Кого-то может удивить, что нынешний генеральный директор ГЦТМ имени А.А.Бахрушина Дмитрий Викторович Родионов вступил в должность лишь в 2007 году. За короткий срок многое изменилось. Дмитрия Викторовича уважают и ценят как в театральном, так и в музейном сообществе. И есть за что.

– Вы шли к руководству музеем от работы в живом театре. Как складывался этот путь?

– Путь в театральный музей был у меня счастливым. После окончания ГИТИСа я по протекции Валентина Марковича Школьникова, директора-распорядителя Театра имени Моссовета, где я проходил практику и стажировку, попал в Музыкальный театр имени К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко. Так получилось, что я довольно долго проработал в музыкальных театрах.

– Вы стояли у истоков “Новой оперы”?

– Начало моей работы совпало с драматической историей, возникшей в Театре Станиславского и Немировича-Данченко на волне перестройки: произошло деление на старую труппу – мэтров, и новую, которая пошла за Евгением Владимировичем Колобовым. Юрий Михайлович Лужков по ряду обстоятельств поддержал идею создания нового театра. Так “Новая опера” получила статус государственного театра и финансирование.

– Но не обрела помещения.

– Да, театр вышел “на улицу”. Коллектив с легкой руки Евгения Владимировича избрал меня своим директором. Наверное, это был самый напряженный этап моей биографии. Мы искали помещение, выбивали репетиционные площадки, выпускали спектакли, летали и ездили по всей стране и миру. Главным своим достижением и достижением команды, с которой я работал, считаю со-здание базы для театра. Мы получили здание бывшего кинотеатра “Зенит”. Так возник наш первый дом на Таганке. Потом мы с Владимиром Гранделем (он был моим заместителем) добивались, чтобы “Новой опере” отдали “Зеркальный театр” в саду “Эрмитаж”. Мы пробили решение Правительства Москвы о передаче нам этого здания, о его реконструкции. У театра появилось будущее. После этого я ушел на “вольные хлеба”.

– Но ненадолго.

– Через какое-то время мне позвонил Владимир Викторович Васильев (его как раз назначили руководителем Большого) и предложил мне сотрудничество. Я стал замдиректора Большого театра. Как позже выяснилось, инициатором моего приглашения стал Сергей Михайлович Бархин. Мы с ним проработали семь лет. У нас даже был общий кабинетик под конями Большого театра – 8 квадратных метров. Сергей Михайлович сказал: тут должны быть два стола, приемная с секретаршей. Он меня поразил тем, что быстро достал бумагу, рассчитал все до сантиметра. И действительно, очень скоро мы сидели в кабинете, в нем появились два стола (над столом Бархина висел портрет Петра Вильямса) и маленькая приемная. Позднее наши условия улучшились, но я всегда вспоминаю то тесное, приятное общение первых лет работы.

– В эту пору возникла потрясающая экспозиция в Манеже, посвященная юбилею театра.

– Она открылась в 2001 году. К 225-летнему юбилею Сергей Михайлович придумал выставку художников Большого театра за всю его историю. Действительно, грандиозную. Она заняла весь большой Манеж. Дизайн делал Борис Асафович Мессерер, куратором выступал Виктор Иосифович Березкин, я был руководителем всего проекта и сокуратором по составу выставки, отвечал за художников-исполнителей. Широкая публика их не знает. Тех художников, которые переводят эскизы известных художников в громадные плоскости. В частности, коровинские эскизы (хотя Константин Алексеевич часто сам стоял с палитрой в декорационных мастерских Большого театра). Мне кажется, создателям выставки удалось воплотить таинственную атмосферу театрального Закулисья. До сих пор считаю эту выставку проектом, которым можно гордиться. Мы сделали каталог-двухтомник, он, как и выставка, издание историческое, давно стал пособием для всех, кто интересуется театром. Как раз тогда произошла смена власти. На смену Васильеву и Коконину назначили Анатолия Геннадьевича Иксанова. Я уважаю его за то, что он не отринул проект предыдущего руководства и поддержал нашу выставку.

– Большой не стал последним театром, в котором вы работали.

– Дмитрий Бертман, мой старый приятель, уговорил меня перейти в “Геликон-оперу”. Я быстро понял, что это была ошибка. Дмитрий Александрович прекрасный менеджер и режиссер в одном лице. Директор ему не нужен. А для меня быть просто исполнителем неинтересно, не моя стезя. Мы мирно и дружелюбно разошлись.

– Почти с момента возникновения журнала “Сцена” вы были членом редколлегии. Сегодня вы – главный редактор издания.

– Предложение исходило от Аллы Александровны Михайловой, Веры Сергеевны Глаголевой и Владимира Георгиевича Урина. Отказать им я не смог. С самого начала журнал создавался как профессиональное издание. Тексты его не должны устаревать. Читатель откроет “Сцену” через 20 лет и найдет для себя что-нибудь полезное. Ощущение, что ты делаешь это не зря, – поддерживает. Мы выживаем на энтузиазме. В нашей стране всегда есть люди, которые пытаются существовать вне требований “эффективности и оптимизации”. Впрочем, вам наши проблемы хорошо известны.

– Мне кажется, надо держаться.

– Вот мы и держимся. Собираем деньги “с миру по нитке”. СТД помогает, Министерство культуры периодически дает нам гранты. Грех жаловаться. Для меня работа с Аллой Александровной и Верой Сергеевной – это колоссальная школа. Не только профессиональная, но и человеческая. Алла Александровна – человек уникальных знаний, точных оценок, умевшая давать эти оценки, никого не обижая. Редкое качество. Это особое воспитание, колоссальная культура. Она понимала язык художника, его методы работы, знала технологии. Вера Сергеевна – интеллигентнейший, милейший, живой человек, с юмором, существующий в контексте сегодняшнего театра. Она волнуется и переживает за то, что наработанный в сценографии многолетний опыт уничтожен, забыт. Вера Сергеевна права. Каждый раз заново изобретается какой-нибудь велосипед. Передача знаний была нарушена в девяностые. И сейчас, когда в России мы видим тенденцию строительства новых театров в регионах, выясняется, что нет технологов. Архитекторы есть, но они не знают устройства сцены.

– Впечатление, что вас какая-то сила вела в музей. Ваше назначение – естественное продолжение вашей биографии.

– Когда мне предложили прийти в театральный музей, мне это приглашение показалось органичным. Хотя представления о работе поначалу были несколько другими, чем сейчас. Но так обычно бывает, когда человек находится не внутри, а снаружи какого-то дела.

– Как мне кажется, вы многое сделали для того, чтобы ваши представления о том, каким должен быть музей, осуществились.

– Безусловно.

– Некоторое время назад вы участвовали в международном симпозиуме: “Какой театральный музей нужен живому спектаклю”. Действительно, какой?

– Эта конференция состоялась в Париже, организована она была Национальной библиотекой Франции, инициатором встречи была историк театра Беатрис Пикон-Валлен, которую вы прекрасно знаете. В Париже собрались руководители театральных музеев со всего мира. Шел разговор о том, как театральный музей (весьма специфическая институция, в отличие от художественных, краеведческих музеев) выстраивает свои отношения с окружающей его действительностью и современным театром. У всех свои проблемы. И в Англии, и в Греции. Театральный музей живет трудно в структуре других общественных учреждений. Театр – не та сфера, которая относится к любимым в любом государстве. Если говорить про Россию, то она уникальна тем, что у нас все, что связано с искусством, живет вопреки обстоятельствам, благодаря конкретным людям. Национальный музей театра, каковым является государственный центральный Театральный музей, родился из частной инициативы. Из личных пристрастий коллекционирования театральных раритетов Алексея Александровича Бахрушина. Он с детства любил Малый и Большой театры. Алексей Александрович был страстным балетоманом. И таким же страстным поклонником Малого театра. Существует много легенд, откуда взялась эта страсть к собирательству, но, скорее всего, она возникла под влиянием его двоюродного брата Василия Петровича Бахрушина, серьезно занимавшегося коллекционированием русской старинной книги (подарившего свое собрание Историческому музею). За короткое время Алексей Александрович, якобы на спор, собрал большую коллекцию артефактов, связанную с русским театром. Увлечение стало делом всей жизни. Первый этаж дома, построенного архитектором Карлом Гиппиусом, изначально планировался как хранилище для коллекции. Супруга коллекционера Вера Васильевна жаловалась, что жилые помещения все время “сжимались”, комната за комнатой отходили музею. Бахрушин собирал не только театральную, но и литературную коллекцию, коллекцию музыкальных инструментов.

– Давайте от исторических экскурсов перейдем к более близким временам. Я сознаюсь вам, что работа для одного издания в Бахрушинском музее (при другом директоре) привела меня в такое отчаяние, что я стала подумывать о смене рода занятий, о том, чтобы переключиться с истории на живой театр. Достаточно сказать, что иллюстрации для альбома, который я делала в издательстве “Искусство” (как назло, они располагались в витринах экспозиции), нам было предложено снимать через стекло.

– Музей, как и театр, часто имеет в своем составе людей, которые не должны этим заниматься. Есть категория таких сотрудников (назовем их консерваторами), аккумулирующих некое знание, как можно пользоваться “единицами хранения”. Это смещение своей миссии я часто наблюдал. Когда я пришел в музей и столкнулся с этим, я собрал коллектив и сказал: “Уважаемые коллеги, музей работает для людей. Мы должны принимать студентов, ученых, журналистов, помогать им в их работе. Если я услышу хоть одну жалобу: встретили неприветливо, не дали то, придумали предлог, почему не дать, придется с вами расставаться. Когда заведете свою частную коллекцию, пожалуйста, решайте, кого допускать, кого не допускать. А здесь – Национальный музей”. Сегодня существуют два дня в неделю, когда можно прийти поработать с материалами в фонде. Это касается москвичей. Иногородних исследователей или ученых из-за рубежа принимаем ежедневно. Приехал из Екатеринбурга или из Лондона – милости просим.

– Что остается от театра? Только артефакты. Как вдохнуть душу в этот вещный мир?

– Главное, я считаю, – сохранить наследие. Мне нравится слово “хранитель”. Оно емкое, глубокое, определяющее суть нашей работы. Собрать и сохранить. Если мы не сохраним эти эскизы, эти фотографии, эти письма, этот стол, графинчик, связанный с тем или иным человеком, останется лишь летучая субстанция воспоминаний. Предмет, материал хранят энергию. Но если нет материала, нечему переходить в новое качество. Бывает, что-то лежит сто лет без движения. Но вот, через сто лет, кто-то приходит, и история конкретного человека переосмысляется. Как правило, современники не могут оценить явление. Это дело следующих поколений. Мы смотрим на прошлое совершенно другим взглядом. Марию Гавриловну Савину или Веру Федоровну Комиссаржевскую мы воспринимаем иначе, чем современники.

Вторая задача: как можно шире пропагандировать свою коллекцию, вводить ее во внешний мир. Часто мы открываем в прошлом новые имена. Вот недавно у нас прошла выставка “Русские балеты полковника де Базиля”.

– Удивительная выставка. Она, действительно, открывает неизвестное для многих имя. Но, кроме этого, сама экспозиция получилась очень изысканной. В стиле прекрасных эскизов, костюмов Льва Бакста, Натальи Гончаровой, Николая Рериха.

– Каждый балетоман знает, что был такой полковник де Базиль, русский офицер, организовавший несколько балетных трупп за рубежом.

– Его роль на протяжении советских лет замалчивалась.

– Как и многих деятелей русского Зарубежья. Василий Григорьевич Воскресенский – белый офицер. Только сейчас мы начинаем по-настоящему изучать этот период русской истории.

– Судя по фотографиям, представленные экспонаты – из разных стран.

– Со всего мира. Из Библиотеки Конгресса США, Национальной библиотеки Австралии, из архивов Русского балета Монте-Карло (Монако), Музея Виктории и Альберта (Великобритания), Национального центра Танца Парижа. И, конечно, из частных коллекций Патрисии Аулестия (Мексика), Кендзи Усуи (Япония).

– Мне кажется, что одним из самых значительных событий последнего времени стало открытие нового филиала Бахрушинского музея – “Творческой мастерской Давида Боровского”.

– Это удалось осуществить потому, что большое количество людей поддержали идею создания музея Давида Львовича Боровского, личности уникальной, мощной. Его энергия осталась и материализовалась в желание восстановить связь с Художником. “Творческая мастерская” – заслуга нашей интеллигенции. Было единодушие в том, что такой музей должен существовать. Я говорил, что современники необъективны, но в этом случае они проявили себя иначе.

– Все, что происходит в Мастерской, согрето той энергией, о которой вы говорите. Музей сегодня необходим. В свое время сценография переживала расцвет, и Боровский был лидером этого взрыва в театрально-декорационном искусстве. Прекрасно, что в его Мастерской постоянно бывают студенты. Возможно, их впечатления будут работать на будущее театра.

– Очень важно показать посетителям СВЕРХМАСТЕРСТВО Боровского. Когда-то у Евреинова была теория об искусстве, как о сверхмастерстве (не будем вдаваться в его философствования вокруг понятия). Боровский – это знание театра, новая стилистика, осмысление не только сценического пространства, но, в первую очередь, окружающего мира, времени. Когда смотришь его макеты, понимаешь, что каждый из них – учебное пособие.

– Мне вспомнилась акция “Вечер в музее”, когда вокруг макета к “Насмеш-ливому моему счастью” игрался спектакль.

– Возникло чудо. Волшебное преображение и актеров, и зрителей. Спектакль Михаила Резниковича и актеров Театра имени Леси Украинки получился потрясающим, живым, человечным. Ради таких мгновений существуют и театр, и музей. Но как найти этот “стык”, как найти такие решения, которые соединят пространство, музейную экспозицию с неким действом? Время перемен диктует перемены во взаимодействии с публикой. Мы все время ищем формы, как вовлечь посетителя, и, в особенности, молодого человека, в пространство, чтобы объяснить, почему театр не умирает, почему сохраняется. Это тонкая грань общения, ведь нельзя же заставить полюбить театр. Это проб-лема и самого театра. В музее своя сложность. Зритель остается один на один с витринами, предметами. Это некое таинство. Наша задача, чтобы оно состоялось. Традиционные представления о музее: музей – нечто застывшее, мертвое. А музей живет сегодняшним днем, сегодняшними проблемами.

– Но не каждый. Я знаю, что в вашем музее много работают с детской аудиторией.

– Это целая серия мероприятий для разного возраста. Например, цикл для школьников, посвященный разным театральным профессиям: гримера, костюмера, осветителя. Приходят настоящие мастера, рассказывают, показывают и обязательно что-то делают вместе с детьми. Этот абонемент у нас пользуется огромной популярностью. На Малой Ордынке Карина Оганджанова рассказывает детям об операх и балетах. Вы знаете, что мы проводим Благотворительный фестиваль, в этом году он был десятым. В основном фестиваль адресован детям. Он проходит в Зарайске и в Москве. У нас есть занятия “У вертепа”. Наши сотрудники показывают вертеп, рассказывают рождественские сюжет. Наше собрание включает фонд детских театров и театров кукол. Чего у нас только нет! Больше полутора миллионов предметов. Одна из крупнейших коллекций в России, в мире.

– Вы устраиваете много передвижных выставок.

– В этом году “Шедевры Бахрушинского музея” побывали в Хакасии, Сибири. Затем двинулись в Йошкар-Олу и Таганрог. Завершится тур в станице Вёшенской. На следующий год мы запланировали выставку в Южно-Сахалинске, Хабаровске и Абакане. Заключили договор с Правительством Республики Хакасия, что нам позволило не только провести обменные выставки, но и обмен специалистами, у нас гостили сотрудники хакасских музеев. Хакасские школьники участвовали в детском проекте, придуманном Нинель Исмагиловой, – конкурсе сочинений “Можно ли жить без искусства?” Лучше всех написал Илья Синяков: “Я пришел к мысли, что организм без искусства жить может, а вот личность никак”. Мы думаем о создании филиала в Зарайске. Муниципалитет предложил дать нашему музею здание старой гимназии в центре города. Зарайск для нас родной город. Бахрушины из Зарайска, и мы давно дружим с этим городом.

– Поговорим о вашем проекте “Сохраним историю русского театра для потомков”.

– Суть его в том, что мы заключаем договор с каждым российским театром, который передает в госколлекцию материалы по своей истории: фотографии, афиши, программки и так далее. Особенно активной оказалась Калужская область. Есть понимание задачи. Ведь в 90-е годы очень много документов, материалов пропало по целому ряду причин.

– Из последних поступлений, покупок чем вы особенно гордитесь?

– Каждый год мы пополняем коллекцию на 5-10 тысяч предметов (хотя я считаю, что это цифра невелика). В основном речь идет о безвозмездной передаче, дарах от организаций и частных лиц. Люди приходят в музей, присылают посылки по почте.

Что касается закупок, то наш бюджет невелик. Мы покупаем на 3-4 миллиона рублей. Это маленькая сумма. Мы не можем себе позволить участвовать в серьезных международных аукционах, цены на них запредельные. Из того, чем можно гордиться: мы купили рабочую тетрадь художника-мирискусника Бориса Анисфельда. Перед эмиграцией в Америку он отдал ее своему ассистенту. Долгие годы тетрадь хранилась в семье этого человека. И вот приехала владелица и предложила нам ее за 30000 долларов. Мы написали письмо в Министерство культуры. Прошло немало времени, и деньги были получены. А к нам попала тетрадь с акварелями, графикой, мизансценическими раскадровками Анисфельда. 

Одно из колоссальных приобретений – архив Станиславского.

– Почему же он попал к вам, а не в музей МХАТ?

– Это странная история. Есть человек, каким-то образом связанный с семьей Константина Сергеевича. Он ходил в МХАТ, в другие музеи, но заломил несусветную цену.

– Как же вам удалось заполучить архивные документы?

– Мы с ним поторговались. Цену сбили. Нашли деньги. Конечно, это остатки архива. Но мы получили обширную переписку Лилиной, рабочие дневники, записные книжечки К.С., материалы по Крэгу, вплоть до его рисунков. Мы рады, что приобрели эти материалы, тем более что часть архива владелец продал в Англию. Он относился к архиву как к источнику дохода.

– Скажите, а где вы храните ваш увеличивающийся фонд? Когда попадаешь на вашу территорию, она кажется очень небольшой.

– Нам не хватает современной инфраструктуры: современного фондохранилища, которое обеспечивало бы площади для обработки, хранения, исследования коллекции. Мечтаем построить современный музейный центр на нашей территории. Нам не хватает элементарных, человеческих условий. В главном здании нет подобающего гардероба, туалета, буфета, киоска. Чтобы посетителям было комфортно, уютно.

– Музей издает замечательные книги, буклеты, а продавать их негде!

– Когда-то Иван Андреевич Крылов, тяжело заболев, получил букет васильков от императрицы Марии Федоровны. Он был так потрясен, что написал басню, где себя изобразил в виде чахлого василька, а императрицу – в виде солнца, благодаря которому цветок исцелился. Басню он посвятил Марии Федоровне. Когда мы сочиним подобную басню в благодарность чьей-то воле, нам неведомо, но мы надеемся на поддержку. Национальный музей заслуживает внимания. И нормальных условий. Будет нормальное фондохранилише – мы сможем резко увеличить темп пополнения коллекции.

– История театра разворачивается перед нашими глазами. Осенью в музее прошла замечательная выставка Эдуарда Кочергина. Его макеты, эскизы – история, хотя многие еще помнят те шедевры, которые он оформлял.

– Лозунг: “сегодня в театре, завтра в музее” характерен для лондонского Музея Виктории и Альберта.

– Вы сейчас готовите выставку для Лондона.

– Мы предложили тему русского авангарда. У нас колоссальная коллекция и по количеству шедевров, и по именам, но она никогда не выставлялась полноценно на Западе. Отдельные работы показывались. Выставка будет большой, около 200 работ (период: 1913–1933). А из Англии к нам приедет обменная выставка, посвященная Шекспиру.

– Сегодня в Лужнецком зале открыта экспозиция “Голландские сны о Шекспире” (авторская выставка художника по костюмам Рина Беккерса). Она интересна с точки зрения технологии: основой кос-тюмов стали пуговицы, пайетки (кольчуга из пайеток – что-то фантастическое). Я была на мастер-классе художника, который рассказал о том, как рождался тот или иной замысел.

– Это выставка костюмов, сделанных на уровне Фаберже, ювелирного искусства. Эти мини-костюмы не только красивы, но безупречны по исполнению. Так мы начинаем загодя праздновать юбилей Шекспира, а в следующем году мы ждем англичан. Интересно, что они нам покажут.

– Давайте, на этом сделаем паузу. А через некоторое время продолжим нашу беседу.

– Не возражаю.