Игорь ВОЛКОВ: «Не напрягайтесь на шедевр»

Сцена из спектакля “Записки нервного капельдинера”. Фото К.КРАВЦОВОЙДва автора сопровождают артиста Игоря Волкова на протяжении всей его работы в театре – Гоголь и Чехов. В постановки по Гоголю его постоянно приглашает Валерий Фокин. Из чеховских пьес не был занят пока только в “Иванове”. Зато Вершинина сыграл дважды – у Ростислава Горяева и Андрия Жолдака. И благодаря Чехову же актер попал в Александринский театр, которому служит уже 26 лет.

 

– Как Чехов оказался вашим “проводником” в Александринку, Игорь Николаевич?

– Ростислав Горяев собирался ставить там “Гамлета”. А я выпустил в “Приюте комедианта” свой первый моноспектакль “Веселенькое кладбище” по мотивам произведений Чехова, где сыграл актера Погостова – собирательный образ провинциального бродячего артиста. Не знаю, как Ростислав Аркадьевич оказался на моем спектакле, но после он зашел за кулисы, мы познакомились, и я получил приглашение сыграть в “Гамлете”.

– Но не роль Гамлета?

– Нет, хотя у меня и мыслей не было, что это может быть кто-то другой! В “Веселеньком кладбище” много цитат – из Гоголя, из Островского и из этой пьесы Шекспира в том числе. Даже черный свитер надел, как у Высоцкого, когда шел на репетицию. А оказалось – позвали на Горацио. Я не то чтобы оскорбился, но как-то подувял: роль маленькая, что там играть? Но как же я потом полюбил своего Горацио! Он единственный порядочный герой в той кровавой истории, и у меня получился такой живой человек. До сих пор это одна из самых любимых моих ролей. Как и Погостов – уже 25 лет играю “Веселенькое кладбище”, прошло больше 500 показов.

– В чем секрет долголетия спектакля? Только ли в любви к роли?

– Наверное, еще и в том, что сама история не устаревает. С бытом провинциального актера я знаком не понаслышке – со времен Чехова он мало изменился. Всегда снимаю шапку перед коллегами из провинции – сам попробовал их хлеба и понимаю, как это тяжело. Наверное, легче тем, кто там учился и остался работать. А я учился в Москве – какие мечты были! Но пришлось ехать в другие края. От нереализованных амбиций появляются комплексы, многие глушат это состояние алкоголем, и не каждый способен вовремя остановиться и изменить свою жизнь. У режиссера Александра Сазонтова я проработал в Иваново два сезона и был доволен нашей совместной деятельностью. Но потом он взял меня с собой в Свердловск, и с этим городом я не совпал. Когда в 1989 году меня позвал к себе в “Приют комедианта” артист и режиссер Юрий Томошевский, я посреди сезона бросил крупный региональный театр и поехал работать в маленький подвальчик с залом на 80 мест.

– Что побудило решиться на такой шаг?

– Появление этого театра стало настоящим прорывом в театральной жизни Ленинграда. Юрий Валентинович был блистательным мастером чтения стихов, в “Приюте комедианта” открывались такие литературные имена как Игорь Северянин, Даниил Хармс, Тэффи, Аркадий Аверченко. Я сразу ввелся в спектакль “Елка у Ивановых” по Александру Введенскому – он оказался бомбой для того времени. Это сейчас мы привыкли к всевозможным формам театра, а тогда не были избалованы – везде игрались психологические спектакли, абсурдизм вообще был фактически запрещен, мы его не знали. О трагической судьбе Хармса и Введенского мы услышали уже в перестройку, поэтому наш спектакль стал открытием не только театральным, но и культурным.

Поскольку репертуар “Приюта комедианта” состоял преимущественно из моноспектаклей, мне захотелось создать свой. Выбрал Чехова, начал читать его собрание сочинений и понял, что попал в десятку. Еще не зная, каким будет сюжет, интуитивно выдергивал понравившиеся фразы из разных его произведений.

Мне порекомендовали обратиться к легендарному питерскому педагогу, актеру и режиссеру Кириллу Черноземову. Принес ему инсценировку, долго ждал. А потом мы вдруг встретились на улице, и на вопрос, скоро ли начнем репетировать, он сказал: “Молодой человек, не напрягайтесь на шедевр”. Гениальная фраза, до сих пор ею пользуюсь. А работать с Кириллом Николаевичем оказалось счастьем. Мы вроде даже и не репетировали – все рождалось в беседах, легко и импровизационно. С его подачи у меня получилась история бродячего актера, который философствует, рассказывает о судьбе в театре, кому на Руси жить хорошо, кто виноват и что делать – все имелось в этом образе. Премьера прошла успешно, и до сих пор зрители принимают спектакль с интересом. С тех пор я написал семь или восемь инсценировок, и все они от первого лица – большие монопьесы, не рассказы.

– Чем вас так увлек этот жанр?

– Я стесняюсь публично читать стихи, литературный театр мне не близок. Предпочитаю обращение к зрителю напрямую, он мой партнер. В театре происходит обмен энергией между актером и зрителем, обмен мыслями. А в моноспектакле особенно важно, насколько талантлив твой зритель – от этого зависит качество показа. Когда ощущаю, что мы на одной волне – начинаю импровизировать, во мне рождаются какие-то новые возможности. Импровизация – моя стихия, далеко может занести. (Смеется.) Уже пятый год играю моноспектакль “Записки нервного капельдинера” по рассказам Михаила Зощенко – там у меня еще один любимый персонаж, капельдинер Былинкин. И все же мало ролей, которые действительно любишь.

– Хотя ролями вы не обделены.

– На сегодня их 102. Но таких, с которыми срастаешься, совсем немного.

– Что делает роль любимой?

– Знаете, у меня были удачные отрицательные герои – например, Яго. Но я не могу назвать его любимым. Все любимые роли – хорошие люди. И Горацио, и Любим Торцов в спектакле по пьесе Александра Островского “Бедность – не порок”. Вначале я влюбляюсь в них просто по-человечески. А если хорошо сыграл, точнее – прожил, тогда они становятся любимыми ролями. Тот же Тихон в “Грозе” – мне стало жаль его уже при чтении пьесы, он несчастный человек. Вообще очень люблю Островского, но кроме двух этих героев мне у него, к сожалению, больше ничего не удалось пока сыграть.

А плохих людей играть не люблю. Говорят, что актер должен быть адвокатом своей роли. Ну почему должен? Как ни мотивируй поступки Яго – все равно негодяй. Единственное оправдание – мы не рождаемся подлецами, что-то нас делает такими. И это важно понять в ходе работы над ролью. Всегда пишу своим героям биографии, это мое хобби. Прежде писал анкеты в советском стиле, дурачился.

– А ваш Вершинин в спектакле Андрия Жолдака “По ту сторону занавеса” – не подлец?

– О, нет, он не отрицательный герой, в нем разное намешано! Основа его характера – болтун, ему неважно, о чем говорить. У Чехова он философствует о набегах татар, в нашем спектакле я импровизирую на тему сегодняшнего состояния театра. А поскольку режиссер Жолдак ничего не объясняет, мне пришлось самому придумывать, почему Вершинин сначала дурак дураком, забалтывает всех в духе Луи де Фюнеса, а потом у него с Машей откуда-то возникает серьезная линия.

– Жолдак дает актерам свободу?

– Он требует высокого эмоционального градуса, но по мысли не дает ничего. Задает жесткую форму, а наполнить ее ты должен сам. Я всегда любые сложные задачи перекладываю на очень простые истории, на уровне быта. Подумал: Вершинин, появляясь в комическом виде, усыпляет бдительность мужей. Старый болтун, он не представляет для них опасности! При этом у него в каждом городе по Маше, он ходок. Спекулирует на том, что у него больная жена, – женщины его сначала жалеют, потом влюбляются. А он каждый раз трусливо убегает, прикрываясь тем, что человек военный. Так у меня первая сцена срослась с совершенно циничным побегом. Мол, будь я штатским – остался бы здесь, Маша развелась бы с Кулыгиным. А так – должен ехать, у меня приказ. “Я человек военный” – раз 10-12 сознательно повторяю эту фразу. Да, жаль брошенных женщин, но все-таки он не кровожадный – он искренне влюблен в Машу.

“По ту сторону занавеса” не надо воспринимать буквально как “Три сестры”. На мой взгляд, фантазии режиссера удачно совпали в спектакле с чеховскими мотивами. Действие происходит в 4026 году – кто знает, что там будет? Этот ход многое позволяет. Я недавно сымпровизировал: “Маша, ты беги от меня. Я старый, у меня вставная челюсть, одна нога в 4028-м, другая – в 4018-м, сижу враскорячку, Маш, я не понимаю, что мне делать, и ни одного врача в зале”. На этой фразе Жолдак свалился со стула (смеется), а потом сказал – так и оставить. С Жолдаком невероятно тяжело работать – нервный, максималист, но очень талантливый человек, умеет расковырять артиста, добыть из него нужную энергию.Сцена из спектакля “По ту сторону занавеса”. Фото К.КРАВЦОВОЙ

– Насколько отличается ваш нынешний герой от Вершинина в спектакле Горяева?

– Абсолютно другой! Там мне клеили седые волосы – в свои 35 лет я был молод для этой роли. Сейчас дорос. А если серьезно, так случилось, что в некоторых произведениях я играл дважды. Иногда одну и ту же роль, как Вершинина. Но чаще разные. В “Гамлете” играю могильщика – но уже у Валерия Фокина. В чеховском “Платонове” в дипломном спектакле исполнил главного героя – ставил Николай Николаевич Волков, ученик Эфроса. А у Фокина позже получил роль Трилецкого. В гоголевской “Женитьбе” у Александра Галибина был за автора – произносил ремарки; у Фокина же играю Подколесина.

Гоголя и Чехова вообще много переиграл. Помимо того, что назвал, в “Дяде Ване” – Астрова, в “Чайке” – Дорна, в “Вишневом саде” – Епиходова. У меня был моноспектакль “Последний сон Гоголя” в постановке Владимира Гурфинкеля, позже Валерий Фокин поставил камерный спектакль “Ваш Гоголь”. Текста там не очень много – это избранные места из переписки с друзьями. Практически агония Гоголя, последний час его жизни. Сейчас мы перенесли его на Новую сцену, а прежде показывали в репетиционном зале – я лежал на столе во всю площадку, зрители сидели на расстоянии вытянутой руки. Это было шоковое испытание – для них и для меня. Также был занят в роли губернатора в спектакле Андрея Могучего “Иваны”. В “Ревизоре” Валерия Фокина, где у меня роль Хлопова, я один из немногих, кто отыграл все 250 спектаклей, с самого начала.

– Сильно ли, по вашему ощущению, поменялся “Ревизор” после ухода Алексея Девотченко?

– Изменилось время и, соответственно, концепция. Леша неистово играл своего Хлестакова: как питерского бандита, которого везде принимают с поклонами. А в паре с двухметровым Юрием Цурило они вообще смотрелись лихо – банда будь здоров, два лысых уголовника. Сейчас это снивелировалось. У Виталия Коваленко более привычный образ Хлестакова. У Дмитрия Лысенкова реверанс в сторону Эраста Гарина в спектакле Мейерхольда: его Хлестаков – недоученное хамло. Но в 2002 году время было другое – к власти в стране рвался клан питерских уголовников. И дорвался. Сейчас иная тема. Как говорит Валерий Владимирович, если бы он вновь взялся за “Ревизора”, то акцент был бы уже на коррумпированных чиновниках – они главное зло. Сюжет себя исчерпал, поэтому и спектакль снимается.

– А тема “Женитьбы” себя не исчерпала?

– Нет, здесь вечный сюжет. Дело даже не в любви – просто не нужно совать нос в чужую жизнь. Может, Подколесин и женился бы на Агафье Тихоновне. Но Кочкарев зачем-то начал все форсировать. Это такая “всепобеждающая сила добра”, когда под знаменем добра делаются очень и очень неприглядные вещи. Как вмешательство желтой прессы в частную жизнь, процветающее сейчас.

– Что для вас означает – быть на одной волне с режиссером?

– Я всегда с удовольствием репетирую с Валерием Фокиным, мне понятен его язык. Возможно, потому, что мы в разные годы учились у одного педагога – Марианны Рубеновны Тер-Захаровой. Он умеет объемно рассказать о любом персонаже, с первой репетиции ясно, что нужно делать. Когда некоторые режиссеры сейчас говорят – не играй характер, только текст, без интонаций, – мне это не интересно. Но постмодернистский театр тоже разный, там немало талантливых людей. Это вообще самое главное – насколько одарен человек, с которым ты работаешь. Я очень любил своего Дорна в “Чайке” у Кристиана Люпы. Люпа – великий режиссер. Знаете, какие задачи он ставил актерам? Научиться думать мыслями персонажа. Мне было непросто – у Дорна большие зоны покоя, молчания. О чем он размышляет в такие моменты? Мы оттолкнулись от сцены, где Дорн говорит Треплеву, что тот талантлив и ему нужно продолжать – решили, что он испытал такое же фиаско, только в литературе. Написал повесть или рассказ, начал читать – и его так же обсмеяли. Откуда холодность и цинизм? Творческая сторона не реализована. По-моему, это очень точное решение характера Дорна. Оно дает ему внутренний монолог – то, что Люпа называл внут-ренними островами жизни.

Мне было бы интересно поработать с Львом Эренбургом. Я вообще люблю жесткий театр в плане эмоций. Мертвый эмоциональный фон сразу все убивает. Театр Эренбурга основательно замешан на страстях, на эмоциях – и это умный театр. Там жесткая форма – подчас на пределе, и при этом с хорошими психологическими стыковками. В этом же ключе у нас работал Жолдак. Граница проходит не между психологическим и постдраматическим театром, а между талантом и его отсутствием.

Беседовала Елена КОНОВАЛОВА

  • Сцены из спектаклей “Записки нервного капельдинера” и

“По ту сторону занавеса”. Фото К.КРАВЦОВОЙ

«Экран и сцена»
№ 10 за 2018 год.