Небольшой драматический театр Льва Эренбурга – театр ансамблевый. Актеры воспитаны в понимании того, что на сцене должен жить единый организм. Но даже в этой системе координат Ольга Альбанова – одна из ведущих актрис НДТ, актриса кино, певица, педагог мастерской Льва Эренбурга в РГИСИ – выделяется. В премьере “Вишневого сада” 2017 года она сыграла Раневскую. В декабрьской премьере 2019 года – “Король Лир” – Регану. Мы поговорили с Ольгой Альбановой о ее последних ролях, о театре, кино и о любви.
– Закончилась многолетняя грандиозная работа над “Королем Лиром”. Что вы сейчас чувствуете: грусть или облегчение?
– Конечно, без посттрудовой депрессии не обошлось, после большой законченной работы всегда приходит опустошение. Но грустить в то же время некогда, потому что впереди не менее интересная и важная работа – находить нюансы, усложнять образ, где-то убрать буффонность, где-то поискать человеческие мотивировки. Например, Регана вырывает глаза своему крестному Глостеру – как это решить? Мне здесь представлялась ее абсолютная готовность к убийству, вне оценки, почти карикатурная. Но режиссеру важен момент принятия ею этого решения, поскольку, если барышня рвет глаза, не задумываясь, – это патология, а патология не является предметом искусства. Даже в жанре кровавой клоунады зритель должен видеть персонажа с человеческими движениями души.
– Что для вас было новым в работе над спектаклем “Король Лир”?
– Мы никогда не работали с таким жанром. Сначала мы определяли его как “драматический цирк”, потом стали называть “кровавой клоунадой”. Мне это напомнило работу над спектаклем “В Мадрид, в Мадрид!”, где мы тоже долго продирались к пониманию жанра. А здесь еще и ответственность повышенная – это ведь Шекспир. Мы никак не могли найти ключ. Раневская, например, у меня открывалась одним ключом, а тут нужен был совсем другой.
– Каким был ключ к Раневской?
– Когда я читала пьесу, героиня мне представлялась великолепной руиной, вокруг которой – обломки: погибший муж, погибший сын, оставивший ее любовник. Великолепной, потому что, несмотря на эти обломки, она все равно жизнелюбива, жизненные силы в ней еще остались. В моих ощущениях она как звенящая изнутри лампочка, которая перед тем как ее разорвет, горит ярче всего. Я ее делаю всегда “на слезе”, но не хнычущей, а такой, как писала Цветаева в своих дневниках: “Я не плачу, я таю”. Раневская уезжает в Париж к человеку, который ее оставил и позвал обратно; уезжает погибать. В этом плане она – раба любви, не спасшая ни себя, ни детей.
– А каким ключом вы открывали образ Реганы?
– Где-то через полгода после начала репетиций у меня появилась идея, что у Реганы может быть собака. Я подумала, что при таком властном отце должно быть существо, которое она любит, пытается от него охранять. А отец в то же время может использовать собаку как рычаг управления дочерью. Жанр позволяет такую эксцентрику и такую меру условности, что можно взять кусочек меха, самой за него полаять, потискать его. Этот лай и стал настраивать меня изнутри на Регану. Еще моя Регана немного похожа на сумасшедшую черную королеву из “Алисы в Стране чудес” и чем-то – на безумных персонажей из фильмов Тима Бёртона.
– А как рождался внешний образ?
– Рогатую шапку придумала Юля Косова, наш художник по гриму. И мне очень понравилось.
– Я сейчас подумала, что вы во всех своих героинях ищете любовь. Это так?
– Конечно. Это самая болевая точка для человека. Что может быть важнее? Я сама, возможно, такая “раба любви”. Поэтому у меня это просвечивает из всех ролей.
– Если бы вы сами выбирали пьесу Шекспира для постановки, то какую бы выбрали?
– Я очень люблю “Ричарда III” и с удовольствием сыграла бы мать Ричарда.
– Как бы вы описали режиссерский стиль Льва Эренбурга, меняется ли он со временем?
– Мне нравится выражение Льва Борисовича: “Ни одни режиссерские мозги в истории театра не придумали того, что могут транслировать на сцене актерские тела”. Он всегда доверял (и доверяет) актеру, всегда отталкивался от актерского “приноса”, всегда давал возможность актеру самому выбрать роль по вкусу. Конечно, потом, в процессе работы, он направляет и корректирует, но всегда внимательно следит за тем, что человек приносит в роли. Он никогда “не выламывал рук”. Его стиль давно сложился, и думаю, уже не поменяется.
– Работа над какой ролью была для вас самой сложной?
– Самая сложная роль – всегда последняя, та, что только сделана. Сейчас для меня это Регана. Основная трудность в том, чтобы не повторяться, а все-таки изыскивать профессиональные резервы для новой роли. Тем паче, что в таком жанре, в такой игровой, острой, эксцентричной природе мы, по-моему, нигде еще не существовали. Труд и трудность – вот в этом. Удивлять себя, удивлять режиссера, удивлять зрителей.
– Вы играете на одной площадке со своими учениками. Что дает вам это сотворчество? Какое место в вашей жизни занимает педагогика?
– Я люблю это дело! Это как заново открывать мир с ребенком. Это “переливание крови”, чистка и обновление собственных умений. Вместе с моими студентами я прохожу этапы их становления и работаю над собственными профессиональными навыками. Со мной на сцене играет два поколения моих учеников, и для меня это эликсир молодости, если угодно.
– Наряду с “Королем Лиром” в НДТ в прошлом году у вас была еще одна премьера – в картине Анны Пармас “Давай разведемся”, расскажите о ней.
– В этом фильме у меня небольшая роль, но это один из тех немногих случаев, когда мне с самого первого появления на экране не страшно на себя смотреть. Пармас достала из меня присущий мне комизм, который, оказалось, сгодился и для кино. Обычно кинорежиссеры боятся театральности, а тут я со своей природой, находками и навыками пришлась ко двору. За что Ане огромное спасибо. Спасибо Ане Михалковой и Свете Камыниной, с которыми мы как-то очень гармонично организовались втроем. И вообще, работать на этой картине было комфортно и тепло.
– Работу с какими режиссерами вы считаете знаковой, значимой в вашей кинокарьере? Какие кинороли вам дороги?
– Анна Пармас неразрывно связана для меня с Дуней Смирновой, у которой мне тоже посчастливилось работать. Еще годом раньше я сыграла у нее в картине “История одного назначения”, там совсем эпизод (роль Александры Андреевны Толстой. – О.К.), но я им горжусь. После этого эпизода я получила такое количество откликов – от поклонников, от коллег, – которого я иной раз не получала и после ролей побольше. Я вообще преклоняюсь перед обеими этими женщинами, Аней и Дуней, потому что не могу понять, как они могут своими ручками удерживать такую махину, как кинопроцесс. Для меня это за гранью возможного.
Если говорить о других режиссерах, хочу упомянуть Бориса Хлебникова (я сыграла у него в “Шторме”) – для меня он входит в плеяду режиссеров, любящих работать с актером. У Хлебникова работа с актером – это священнодействие, тебя не зажимают, тебя слушают и слышат. То же могу сказать о Кирилле Серебренникове. И конечно, знаковая для меня роль, первая у Кирилла – блаженная Таша в фильме “Дневник убийцы”. Еще мне дорога картина Бориса Фрумина “Нелегал”, где я снималась с Алексеем Серебряковым, прекрасным партнером, внимательным и чутким, невзирая на известность, уже тогда, в 2005 году. Мне вообще везло на режиссеров, на съемочные группы, на роли, даже если они были небольшими.
– Помимо работы в театре вы активно развиваете музыкальное направление своей творческой деятельности, даете концерты, делаете каверы. Каковы ваши жанровые предпочтения в музыке, как вы выбираете песни для программы?
– Я считаю, жить нужно с любимым мужчиной и петь то, что нравится (улыбается). Если говорить о каверах, то мы с Сашей (Александр Белоусов – актер НДТ, музыкант, соавтор концертов Альбановой. – О.К.) любим “ковыряться” с аранжировками, делать песни под контрапункт, Егора Летова под клавесин, например, а русскую народную – под рок-н-ролльный бит. Это тоже игра с жанрами, и в этом плане мы тоже ученики Льва Борисовича, который трагедию Шекспира поверяет кровавой клоунадой.
– У вас есть несколько собственных песен, написанных для спектаклей НДТ. Вам хотелось бы сочинять больше?
– Я бы, конечно, предпочла свой собственный жанр и, конечно, хотела бы сочинять больше. Для этого нужно только побольше времени… Вадим Сквирский (актер и режиссер НДТ. – О.К.) как-то сказал мне: “Я знаю, почему тебе проще писать для спектаклей – там есть тема, временные рамки; вне спектакля рамок нет, а тем много, но относись к жизни как к спектаклю!”. Думаю, надо попробовать.
– Вашему театру, НДТ, исполнилось 20 лет, что поменялось за эти годы?
– Театр значительно изменился в плане профессиональной оснащенности, а мы сами, надеюсь, не сильно подурнели характерами. Мы не злые, мы веселые, самоотверженные, преданные театру и друг другу люди. Когда мы встречаемся перед спектаклем или перед репетицией, то всегда сначала настраиваемся друг на друга, у нас это называется “тюнинг“. И если с тобой что-то не так, коллеги видят и стараются поддержать, настроить на нужную волну, создать продуктивное настроение, вот это я очень ценю и благодарна за это.
Беседовала Ольга КОВЛАКОВА
«Экран и сцена»
№ 4 за 2020 год.