Екатерина Гороховская время от времени вспоминает о своем театроведческом образовании, хотя ее голос можно услышать в анимационных фильмах (в первую очередь вспоминаются Лунтик и героини богатырских сериалов), а ее саму увидеть на сцене – осенью она вышла в роли Аркадиной в экспериментальном спектакле Максима Фомина в санкт-петербургском театре «Мастерская». Мы же хотели поговорить с режиссером Екатериной Гороховской, которая ставит спектакли для детей по собственным сказкам («Соломенные ребятишки» в Саратовском ТЮЗе, «Научи меня летать» в петербургском театре «За Черной речкой», «Принц из замка Депо» в Екатеринбургском ТЮЗе) и не только по ним – уже вышли «Анна Франк» Аси Волошиной в театре «СамАрт», «Братец Лис и/или Братец Кролик» в Томском ТЮЗе.
– Какой опыт российского или зарубежного театра повлиял на ваши постановки для детей?
– С 15 лет я занималась в Театре Юношеского Творчества, знаменитом ТЮТе. Там нам прививали театральную этику, учили прислушиваться к себе и выражать с помощью театра свои переживания. Происходило это на серьезном драматургическом материале: Шекспир, Шварц, Ростан, Розов. Первыми учителями и наставниками были Евгений Юрьевич Сазонов, Алиса Ахмедиевна Иванова, Лариса Алексеевна Сиротова. Потом – Зиновий Яковлевич Корогодский, его спектакли, работа с нами. Я стала заниматься режиссурой, делала спектакли с подростками, мы сочиняли сами и ставили современные пьесы, например, «Пять-двадцать пять» Данилы Привалова. Очень сильно на меня повлияла поездка в Данию. Был такой проект – несколько студентов Театральной академии, в том числе Женя Беркович, Таня Прияткина и другие, на несколько недель отправились туда на практику. Нас распределили по крошечным датским театрикам, их там очень много.
– В этих театрах играли дети?
– Нет, это профессиональные театры. Такие «идейные банды», в них собрались прекрасные безумные люди, по два-три человека, девять человек – это уже очень большой театр! И мы буквально жили в этих театриках, изучали, как система работает. Я там видела лучшие в своей жизни спектакли для детей.
– Что же это было?
– Спектакль шел на датском языке без перевода. Родители сидели отдельно, а детей распределили по трем группам, каждая разместилась на одеяле своего цвета. А потом вышли две девушки и молодой человек, на датском языке поведали пролог, я, конечно, ничего не поняла. Потом они куда-то поплыли, и вот тут началась магия. Актеры то расходились, каждый к своей группе детей, то собирались в центре и нечто пластическое показывали, потом снова шли к детям и что-то им шептали, а дальше уже дети отправлялись друг к другу в гости, нечто воображаемое передавать – такая осознанная жизнь без единого реального предмета! Следом все залезли под одеяла – я просто умирала от любопытства, что же там происходит?! Дальше бегали и стреляли друг в друга, кто-то падал и умирал. Один мальчик умер так, что ему все зааплодировали. А мы, взрослые, наблюдали за этой увлекательной жизнью и понимали, что для счастья, в общем, не так уж много нужно. Выходя из зала, каждый взрослый должен был обмакнуть палец в чернила и оставить свой отпечаток в огромной книге, произнося при этом клятву: «Пока я жив, я буду играть». Затем тебе прыскали водой в лицо, в рот клали мятную конфетку и нежным пинком выпихивали за дверь. Это был спектакль про природу игры, простой и сложный одновременно, многоадресный, он меня сильно вдохновил.
– Что осталось от общения с Корогодским?
– Я, конечно, не застала ТЮЗ имени Брянцева в период расцвета, но «Открытый урок» и «Наш цирк» видела. Всего семестр я проучилась на его курсе. По причинам в основном экономическим я ушла и поступила на театроведческий факультет Театральной Академии. Сейчас понимаю – когда у меня что-то получается в театре для детей, это все от З.Я., это его тренинги, разборы, разговоры. Его фраза, что театр не меняет, не лечит, не воспитывает, но может создать некоторое впечатление, и кому-то оно поможет жить. Запомнилось и то, что нет детского спектакля, а есть семейный.
– Действительно не нужно воспитывать? Не должно быть в театре для детей педагогических задач?
– Во время очередной режиссерской лаборатории на обсуждении одна зрительница встала и спросила: «А чему это учит нашу молодежь?» И Олег Семенович Лоевский, создатель этих лабораторий и «крестный отец» молодой отечественной режиссуры, гениально ей ответил: «Театр ничему не может научить, кроме того, что жизнь сложна. И ты каждую минуту делаешь выбор и несешь за него ответственность»
– Нет табу?
– Табу нет, есть возрастные особенности ребенка, и язык, который ты выбираешь. Когда человеку 3-5 лет, ему не надо прямым текстом рассказывать о гомосексуализме. Но написан «Гадкий утенок», раскрывающий проблему жизни в социуме кого-то, кто сильно отличается от остальных.
Детский спектакль надо продумать так, чтобы педагогическая составляющая была как раз для взрослых. Мне давно хочется сделать спектакль о разводе. Как это так, было целое, а потом вдруг разрушилось, исчезло? В моей семье это произошло, я видела, как мой сын это переживал, поэтому сейчас я ищу форму и язык, чтобы заговорить об этом с человеком 6 лет.
– Возможно ли ставить подобный вопрос перед ребенком 6 лет?
– Это будет не вопрос «что же делать, малыш?», а рассказ о том, как бывает. И нужно продолжать жить и пытаться быть счастливым. Когда говорят, что надо сразу готовить ребенка к тому, что мир жесток, – это заблуждение. Мир не задуман Создателем таким, каким мы его сегодня видим. Он задуман идеальным. И очень важно, чтобы ощущение идеального мира жило в душе ребенка.
Чем меньше возраст, тем проще (но не примитивнее!) должен быть язык. Дети могут считывать любые сложные образы и метафоры, но маленького человека следует приобщать к театру бережно, не давить его яркими красками и громкой музыкой.
– Надо ли учить специально артиста театра для детей?
– Нет, тут важны в первую очередь человеческие качества. Исполнителям, даже очень хорошим, трудно существовать в камерном спектакле для малышей. Они же ведут зрителя через всю историю, должны энергетически «брать» детишек. Тут работают эфирные силы, и это очень утомительно. В Саратове есть спектакль для самых маленьких «Соломенные ребятишки», простая история о семье, доме. Там работает Леша Чернышов, замечательный артист. Однажды спектакль прошел именно так, как мне мечталось, Леха вел детей с собой неспешно, подстраиваясь под их скорости, а не себя показывая. И после 35-минутного спектакля он был весь мокрый. «Надо же, – изумился, – как это трудно!»
– А если говорить о большой сцене и подростках?
– В спектакле для малышей работает жест, интонация, тогда они открываются и идут навстречу. Подростку же важно, чтобы его уважали и вели разговор с ним на равных, тогда он начинает доверять.
– И все-таки, как добиться доверия со стороны подростка? Он же приходит в чужое ему пространство.
– Да, тетеньки в буклях стоят в проходах и железными голосами приказывают не шуметь. То же делают учителя. Я своего рецепта пока не нашла и не знаю, существует ли он.
– Что делать с театральными надсмотрщицами в буклях? Они говорят: дети не поймут. Даже директора театров такое часто декларируют.
– Тут работает прием «улыбаемся и машем». Я собираю «тетенек» в стороне и, широко раскрыв глаза, пытаюсь их завоевать и обаять. Их, как правило, невозможно убедить, но я стараюсь сделать так, чтобы они меня запомнили. Что касается директоров, то добиваешься своего всякими способами, главное – общаться по-человечески. В этом плюс женской режиссуры.
– Есть разница с мужской?
– Есть. В театре для детей важна материнская энергия. Спектакль для малышей – это женское пространство, к маленькому зрителю обращаешься мягко.
– Как происходит поиск материала для постановки?
– Мне сейчас интересно работать так: театр приглашает, я приезжаю, слушаю актеров, принюхиваюсь, по городу брожу, в результате открывается «портал», и сочиняется сказка именно для этого места и этих людей.
Меня вдохновляют книги, читаю то, что выпускают издательства «Самокат», «Розовый жираф». Есть много интересной прозы, но с инсценировками у меня не ладится.
– И как быть?
– Учиться писать. Или искать драматургов и с ними работать. У нас с Асей Волошиной случилось такое партнерство в «СамАрте» – на спектакле «Анна Франк».
– А как же елки?
– О, это неизбежное зло. Чтобы его победить в сознании директоров и актеров, нужны десятилетия. Но качественное новогоднее представление сделать реально.
– Мой опыт показывает, что почти невозможно.
– Когда вся команда увлечена работой, когда хулиганят, тогда получается. Но я поклялась себе, что я больше никогда не поеду на новогоднюю кампанию. Честно попробовала один раз, чуть в больницу не попала. Елки славно проживут и без меня.
– Новый театр для детей существует?
– Конечно. Есть прекрасные режиссеры Полина Стружкова, Марфа Горвиц, Юрий Алесин, Яна Тумина и другие. Есть чему поучиться у Романа Феодори.
– Надо ли смотреть спектакли друг друга?
– Обязательно, чтобы знать, на каком свете ты живешь, куда двигаются коллеги, вдохновляться. Я смотрю «Чук и Гек» Полины Стружковой в «Глобусе», и мне это очень нравится. Я никогда не сделаю, как Полина, потому что я не она, но увиденное меня обогащает.
– Возникла ли после «Театра детской скорби» Анатолия Праудина новая теория театра для детей?
– Любая теория, как только она сформулирована, начинает разрушаться и разрушать. Теория может быть сколь угодно прекрасна, но когда человек берет на вооружение теорию, законы или незыблемые принципы, то сразу ставит себя в строгие рамки. Я не могу сейчас точно сформулировать свою концепцию, но у меня есть ощущение, что мой путь правильный – на территории детского театра от трех до семи лет.