Чем неспокойнее становится ситуация вокруг, тем больше интереса вызывает последняя пьеса-завещание А.П.Чехова “Вишневый сад”. Ведь в ней говорится о жизни на сломе эпох, о попытке человека найти свое место в стремительно меняющемся мире. В январе к “Вишневому саду” обратились сразу два театра. Владимир Мирзоев выпустил премьеру в Театре имени Пушкина, а Игорь Яцко – в “Школе драматического искусства”. Мы попытались понять, чем близка эта пьеса каждому из режиссеров.

– Почему вы выбрали для постановки именно эту пьесу?

– Для меня Чехов – автор совершенно новый, не тот, о постановке которого я мечтал. Но извилистая линия творческого поиска привела меня к “Вишневому саду”. Импульсом для этой работы стал творческий вечер актрисы Людмилы Дребневой, состоявшийся года три назад в Доме актера. На этом вечере у меня возник неожиданный образ: жизнь, о которой рассказывала Людмила, как бы прошла через призму, преобразилась и вернулась к зрителям ярким лучом. Сначала я задумал работу, где звучал бы только монолог Раневской, и действие концентрировалось бы вокруг нее. Но, изучая пьесу, понял, что такой призмой становится каждый персонаж. Эти исповеди-монологи стали для меня ключом к “Вишневому саду”.

Я всегда стремился не к психологическому, а к мистериальному, игровому театру. Увидел, однако, что “Вишневый сад” – пьеса не совсем психологическая. Это пьеса-миф о гибели прекрасной жизни. За каждым персонажем есть какой-то символ, знак. И трактовку “Вишневого сада” нужно искать в этом зазоре между психологическим и не психологическим, человеком и символом.

– В большинстве постановок “Вишневого сада” гибнет прекрасная жизнь.

– Смысл моего открытия заключается в том, что в нашем спектакле мир все время обновляется. Жизнь гибнет, но ей на смену приходит другая, потом грядет еще одна. В пьесе отражено несколько таких периодов: уже истекает жизнь Раневской, существует история преды-дущей жизни, о которой вспоминает Фирс (после катастрофы-воли она, как Атлантида, канула в бездну). Лопахин становится хозяином новой жизни, но ему на смену идет другая жизнь, за которой – Петя Трофимов.

Мне очень важно, что Чехов написал эту пьесу как некое завещание в финале своей жизни, на рубеже веков, перед апокалиптическими для России событиями. “Вишневый сад” сейчас часто ставят, и я понимаю, почему: человеку и миру нужно смотреться в эту пьесу Чехова как в зеркало.

– А почему “Вишневый сад” не просто история о жизни людей, а еще и пьеса-миф?

– Фактура чеховского текста афористична и тонка, как брабантские кружева. В ней имеет значение музыкальность и ритм, построение слов и мини-притчи. Приведу простой пример. Лопахин в первом акте предлагает поделить вишневый сад на отдельные участки, чтобы его спасти. Но у родственников Раневской другой план: поехать за ней в Париж, привезти в Россию, домой, провести ее через детскую, чтобы она вспомнила свою молодость, и привести в вишневый сад. Тогда она обретет новые духовные и душевные силы, и сад будет спасен.

Лопахин не решается рассказать о своем плане. Наконец, Варя говорит: “Господа, третий час ночи, уходите”. Раневская возражает, что хочет выпить кофе. Так Лопахин получает возможность высказать свою идею и как бы запускает механизм, воплощающий ее в жизнь. Варя и родные Раневской не смогли ничего сделать. Поэтому Раневская и говорит: “Да, лучше мне было не пить кофе”. Читая эту сцену, я вспоминал, что многие философы: Флоренский, Булгаков, Бердяев писали, что перед Россией в начале ХХ века открывался совершенно иной путь. Но он был погублен альтернативой. По всему тексту “Вишневого сада” разбросано немало таких мини-притч.

– На сцене вместо деревьев висят в воздухе стеклянные полотна: героев окружает хрупкий, прозрачный мир. Как возник этот образ?

– Когда мы с художником Николаем Симоновым впервые встретились, я сказал ему, что представляю себе сценическое пространство, где каждый персонаж находился бы на своем уровне и произносил бы монолог. Но у зрителей при этом возникало бы ощущение, что герои вступают в контакт друг с другом, хотя на самом деле они общаются только косвенно. Еще я сказал, что зал “Манеж” белый, как вишневый сад, у него своя история. Мне хотелось, чтобы декорация существовала на сцене и в тоже время как бы отсутствовала, а декорацией стал бы сам зал. И тогда Симонов достал свою записную книжку и показал эскиз сценографии, которую вы увидели. Каждый из нас шел своей дорогой, но мы пришли к одной идее. А еще мне хотелось, чтобы наши зрители услышали шум времени. В нашем спектакле он превращается то в пение птиц, то в шум поезда или проезжающих экипажей. Звуковое оформ-ление создал замечательный музыкант Петр Айду. А актеры во время действия иногда играют на “шумовых машинах”. Мы сохранили звуковые ремарки Станиславского, следуем его партитуре. Только он прятал от зрителей источники звуков, а мы хотим их открыть.

– Если каждый из героев находится на своем уровне и произносит монолог, как появится ощущение, что они в контакте?

– Если рядом посажено несколько деревьев, они постепенно разрастаются, ветки начинают соприкасаться друг с другом. По этому принципу разрастающегося сада и сделан мой спектакль.

– Какую сцену в нем вы бы назвали ключевой?

– Для меня это последняя сцена Фирса. Хотя она решена совсем не так, как в других постановках “Вишневого сада”.