Сорвавшиеся с орбиты

Фото В.МЯСНИКОВАВ спектакле Театра имени Евгения Вахтангова “Наш класс” в постановке Натальи Ковалевой (педагог по сценической речи Театрального института имени Бориса Щукина), как и в пьесе Тадеуша Слободзянека, действие начинается с первых ученических дней героев. Вдоль авансцены выстроились школьные доски на деревянных подставках с колесиками (художник Александр Боровский), способные скользить по полу и перестраиваться; их десять штук – по числу первоклашек. На каждой мелом выведено имя и годы жизни: несколько раз встречается дата смерти 1941, при варьирующихся от 1918 до 1920 годах рождения.

Пьеса Тадеуша Слободзянека “Одноклассники. История в XIV уроках”, опубликованная в 2008, опирается на документальное исследование американского историка, социолога и политолога польского происхождения Яна Томаша Гросса – “Соседи. История уничтожения еврейского местечка” (вышла в Нью-Йорке в 2001, в следующем году издана на русском языке). Книга Гросса, утверждающая, что в отношении евреев поляки усердствовали без всякой указки, вызвала страшное потрясение и раскол в польском обществе, долго полагавшем себя лишь жертвой – советской и нацистской оккупаций. В недавнем интервью, примерно годичной давности, немецкой газете “Die Welt” Гросс пошел еще дальше, заявив, возможно, небезосновательно: “…в действительности за время войны они [поляки] уничтожили больше евреев, чем немцев”. Анализируя в своих книгах свидетельские показания и чудом сохранившиеся обрывки документов, Гросс не раз оговаривается: возможно, приводимые свидетелями цифры завышены. Но даже если предположить, что жертв было в два раза меньше, это не отменяет повсеместных расправ соседей-поляков над соседями-евреями, несущего смерть разгула людей, сорвавшихся с орбиты человечности и ринувшихся в стихию дозволенной ненависти, разрешенного глумления, безнаказанных физических издевательств и массовых убийств.

Драматург Тадеуш Слободзянек взял в качестве места действия одну из многострадальных точек на карте Польши – городок Едвабне, расположенный на пересечении заливных долин двух больших рек, Бебжи и Нарвы, неподалеку от Ломжи (в этих окрестностях в 1941-м повсеместно вершились расправы с евреями). Автор протянул судьбы десяти одноклассников – пятеро поляков, пятеро евреев, почти у всех есть реальные прототипы – от начальной школы до момента смерти.

Здесь, в Едвабне, 10 июля 1941 года горожане во главе с бургомистром устроили самую настоящую бойню (убийство было массовым и по числу жертв, и по числу преследователей, даже ксендз не препятствовал происходившему), а после войны выбили на памятнике безвинно убиенным надпись, утверждавшую, что евреи Едвабне погибли от рук немцев. Обвинительные процессы состоялись лишь в 1949 и в 1953 годах. Удалось достоверно установить: еврейский погром, в котором почти никто не выжил, был учинен поляками, один из них даже добровольно пожертвовал собственным овином, в котором евреи и были сожжены, немцы же фотографировали, а позже распорядились отстроить “жертвенному хозяину” новый овин. (О тех же исторических событиях идет речь в фильме Владислава Пасиковского “Стерня”, в русском прокате названном “Колоски”; разумеется, его тоже величали антипольским, не желая признавать, кто был виновником преступления в Едвабне – см. “ЭС”, № 2, 2014.)

Вахтанговский спектакль, играющийся в камерном пространстве Новой сцены, сосредоточен, однако, не на разоблачениях, а на психологии, на попытке понять, как въевшийся во взрослых антисемитизм проникает в умы и поступки детей, как ненависть вырастает из различия религий и к чему в итоге приводит. Молодые актеры, многие из них однокурсники, разыгрывают еще самые первые “уроки”, дурачатся, азартно рисуют на школьных досках. Их герои обаятельно рассказывают о родителях и о том, кто какую профессию собирается в будущем выбрать, а ветер истории уже навевает каждому из этих задорных и вполне приличных ребят свое. Кому-то суждено спастись, отосланному родственниками в конце 1930-х в США, и наплодить большое потомство, как Абраму Пекарю–Максим Севриновский, логично переименованному в Америке в Абрама Бейкера, исправно пишущему на машинке ремингтон трогательные письма далеким соученикам. Кому-то, как Рахельке–Ксения Кубасова, выпадет быть спасенной влюбленным в нее одноклассником-поляком, вынужденно креститься, сменить имя, навсегда стать Марианной и прожить жизнь в оцепенении бесчувствия; кому-то быть жестоко убитым по ложному обвинению, как Якуб Кац–Эльдар Трамов; кому-то быть изнасилованной тремя одноклассниками и сгореть в овине с грудным ребенком на руках вместе с почти всем еврейским населением Едвабне, как Дора–Дарья Щербакова. У одноклассников-поляков, причастных или не вполне причастных к расправе, свои биографии – с предательствами, раскаяниями и нераскаяниями, свои судьбы, связанные воедино и покореженные общим преступлением. Счастливых среди выживших не окажется, души всех этих Рысеков, Зигмунтов и Хенеков застыли – все это точно сыграно актерами Юрием Поляком, Владимиром Логвиновым, Алексеем Гиммельрейхом, чьи лица по мере совершения их героями страшных поступков мертвеют и ожесточаются, тела теряют живость, едва заметно деревенея. Даже мало в чем повинной хрупкой Зоське–Полина Кузьминская, укрывшей у себя одноклассника Менахема–Владимир Шульев, гармоничной судьбы не достанется. Даже дважды спасшему Рахельку Владеку–Павел Попов, ради нее убившему их общего одноклассника Рысека, суждены лишь нелюбовь жены и беспробудное пьянство.

Этот ком страданий передается публике молодым поколением вахтанговского театра без открытого надрыва, актерски сдержанно и человечески неравнодушно, с осознанием трагической жестокости не такой уж давней истории, с глубинным пониманием, что и сегодня мир недалеко ушел от тех зверств, с толикой и своей вины как представителей человечества.

Связь постановщика спектакля Натальи Ковалевой с любимовской Таганкой, где она прослужила актрисой три десятилетия, очень ощущается. Какие-то постановочные приемы – явно оттуда, из той счастливой театральной эпохи. Исчезнувшие с лица земли Якуб и Дора тихонько отходят, но остаются на скамейке у края сцены и, кажется, проживают вместе с остальными все непрожитое и недочувствованное, горюют и улыбаются, ужасаются и сострадают.

В спектакле “Наш класс” есть сцена, когда уцелевшей Рахельке-Марианке, вынужденной выйти замуж за спасителя Владека, приносят в подарок на свадьбу вещи из опустошенных домов убитых (находящиеся уже в ином измерении Дора и Якуб от лица всех уничтоженных и посмертно разграбленных комментируют каждую сахарницу или поднос: чье? и сами отвечают – мое, мое, мое), и она вдруг вспыхивает, узнав собственную скатерть. Люди способны порой на чудовищные поступки – из банальной алчности, в надежде поживиться чужим имуществом, прикрываясь лозунгами национальной вражды.

Польша и Германия в расправе над евреями не остались в одиночестве. Скажем, массовые расстрелы евреев в Будапеште, в конце Второй мировой войны, в 1944 – начале 1945 годов, на Дунайской набережной тоже производились не немцами, а венграми, членами венгерской нацистской партии “Скрещенные стрелы”. А сколько еще соседей в разные эпохи уничтожало соседей. И в более близкие к нам времена примеров хватает, скажем, народности хуту и тутси в Руанде в 1994 (в том числе и об этом спектакль берлинского театра Шаубюне “Сострадание. История одного оружия” Мило Рау, совсем недавно показанный в Москве фестивалем “Территория”).

Едвабне – не единичный случай, не единичный случай, не единичный случай.

Урок четырнадцатый и последний – мир, как старый Абрам Бейкер в пьесе, застывший над машинкой ремингтон, пишущий теперь уже не письма, а фиксирующий ужаснувшую его историю, этот мир, пока существует, должен помнить.

Мария ХАЛИЗЕВА

Фото В.МЯСНИКОВА

«Экран и сцена»
№ 21 за 2016 год.