хорошее.
Кстати, “Время жатвы” на Западе вовсе не воспринималось как история страшной страны. Меня очень впечатлили встречи со зрителями в разных странах – а фильм показывали в шестидесяти, везде, конечно, побывать не могла. Но где-то была. В Китае ко мне подошла женщина и сказала: вы сняли историю моей мамы. Я спросила, не имела ли мама отношения к России? Нет-нет, ответила она, но жила так же. То же говорила мне финская женщина, похожее я слышала в Америке и Канаде. Люди точно понимали, что это не конкретная российская история, но история взаимоотношений человека и государства, любого государства, которому человек совершенно неинтересен. И подозреваю, что иногда он погибает не в борьбе с государством, а потому, что он в нем по-человечески лишний. И тут не история отдельной страны, это понимают везде, кроме, к сожалению, России.
– В финале “Времени жатвы” девочка-подросток в красной косынке идет по дороге, что-то напевая. Куда она путь держит?
– Мне кажется, что разговоры о счастье – праздное занятие, а здесь девочка, для которой прежнего мира уже не существует. Не скрою, это не вызывает во мне оптимизма. Конечно, с одной стороны хорошо, что она не пережила того страшного, что пережили другие в этой картине, но с другой стороны каждому человеку так или иначе предстоит прожить свою историю страданий и унижений в другой эпохе, в другом социальном устройстве, и к этому надо быть готовым.
– А к чему следует готовиться студентам Мастерской Марины Разбежкиной?
– Мне не по душе слово выживать, не надо их зомбировать. Надо жить. Всегда прошу тех, кого тянет заниматься режиссурой, не впадать в иллюзии, не думать о зарабатывании денег именно таким ремеслом, в конце концов, можно хорошо тачать сапоги. Пока что совмещать кино для души с кино, обещающим обеспеченную жизнь, ни у кого не получалось. Мне кажется, режиссерский талант это не только набор навыков и умений, но еще и характер. Те, кто по нескольку лет мотаются по съемным комнатам и снимают при этом свое кино – те побеждают.

 
Беседовал Николай ХРУСТАЛЕВ
«Экран и сцена» № 11 за 2013 год.