Приют пиров

• М.Смольникова в спектакле “О-й. Поздняя любовь”. Фото Н.ЧЕБАН
О спектаклях художника-режиссера Дмитрия Крымова и его “Лаборатории” сказано уже много. Двойная рефлексия, балаганный дух, визуальный театр и даже блюдо для гурманов – к таким выражениям прибегали критики, писавшие рецензии на очередные изобретения Мастера. Говоря о последней премьере Дмитрия Крымова в “Школе драматического искусства”, вполне можно обойтись без большинства этих формулировок.
В основе спектакля “О-й. Поздняя любовь” лежит пьеса А.Н.Островского “Поздняя любовь”.
“О-й” – это не более чем сокращение от фамилии Островский. Хотя четыре действия превратились в два, основной сюжет и текст остались практически без изменений, а в программке напротив имени каждого героя вполне обыкновенно указан актер, который его исполняет. У зрителя, знакомого с творчеством Крымова, все это может вызвать удивление. Спектакли с малым количеством слов, в которых исходный текст смело кроился по новому лекалу самых странных форм, с каждым годом все больше напоминали инсталляционные объекты (“Opus № 7”, “Тарарабумбия”). “Театр в театре” можно было увидеть в “Горках-10”, “Как вам это понравится”, “Оноре де Бальзак. Заметки о Бердичеве”. А теперь перед нами почти традиционный психологический театр. Вот только что-то с ним не так.
Сам режиссер сравнивает пространство нового спектакля с угольной шахтой, в которую неожиданно залетела бабочка. При этом действие происходит у Крымова в некоем аллегорическом Чернобыле, где все живое мутирует. Тема приближающейся глобальной катастрофы вообще оказалась важной в нынешнем театральном сезоне. Здание Центра имени Вс. Мейерхольда на несколько дней превращается в город Норманск, где разворачиваются события, описанные братьями Стругацкими в антиутопии “Гадкие лебеди”. Обязательные москитные маски, обмотанные лохмотьями мокрецы, крики из кабинета дознания – все это составные части “бродилки” Юрия Квятковского – спектакля о фантастическом будущем, которое моментами очень напоминает настоящее. Почувствовать себя участником фильма-триллера позволяет и “Гоголь-центр” в спектакле по одноименному фильму и игре “С.Т.А.Л.К.Е.Р”. В постановке Дмитрия Крымова зрители сидят на своих местах, а не бродят по помещениям, где их встречают зомби и мутанты, но сцены из жизни захолустья в исполнении студентов 4-го курса режиссерского факультета ГИТИСа (руководители Евгений Каменькович и Дмитрий Крымов) вызывают неподдельный страх, и этот эффект лишь усиливается от вспыхивающего в зале смеха.• К.Муханов в спектакле “О-й. Поздняя любовь”. Фото Н.ЧЕБАН
Единственный дипломированный актер здесь – Мария Смольникова. Ей и выпала роль “бабочки”. “Да ангел вы небесный! Ах ты, боже мой! Где ж такие родятся”, – повторяем мы вслед за одним из героев. На носу девушки большие очки, на плече – длинная пушистая коса, белая рубашка, черный пиджак не по размеру и длинная черная юбка в пол. “Все движения медленные и скромные”, – так сообщают нам Александр Николаевич Островский и сам режиссер со страниц программки. Девушка уже немолодая, потому-то и любовь поздняя. Неуклюжее, смешное, но искреннее чувство будет зарождаться на глазах у зрителя, так что хочется сказать: “Верю”. “Удивительно было бы, если б я не полюбила вас”, – говорит Людмила с детской интонацией в голосе и шмыгает носом, как маленький ребенок. Весь ее образ построен на контрастах и от этого выходит удивительно живым и подвижным. Есть в нем и крик отчаявшейся женщины, и тоска человека, уставшего от жизни, и хулиганский задор. Находится место и властным нотам. “Отдохните”, – обращается она грозным голосом к объекту своей любви, и зритель невольно начинает улыбаться.
Если говорить про других героев этой истории, то уже из программки видно, что некоторые мужские роли отданы женщинам, и наоборот (Шаблова – Евгений Старцев, Маргаритов – Алина Ход-жеванова, Дороднов – Вероника Тимофеева, Лебедкина – Константин Муханов). Это прием далеко не новый для театра. Одна из “Золотых Масок” ушла в прошлом году как раз к Розе Хайруллиной, исполнившей Короля Лира. Режиссер Константин Богомолов объяснял эту подмену ролей в шекспировской пьесе особой постапокалиптической обстановкой происходящего. В спектакле Дмитрия Крымова прием играет несколько иную роль. Когда мы смотрим на всех этих хозяек деревянных домов, дормедонтов, купцов, то перед нами не конкретные люди, а ожившие типажи. Костюмы, речь, жесты – все узнается и считывается даже теми, кто далек от театра.
Чудаковатые герои с накладными бюстами и надутыми ногами не отталкивают, а вызывают сочувствие. Им хочется сопереживать, так как в них в первую очередь узнаешь самого себя. От этого их поступки, выходящие за грань допустимого, пугают именно своей человечностью. Больше всего происходящее напоминает “пир во время чумы”: “…черная телега имеет право всюду разъезжать”, но это не мешает Крымову устроить на Сретенке маленький праздник с песнями, шутками, акробатическими трюками и электрическими разрядами. Ниже падать уже некуда, а раз так, то не нужно и горевать об этом. Жизнеутверждающий пафос абсурда к финалу спектакля доводится до своего логического завершения. Несмотря на все преграды, влюбленные воссоединились, но любовь ли это? Как и в начале спектакля, звучит радостное пение, вот только жених неожиданно достает из кармана пистолет.
Иногда клоунада оказывает на человека более сильное воздействие, чем реализм происходящего. Так и случилось в спектакле “О-й. Поздняя любовь”. Бердичев Крымова уже был окутан невидимыми глазу чернобыльскими парами. Поэтому утерянная в сражениях рука Вершинина могла выскочить из пиджака Соленого, да еще и “пахнуть” при этом. В пьесе Островского при видимом сохранении сюжета содержание оказалось насквозь пропитанным дурманящим ароматом необратимых изменений. В этом пространстве искренняя любовь может лишь ускорить решение вопроса: “Быть или не быть?” Только не в пользу первого.
Зрителям, сидящим в зале, приятно думать, что все творящееся на сцене – не более чем веселый спектакль. Но вот один из героев направляет театральный фонарь в глаза публике, а другой его упрекает: “Им же ничего не видно будет”. Фразочка, как в настоящем цирке, напоминает нам, что мы не случайные наблюдатели жизни захолустья. Обычно Крымов использовал более отчетливые приемы, которые указывали на условность четвертой стены, но здесь герои словно забываются на мгновение, а затем вновь возвращаются к “традиционному” театру.
Когда Йохан Хейзинга в своем трактате о человеке играющем пишет о современной культуре, то выражает опасения, что если мы потеряем игру, то нам уже не удержать культуру от падения в хаос. Именно радость детской игры чувствуется в премьерном спектакле Дмитрия Крымова. А молодые актеры-студенты вносят свой задор, с увлечением погружаясь в мир реализма, доведенного до абсурда. Театр художника в этот раз был близок к минимализму. Анна Кострикова и Александр Барменков сохранили привычные белые стены и брызги черного, хотя тюбики с краской в этот раз никому не понадобятся, разве что красной, да и то где-нибудь под рубашкой. Композитор Кузьма Бодров, с которым Крымов сотрудничает уже не первый раз, придумывает полный контрастов музыкальный ряд, в котором акапельное пение соседствует с проиг-рывателем и оглушительными выстрелами. Речь героев иногда звучит в магнитофонной записи, а пленку “вдруг” заедает, и мы вновь и вновь слышим фразы отца, который наставляет свою непутевую дочь.

“В голове-то накипит, знаете…” – фразу из пьесы Островского можно смело применить ко всему спектаклю. Вот только сам режиссер предлагает в своих героях видеть Россию. Поэтому смех в зале тесно переплетается с грустью, а абсурдный финал пугает возможным реализмом.

Анна НИКИФОРОВА
«Экран и сцена»
№ 19 за 2014 год.