С тревогой вглядывается полугодовалая девочка в будущую жизнь. И тревога эта оказывается, к несчастью, оправданной. Дарья Геннадиевна Шпаликова идет по жизни очень трудной дорогой. Дочь актрисы Инны Гулая, необычайно ярко и столь же коротко блеснувшей на кинонебосклоне, и Геннадия Шпаликова, поэта, драматурга, режиссера, одного из самых ярких талантов поколения шестидесятников – Даша окончила мастерскую Сергея Бондарчука во ВГИКе, сыграла главную роль в фильме Светланы Проскуриной “Детская площадка”. Но потом ее жизнь сложилась сложно и драматично. Возможно, повлияла трагическая гибель родителей, но уж так произошло…
Предлагаемые тексты практически не редактировались – это живой, искренний голос Даши, и он доносит нам образы живых людей, сохраненные памятью талантливого человека.

Кинорежиссер Юлий ФАЙТ

ОСЕННИЙ ЛИСТ

И снова каблуки стучат,

Шарфы, зонты под цвет листвы раскрыты,

И дождик намочил и перестал стучать.

Часы идут, и хочется в толпе знакомых лиц

Увидеть лишь тебе знакомое лицо.

Часы идут, а у меня они застыли,

И стрелки не идут.

Прошу у осени, молю ее,

Ну помоги увидеть

Лишь мне родимое лицо.

ПОКРОВ

У церкви парень с костылями

Стреляет деньги на житье,

А мы пугаемся его,

А он такой, как мы, не хуже,

Ну просто он попал в беду,

Ему теперь любой прохожий

Скажет: Иди отсюда, охрану позову.

Или: Милок, держи десятку,

Хоть хлеба купишь, не горюй.

Ему и жить теперь в оглядку,

Он сам не знает, кто и почему?

 

В саду кормили голубей.

Вот тот летать не может,

Ты приглядись, он хромоногий.

Бросали хлеб ему,

А он не успевал,

И хлеб другой съедал.

Старались мы хоть накормить его.

Он не летал,

Но в жизни каждый за себя —

Такая вот фигня.

 

Один такой лист на дороге забыт.

Скамейки мокрые, не посидишь. И светится листва на солнце. И дорог каждый миг. И пес приблудный, что затих. Его глаза в дожде, дождем промыты. Любовь. Или любви нам хочется. Чуть-чуть чтобы любили.

Звенела музыка в саду таким невыразимым горем. Все будет хорошо!

 

Вставал он всегда очень рано, в шесть, иногда в двенадцать, если всю ночь работал, а работал он по ночам, когда все спали. Стихи он сочинял, мне кажется, не специально – вот сидел, приготовился: я буду сочинять. Они у него рождались на улице, в трамвае, в парке, только записывай.

“И варежка в руке предчувствием разлуки…”

Я тоже чувствовала что-то, что этот человек не сможет постоянно быть рядом, что он куда-то уйдет, что ли. Так хорошо не бывает долго, так весело, смешно, грустно, так не бывает.

Пруд, и мы ходили по льду, по самой кромке, а вдруг он провалится? Нет, не бойся, вообще ничего не бойся. Тихо, пруд, собаки бегают, я хочу домой, заныла опять, ну пошли.

Еще я помню, как он приносил на Новый Год елки, это были не елки, а какие-то сосны огромные-преогромные. Он их долго ставил, но они падали, он опять их ставил, и потом мы их наряжали, было здорово. Однажды мы с мамой вызвали Деда Мороза, и он подарил мне шоколадный телефон, потом, правда, я не нашла, куда его дела.

“Уходят в будни наши торжества…”

Все уходит в будни, серые, безнадежные, хмурые. Однажды папа лежал в больнице, не знаю в какой, и женщина из литфонда принесла мандарины и апельсины. “Передайте Геннадию Федоровичу”. А мы с мамой сидим, и мама говорит, а почему не нам? Мы тоже сидим без денег, и кормила нас бабушка.

Однажды, уже после смерти отца, мама взяла меня с собой на киностудию, я была в школьной пионерской юбке и оранжевой футболке, и мы с мамой ходили по начальникам и режиссерам, и она говорили: “Я с Гениной дочкой, может, найдется хоть какая работа?” И ей отказывали. Почему, я не знаю. Она была странной и не такой как все. Может, уже проявлялась ее болезнь, а может, просто она не нравилась – ушло ее время. Время ушло. Она была красивая, одинокая и несчастная, а таких не любят. Свою жизнь после смерти отца она так и не устроила, только мучилась и в пятьдесят лет умерла. А то, что пишут всякие Полухины – ложь, да, она искала любви, работы не было, я взрослела, у меня были свои интересы, она искала любви, и ее обманывали, как “Ночи Кабирии”, очень похоже.

Он носил лыжные шапочки, даже дома. Дома он ходил в тренировочных и без рубашки или наоборот, менял рубашки четыре раза в день, и все чистые, накрахмаленные. А иногда он ходил в черном свитере неделями, и невозможно было его заставить переодеться. Мы играли в Чики-Брики: он носил меня на спине по всей квартире и читал какую-то сказку про Чики-Брики Лимпопони. Засаживал меня на очень высокие антресоли, и я там сидела, пока он меня оттуда не доставал. У него был свой кабинет, огромный стол и стеллажи с книгами, и кровать, тоже огромная.

 

БАЛКОН

Однажды, когда он пьяный пришел домой, а мама его не пустила, он перешагнул через соседский балкон на свой, разбил стекло и вошел, улыбаясь.

Все как-то рушилось, исчезали книги, целые тома, продавались картины Шагала, маленькие, очень красивые картины с летающими женщинами. Иногда мне становилось страшно, и тогда я звонила бабушке и просила: забери меня, и она меня забирала. Он их называл “воспитательницы”, и было две бабушки, родные сестры Люда и Зина. Они говорили: Гена невыносимый человек, он пьет, ребенок не должен этого видеть. А Гена обожал меня и маму, и пил он не всегда, а только с горя или с радости.

У него менялось настроение часто, и это отражалось на мне, то он меня обожал, носил на руках, кружил, читал стихи, то не обращал внимания, мог грубо ответить и сказать: помолчи, а?

Он был очень одинокий человек при всех его друзьях и товарищах, они работали вместе, он шел гулять в парке Горького, а потом шел в пустой дом. Я была у бабушки, мама была либо в гостях, либо в самой себе и его ждала, чтобы устроить сцену ревности, и что от него пахнет пивом, и она так жить не может, он шел в свою комнату, если пускали, а не выгоняли, наливал чернил и писал, писал, писал. Моя фотография стояла на столе, значит, я есть, где-то, но есть…

Любовь это мука, любовь это страдание, и он страдал, потому что любил, любил меня, маму, женщин, друзей, маму сильно любил. Человек, влюбленный в кого? – просто влюбленный.

 

Холодное зимнее утро, отец надевает тулуп, берет мой школьный портфель и хлопает дверью. Все думают, что он пошел пить пиво или бродить по городу. Он идет на почту-телеграф, прочитывает от и до все объявления: “разыскивают какого-то человека узбекской национальности”, “открыт бассейн, вход только по абонементам”, “срочно нужен сторож в школу” и т.д. Он заходит на почту: “Девочки, доброе утро! С праздником!” – “С каким?” – “Скоро Новый Год, что ли так. Я у вас письмо напишу, а то дома не сосредоточишься”. – “Пишите”. Он берет телеграфные листы и пишет наброски к новому сценарию, стихи, просто свои мысли, придумывает что-то свое, остров Диксон и что там происходит, начало к сценарию “Ты и я”. Выходит на мороз, солнце режет глаза, в портфеле новый сценарий, он подходит к палатке, берет пиво, в кармане луковица, да, луковица, он очень любит пить пиво и есть луковицу.

“Рановато вы начинаете, только десять утра”. Потом он едет на Мосфильм со сценарием, к примеру, “Девочка Надя, чего тебе надо”. Сценарий о женщине молодой, ее выбирают депутатом района, там еще момент есть, как пьющий Алексей выбрасывается из окна. Надежда объявляет субботник, так как во дворе огромная свалка мусора, жители окрестных домов лениво идут, садятся, переговариваются, кто-то принес магнитофон. Надежда первая залезает наверх и начинает складывать мусор в контейнер, и тут какой-то придурок льет бензин и, чтобы не марать руки, поджигает мусор. Надежда не успевает выбраться из пламени и погибает. Это только начало сценария, там много разного. Сценарий не берут в производство: “О чем ты, Гена?” – “О человечестве”. Не берут и “Прыг-скок, обвалился потолок”.

“Снег хрустит, солдат грустит, на заснеженном заборе галка черная сидит…”

Писать в стол… Отец часто пропадал в гаражах около дома, у него там были друзья, он принес один раз из этих гаражей огромную банку маринованных огурцов, за что его ругали, американский флаг, и с ним вошел какой-то мужчина. Они хотели сварить пельмени, но Людмила Константиновна, всегда державшая наготове святую воду, вмешалась, с порога сказав: “Гена, можно я побрызгаю вас святой водой?” Они в растерянности согласились, но приятель отца как-то быстро ушел, а Люда ходила по квартире, прижав к груди бутылочку со святой водой, она всех ею брызгала и держала наготове.

Мама вышла из подъезда, очень красивая, с густой длинной косой, в платье, она ехала на Мосфильм просить работу. А я стояла у подъезда и ждала Люсету с шестого этажа, она со мной была, когда я оставалась одна дома. Люсета – странное имя, я ее не помню, она мне решала математику и объясняла какие-то уроки, я поняла, что у нее спокойно в доме и быт устроен так здорово.

А у нас дома была разруха, хотя были старинные подсвечники, шкаф красного дерева, старинное зеркало до потолка, но быт был неустроенный какой-то. Наверное, у кого есть дом – завидуют бездомным, а у кого нет дома – завидуют тем, у кого есть дом, а может, и нет.

 

 

ЕЛЕНА ЕЛЕНОВНА

Всю смену мы с Ольгой М. пели песню, тихо напевая, очень тихо:

То взлет, то посадка

Косые дожди

Сырая палатка

И писем не жди

Это про нее, типа. Один раз Ольга ей спела, так, якобы не о ней, а она так возмутилась: “А почему писем-то не жди?”. – “Такая песня”.

– Дашунь, тебе не жарко?

– Нет, нет, прохладно даже.

– Пойдем, посмотрим, что у тебя в шкафу, брючки надо легкие.

– Ну, нет у меня легких.

– Есть, есть, я же знаю.

Нашли брючки “я клоун уж который год”, я их надела.

– Ну вот, другое дело, на человека стала похожа. Пойдем вечером мусор выносить, прогуляемся. К.М. с собой возьмешь.

– Я не пойду, я собак бродячих боюсь.

– А ты не бойся, я же с тобой. Ну ладно, до вечера, а то уши кругом.

– Ага, до вечера.

Я пошла курить в штанах, которые были мне жутко велики. Елена Еленовна зашла в курилку:

– Ну вот, другой человек перед нами, девочки, посмотрите, как Даше хорошо в брючках.

Все смотрели на меня и улыбались, только что не смеялись.

– И еще, девочки, новое распоряжение: с двух до четырех из палат не выходим, никаких курений. Посмотрите на стены, видите – желтый налет, видите, вот это у нас в легких. Нет, я не говорю бросить курить – сокращать, вот вы еще ничего, а нам, в моем возрасте, вообще две сигареты в день и то мечта. Как мадам Бовари?

– А кто это?

– Ну, Света, Света твоя. Так и живет на халяву? Совести нет у людей.

Тут ее подхватили другие девочки:

– Да выгнать ее, в милицию позвонить, да я сама дам ей телефон…

Одна девочка вдруг запела:

– Свет в твоем окне, как он нужен мне…

– Я пошла, а то кругом уши, потом поговорим.

Я стояла и курила, наверное, пятую сигарету, потом легла с Ксенией Петербуржской.

В дверь вскочила Елена Еленовна:

– Ты представляешь, Леонидовна кипяток выставила, не соображает, я говорю “это острое, острое отделение, дверь в столовую должна быть плотно закрыта”.

– Елена Еленовна, а вам жилетка не нужна, вельветовая, мне мала, подруга подарила.

– Где она?

– Сейчас, сейчас, вот, синяя, с грибочками.

– Слушай, классная, я буду в ней на дачу ездить, положи в пакет, потом заберу.

Тут заглянула уборщица:

– Даш, не хочешь прогуляться?

– Хочу.

– Там мусор отвезешь на тележке.

– Ладно.

– Ну, одевайся.

Когда я повезла мусор, коробки стали падать, и из них вываливались пакеты с какой-то жидкостью, очень тяжелые, короче, все попадало, я стояла и не знала, что делать, пошла на проходную и говорю: “Ребята, помогите довезти мусор, у меня есть сто рублей, возьмите, пожалуйста”. Они все довезли еле-еле.

– Рыбуль, спасибо тебе, ты прямо палочка-выручалочка, а то у меня ноги болят.

Я пошла звонить Люде.

– Как ты?

– Да как, доживаю свой век, за тебя переживаю, просто не могу, и не знаю, чем помочь.

– Я боюсь медсестру тут, боюсь ее.

– Даша, никого не бойся, вот я никого не боюсь, кроме Бога, зарядку делаю, а ты делаешь зарядку? Ну что ты молчишь в трубку, только не плачь, у меня сердце разрывается, сейчас позвоню…

– Не надо, не надо никому звонить, мне плохо Пасс.

На тумбочке у меня лежал кусок перца красного, это Е.Е. угостила, перец, как странно все-таки. Богородица, помоги мне, пожалуйста.

– Тут кто не умный, тот дурак, – сказала моя соседка. – Даш, а чего они от тебя хотят?

Этой суке, чтобы она не была такой злобной, я отдавала все свои вещи, даже туфли новые, классные, кучу всего. Но ничего не помогало, ей нужна была, наверное, квартира.

– Ну что, дети мои? Как жизнь молодая? Что-то ты невеселая, а, Даш? Вся в переживаниях, что ли?

– Да нет.

– Как Света? Приходила? Она не хочет тебе деньги платить за квартиру? В общем, она там живет, как королева, а ты больничную баланду ешь, что ли?

– Елена Еленовна, не надо при всех.

– Ладно, не буду. Танюш, скажи, мы не унываем, да? И жизнь хороша, и жить хорошо. А я на катке была с внуком. Он говорит мне: “Не переживай, баба, все фигня”, – и рукой так, сверху вниз -”фигня, баб”. Ну, все, до встречи в эфире. Я пошла, а то везде уши. Даш, дай сигаретку покрепче, не накуриваюсь этими, да, слушай, пойдешь гулять – купи мне лак для волос “Прелесть”, я деньги дам.

– А где? Где он продается?

– Ну, где – в магазине, у метро посмотри. Что, в лесу живем.

– Так, никакого чая, никакого кипятка, исключено. Дверь в столовую будет за-

крыта наглухо. Леонидовна не соображает, где находится, это психиатрическая больница.

Когда мы уходили гулять, она мне вручила деньги на лак “Прелесть”, я еще раз спросила, где он продается, громко спросила, так как Е.Е. не очень хорошо слышала, но вопрос остался без ответа. Мы вышли на улицу, девчонки пошли в Ростикс.

– Даш, приходи потом в скверик.

Я пошла к метро, в универмаг, лак оказался в продаже, я так обрадовалась, будто не знаю что покупаю.

Елена Еленовна относилась ко мне хорошо, кстати, в ее смену умерла моя бабушка, я об этом узнала по телефону, и она меня успокаивала, как могла. Девчонки ее называли “мать Тереза”, любя, вроде, а кто и не любя. Ведь насильно мил не будешь.

 

ПОДРУГА

У меня была подруга, однокурсница, Галатея Казанова, не Галя, а Галатея, так как она была с греческими кровями, сама из Ростова-на-Дону, но гречанка. “Из Ростова-на-Дону, кто приехал – не пойму”. Она не обиделась, смеялась.

Она всех называла “мая девочка”, добрая, кстати, была. Сейчас мы не общаемся, так как у нее от моих звонков начинается “нервис” – так она мне сказала. А когда учились – дружили. Она все хотела сыграть Аксинью из “Тихого Дона” – ее мечта. Влюблялась, и всегда безответно, невезуха. Однажды моя мама достала две путевки в Дом творчества Пицунда, на море, по знакомству, так как там отдыхал сам Смоктуновский, и мы с Галатеей полетели.

Прибыли, номер огромный, лоджия, до моря четыре ноги и еще бассейн с морской водой, сказка, просто сказка. Галатея сразу начала знакомиться, познакомилась с ребятами – грузинами, вроде из ВГИКа, и они сидели уже на нашей лоджии. Мне было очень грустно, я надела мамино черное платье, взяла книжку Достоевского, сказала грузинам, что у меня лишай, и пошла в люди.

Сосны, море, кругом все ходят в белом, все не простые – это видно. Мне было так одиноко почему-то. Такое одиночество собачье, я пошла к морю и думаю: как бы отсюда ухать побыстрей в Москву, как? Зашла в номер, Галатея в топике и длинной юбке сидела с грузинами, и они дружно смялись, я переодела летнее что-то, взяла сумку и пошла. “Дашунь, мая девочка, ты куда?” – “На море, пока”. Я поехала, не помню как, до аэропорта на “Икарусе”, было классно ехать, кругом кипарисы и воздух такой свежий-свежий. И улетела в Москву. Я обожаю жесткий секс в кровати. Так как моя подруга не позволяет подобное, я периодически заказываю шлюх. Недавно я искал новый сервис для заказа блядей и открыл онлайн-сервис http://prostitutki-spb.biz/ . Этот ресурс, такое впечатление, что разработан как будто для меня. Быстрый поиск по метро помогает быстро подобрать желанную блудницу. Также недавно увидел, что на портале постоянно действуют скидки на вызов трех девушек одновременно.

Когда я вошла в квартиру, мама сказала: “Я почему-то так и думала, что ты вернешься”, даже не ругалась совсем. Правда, чемодан с вещами я оставила в Пицунде, в номере. Но меня это как-то не волновало. Путевка пропала, не знаю, получила мама деньги обратно или нет. Потом Галатея рассказывала, что познакомилась со Смоктуновским и, вообще, вернулась загорелая, с двумя чемоданами, и отдохнувшая, правда, она была в шоке, что я уехала, и долго обсуждала эту тему в общежитии ВГИКа.

Меня всю жизнь мучает одиночество, даже если рядом люди, я как в колпаке, за что такое – не знаю. Галатея сейчас живет в Москве, у нее отдельная квартира, осталась от мужа, со старинной мебелью. Она ходит в церковь, Антиохию на Чистых прудах, говорит, что ей вроде нормально, без особых проблем. Как-то очень редко я ей звоню, она все так же говорит “мая девочка”, ничего не изменилось.