Фуражка с нацистской символикой надета задом наперед: под козырьком нет лица, только седеющие на затылке волосы. Так представлен на афише и программке герой спектакля “Семейный альбом” по пьесе “На покой” Томаса Бернхарда – символично и пугающе точно.
Пространство постановки Миндаугаса Карбаускиса в Театре имени Вл. Маяковского (спектакль играется в Филиале на Сретенке), решенное Сергеем Бархиным, предельно камерное (это последняя работа художника, премьеру он увидеть не успел). Несколько десятков зрителей оказываются соглядатаями событий одного немноголюдного вечера в доме судьи, по атмосфере больше похожем на осажденную крепость или тайный бункер в небольшом немецком городке.
Две немолодые сестры Вера и Клара ждут возвращения брата Рудольфа со службы, где он существует в преддверии скорого выхода на пенсию. Несколько реплик, еще ничего не произошло, но воздух уже вибрирует от сгустившегося напряжения. Вера – Евгения Симонова, с безупречной прической, в туфлях на устойчивом каблуке и платье серо-голубого оттенка, с фанатичной тщательностью гладит на деревянном столе судейскую мантию, а блеклая Клара Галины Беляевой в очках с большими стеклами, сидя в инвалидном кресле, что-то штопает. Несмотря на вполне бытовые занятия, сразу ощущается мрачная торжественность, слышна она и во взвинченных интонациях без умолку говорящей, вечно, кажется, взбудораженной Веры, от мантии переходящей к глажке нацистской формы. Любое действие, скажем, вынос из комнаты каждой отутюженной вещи, вырастает у нее до высот ритуала, как позже выяснится, ежегодного.
Лихорадка речей Веры объяснима: час-другой, и за закрытыми тяжелыми шторами гостиной их троице, в которой только инвалид Клара не разделяет общего трепета, предстоит праздновать главный день года для Рудольфа – вот уже больше тридцати лет чтимый им в затворничестве и тайне день рождения Гиммлера, некогда одобрившего труды Рудольфа и помогшего впоследствии уйти от наказания.
В основе пьесы Бернхарда (первоначальное ее название “Комедия немецкой души”) лежит реальная история: в конце 1970-х годов неожиданно открылось прошлое крупного государственного чиновника, председателя земельного суда Штутгарта, при нацистах заместителя коменданта концлагеря и убежденного приверженца нацистских идей.
В этой пьесе, написанной, как и вся драматургия Томаса Бернхарда, без знаков препинания (перевод Михаила Рудницкого) очень много мрака и подспудных мыслей о неизживаемой природе нацизма. Ужаса, почти осязаемого, от того, как рядом с нами под личиной добропорядочности и благопристойности существует персонифицированное зло, к тому же нередко наделенное полномочиями вершить суд над другими.
Отчаяние драматурга, при всей его внешней сдержанности, читается еще и в том, что сильная сестра боготворит параноика и садиста брата, а хоть как-то сопротивляться пытается слабая, оставшаяся калекой в юном возрасте, в самом конце войны попав под бомбардировку американцев. Но возможностей у бледной Клары с пронизывающим взглядом немного, поэтому из года в год на торжественном ужине 7 октября ее наряжают в безукоризненно отглаженную полосатую униформу заключенной концлагеря, дабы сыграть приятную мелодию на струнах души бывшего лагерного коменданта.
Ансамбль исполнителей поражает небывалой глубинной сосредоточенностью. Рудольфа очень веско играет Михаил Филиппов, появление антигероя долго подготавливается диалогами сестер – с ним вместе входят и нервно обосновываются в гостиной привычка к вседозволенности и ностальгия по “золотым” временам. На этот раз главный день его года заканчивается сердечным приступом, если не смертью. Однако самая трудная исполнительская задача выпадает все-таки Евгении Симоновой, и она фантастически ее решает, в том числе осваивая гигантские монологи. Мизансцены, выстроенные вокруг обеденного стола, похоже, сознательно не отличаются разнообразием, но наполнены множеством осмысленных действий и взрывных конфликтов. За традиционным пролистыванием семейного фотоальбома проступает жизнь целой семьи, от которой осталось трое и гнусная тайна, почитаемая как минимум двоими за доблесть.
Те внимание и напряжение, с какими проживаешь эту постановку Миндаугаса Карбаускиса, явно на каком-то интуитивном уровне понимающего и чувствующего неуживчивого Томаса Бернхарда с его ожогами нацизма, свидетельствует среди прочего о том, что и в XXI веке наряду с пост- и постпостдраматическим театром есть место психологическому спектаклю.
Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена»
№ 23 за 2020 год.