Синякина – чаще всего маленькая проказница, улыбающаяся чуть смущенной улыбкой. Она, кажется, может все на свете: летать на люстре в образе щуплого Шостаковича в спектакле “Опус № 7”, ходить на ходулях в чеховской “Тарарабумбии”, ловко заворачиваться в бумагу в образе лермонтовской Тамары (“Демон. Вид сверху”), моментально перевоплощаться из строгой, суховатой немки во взбалмошную девчонку, которая, закинув ноги на стол и зажав между пальцами ног перо, выводит на странице с письмом заветный вензель О да Е (“Своими словами. А.Пушкин. Евгений Онегин”) – все это в постановках Дмитрия Крымова.

Ее героини – нежные и немного беззащитные, часто безмолвные, но если уж заговорят, не смогут остановиться. У актрисы чуть манерный, слегка заискивающий голос, какой бывает у маленького ребенка.

Синякина не ходит, пролетает по сцене, едва касаясь пола, соединяя в образе то, о чем мечтала Нина Заречная – Актрису и Чайку. Она часто играет светлых персонажей, но с неуловимой примесью грусти. В ее беззаботном смехе могут вдруг зазвенеть слезы, но глаза будут продолжать смеяться и заигрывать со зрителем.

Соединяя в себе актера, художника и перформера, Синякина способна органично существовать на сцене как в психологической роли (подтверждение тому – постановка Дмитрия Крымова 2011 года “В Париже” по И.А.Бунину, где она играла вместе с Михаилом Барышниковым; в России спектакль не шел), так и в визуальном спектакле. Умеет одной интонацией раскрыть образ, умеет быть выразительной и вовсе без слов, представая Шостаковичем или Тамарой, и безмолвно виртуозно перерождаться из одной героини в другую в “Евгении Онегине”.

Спектакли Дмитрия Крымова – всегда немного про детство, в них спускаются с котурн взрослой жизни, чтобы подурачиться, посмеяться, а иногда и всплакнуть. Исполнителю в театре Крымова важно не сопротивляться экспериментам, быть готовым постоянно идти на риск, осознавать себя уникальным материалом, из которого под рукой режиссера и художников к премьере, скорее всего, проступит весьма неожиданный персонаж.

Анна Синякина окончила факультет актеров музыкального театра Училища имени Гнесиных, а потом училась на факультете эстрады в ГИТИСе, мастерская Валерия Гаркалина. В 2004 году счастливым образом оказалась в Лаборатории Дмитрия Крымова, идеально вписавшись в картину мира художников. Ее словно обвели черной краской на белом листе бумаги и приняли в мир красок, клякс и запятых.

Сквозная тема ролей Анны Синякиной – человеческое одиночество. Актриса не раз играла чеховских персонажей и грани их бесприютности. В спектакле “Торги” она – одновременно Ирина из “Трех сестер”, Аня из “Вишневого сада” и Нина из “Чайки”. Чеховское шествие “Тарарабумбия” открывается репликой Нины, а в финале звучит мучительно повторяющийся вопрос Ирины, адресованный уходящему на дуэль Тузенбаху: “Что? Что сказать? Что?”. Даже в эпизодической роли молодая актриса незаметно и ненавязчиво выходит на первый план.

Еще одно важное для персонажей Синякиной качество – преданность. Так, на протяжении всего действия коллективного спектакля художников и актеров по мотивам романа Сервантеса “Сэр Вантес. Донкий Хот”, поставленного в 2005 году в Лаборатории, Дульсинея преданно служит Донкому Хоту, крепко держит его большую руку своей маленькой ручкой. Кстати, именно Анна Синякина остроумно придумала переименовать почтенного Мигеля де Сервантеса в сэра Вантеса, да и Дон Кихот зазвучал здесь по-детски перековерканно – Донкий Хот.

Изобретательность и ежесекундная готовность к перевоплощению – характерные черты актрисы. Она в одно мгновение превращается из безликого человека в шляпе в синьорину в камзоле, а потом – в изящную Дульсинею, стряхивает с пальто Донкого Хота опилки, смазывает ему ссадины на руках, танцует танец любви с долговязым идальго (Максим Маминов, восседающий на Сергее Мелконяне). Танец Дульсинеи – одна из центральных сцен в спектакле. В финале сэр Вантес и его идеальная возлюбленная в четыре руки играют на фортепьяно лирическую песенку, Синякина свешивается с фортепьяно, преданно заглядывая в глаза идальго, а когда в награду за исполнение в Донкого Хота летят огрызки яблок, верная маленькая Дульсинея загораживает его от этого шквала.

Своей заботливой рукой ее героини утешат каждого одинокого, “лишнего” человека, большого и маленького, карлика или великана.

В лирическом спектакле “Торги”, поставленном в 2006 году, первой репликой Синякиной становятся слова Ирины: “Я не знаю, отчего у меня на душе так светло”, а дальше уже слышатся восторженные интонации Ани из “Вишневого сада” (Чехов не отпускает актрису). Вдруг голос прерывается, и она быстро убегает за сцену, а возвращается, обвешанная сушками, лучшим угощением для крымовских персонажей. Каждый из героев кладет в медный таз средства для выкупа дома, реквизит чеховских пьес, Нина–Синякина отдает самое дорогое, а именно, “людей, львов, орлов и куропаток, рогатых оленей, словом, все жизни, все жизни, все жизни”, произнося монолог так быстро, словно сама сейчас, как чайка, вспорхнет и исчезнет. Нина водружает себе на голову чайку и летит, летит, повторяя фразы Ирины-именинницы, а в это время актеры Сергей Мелконян и Максим Маминов решают подшутить над ней, забираются один на другого (парафраз сцены из “Донкого Хота”) и поливают чайку водой, капающей на чуть прищуренные глаза актрисы.

В финале дом превращается в качели, Ирина ведет прощальный диалог с Тузенбахом. Карабкаясь по доске, снова свисая вниз головой в нелепых, но прелестных позах, Синякина жонглирует репликами Ирины, начинает раскачивать качели и, легко отталкиваясь ногами, кружит их, взлетая над полом.

Анне Синякиной удается создать образ, так или иначе проходящий через многие спектакли. Она соединяет легкость и полетность с грустью, нежность с пронзительной тоской, детство с подступающей взрослой жизнью, строит игру на контрастах, сосредоточивается на жестах, пластике и манере речи персонажа, сочиняет его из мельчайших деталей.

Лиризм ее героинь всегда соединен с веселой энергией. В спектакле “Опус № 7” (премьера – 2008 год), состоящем из двух частей – “Родословная” и “Шостакович”, Синякина существует как перформер и актриса. В начале спектакля исполнительница появляется в образе уборщицы, она моет вытянутую сцену зала “Манеж”, а потом оказывается девой Марией. Во второй же части – преображается в маленького, но сильного Шостаковича: танцует на картонном рояле, выливает на свою белую концертную рубашку все краски палитры художника, уворачивается от беспощадно стреляющей по врагам народа Родины-Матери (необычная огромная кукла, ее ведут несколько актеров). Шостаковичу вручают награду, буквально протыкая его грудь здоровенным знаком отличия, а следом персонаж Синякиной, уцепившись за люстру, парит над сценой в попытке выдернуть провод из розетки. Звучавшая запись речи Шостаковича умолкает.

Актриса виртуозно умеет сохранять тонкую грань между собой и ролью. При полном перевоплощении в персонажа способна в конкретные моменты отстраниться от него и предстать не действующим лицом, а наблюдающим.

Героини Синякиной всегда в кого-то страстно влюблены: Дульсинея любит Донкого Хота, Тамара – Демона, Ирина старается полюбить Тузенбаха, квинтэссенцией любви становится для Синякиной роль Татьяны в “Евгении Онегине”.

Здесь особенным образом открывается дар актрисы к лицедейству, талант полностью меняться, от кончиков пальцев до тембра голоса. В “Евгении Онегине” (премьера этого сезона, 2015 год), действительно, рассказанном режиссером и актерами “своими словами”, игра Анны Синякиной, уже не впервые, строится на контрастах, на гротеске. Один полюс – сухая, педантичная и угрюмая немка, другой – ребячливая, озорная влюбленная Таня; от персонажа к персонажу Синякина порхает с головокружительной быстротой. В чопорной даме с короткой седой стрижкой, суховатым лицом, под-жатыми губами и вескими жестами почти невозможно распознать всегда подвижную Анну Синякину. Дама оказывается некой вымышленной Хельгой – преподавателем балетной школы в Ганновере.

В момент произнесения ключевых слов “итак, она звалась Татьяной” Хельга совершает чудо разоблачения и перерождения, на наших глазах хулигански превращаясь в простушку Таню. Легкой рукой актриса сбрасывает скрывавший собственные волосы парик, выпускает на свободу волнистые локоны, сооружает из них два хвостика разной длины, отшвыривает в сторону котурны, заправляет длинные брюки в белые носки, – и вот перед нами Таня, стоит, улыбаясь и не понимая ни слова по-русски, вглядывается удивленно и беспомощно в столпившийся вокруг народ (поглазеть на Таню собираются на сцене все присутствующие в этот день в театре сотрудники, порой во главе с главным художником, он же режиссер). У Тани лучшая в мире няня (Максим Маминов); закинув ногу на ногу, юная барышня повелительным тоном то и дело гоняет ее открывать и закрывать окно. Эта интермедия – из лучших в спектак-ле, она проводится Анной Синякиной с достойными восхищения невозмутимостью и непосредственностью. Скрестив ноги и свернувшись в какой-то немыслимой позе, Таня выводит любовные каракули строчек письма, грызет кончики перьев, пьет чернила, отдается до предела любовной лихорадке. Она кидается к Онегину со всех ног и вцепляется в него мертвой хваткой, “но Онегин ей сказал, что у него сплин” – и героиня Синякиной медленно отступает, сползает на пол.

Текст Пушкина звучит только в финале спектакля, в последнем монологе Татьяны. И тут снова происходит мгновенное перевоплощение, на сей раз из сочиненной театром Тани в Татьяну Ларину. Проводя ладонью по своему лицу, Синякина “натягивает” новую маску – разочарованной, постаревшей женщины. В этом мгновении, кажется, заключена суть ее актерского дара. В секунду меняется голос, манера речи, движения, она распускает косы молодости, надевая парик старости. Без малейшего сожаления Синякина затем обрывает линию Татьяны, возрождая к жизни Хельгу из Ганновера.

Свой путь в профессию Анна начинала с киноролей, в довольно юном возрасте дебютировав в ленте Карена Шахназарова “День полнолуния”, позже снималась во многих его фильмах и у других известных режиссеров. Но свою настоящую творческую семью она обрела в Лаборатории Дмитрия Крымова, уже много лет существующей при театре “Школа драматического искусства”.

В одном из интервью Анна Синякина формулирует свое видение театрального искусства: театр – это “поговорить по душам”. Ей, и правда, удается говорить со зрителем об очень тонких вещах: о влюбленности и любви, о преданности и дружбе, о сцене и театре как таковом.