Одна из ведущих актрис труппы театра-юбиляра и продолжательница знаменитой актерской династии, певица, ведущая, а с недавнего времени еще и кинорежиссер. Поговорили с Полиной Лазаревой о 100-летии ее родного Театра имени Вл. Маяковского, счастливых годах учебы у Олега Кудряшова на режиссерском факультете ГИТИСа, обаянии отрицательных ролей и увлечении кино. Дружбу и работу на одной сцене со знаменитой бабушкой Светланой Немоляевой, конечно, тоже не оставили в стороне.
– Полина, расскажи, как ты поступала. И почему именно ГИТИС.
– Я поступала во МХАТ, в Щепку и в ГИТИС. Поскольку во МХАТе учились и дедушка, и папа, мне казалось, что мне туда надо. А Щепка, потому что там бабушка училась. В ГИТИС я пробовалась, так как мне сказали, что набирают именно музыкальный курс. Я тогда еще не вполне определилась, на чем хочу сосредоточиться: на артистку учиться или продолжать музыкой заниматься. Подумала, если получу театральное образование, а потом решу стать певицей, одно другому не помешает. Получилось так, что в ГИТИС я поступила. По своей глупости и необразованности не знала тогда, к какому чудесному мастеру попала. В итоге училась у Олега Львовича Кудряшова, и это были самые счастливые четыре года в моей жизни.
– До своего поступления ты кое-что знала о театре, ведь выросла в актерской семье? И что оказалось шоком, когда началась учеба?
– Я никак не ожидала, что будут такие нагрузки. Это, действительно, был шок. Я пришла 1 сентября, увидела расписание – с 9.30 до 23.00. Помню, как была уверена, что потом все делятся на группы и смены. Представить, что это официальное расписание, да еще и выходных ни одного, я, конечно, не могла. Когда поступала, мне было всего 15 лет. Довольно хилая и вялая, от нагрузок все время падала в обморок. Но так тяжело было первые два курса, потом к режиму привыкаешь и уже мучаешься, если вдруг появляется свободный час. Второй мой шок случился после окончания учебы – я рассчитывала, что меня разорвут на части театры, но ничего подобного. Никакой работы не вырисовывалось.
Поскольку я выросла в театральной семье, бабушка с дедушкой всю жизнь работали в одном театре, отец много лет в Ленкоме, я знала театр изнутри. Поэтому многие вещи для меня сюрпризом не стали. Но это и не слишком хорошо – не было остроты впечатлений, которую ощущали однокурсники. Я как будто бы экономила силы, мне как будто бы не надо было быть везде первой. Конечно, я заблуждалась. Кроме того, ко мне было предвзятое отношение из-за родных. Оно и сейчас есть. Не скажу, что это отношение всегда отрицательное. Любое новое знакомство со мной означает, что впечатление обо мне и предубеждение относительно меня уже существуют. Иногда хорошее, – “о, это внучка Светочки Немоляевой, ну проходи, садись”. А бывает, наоборот, – “ну понятно все, золотая молодежь”. Я недавно себя поймала на мысли, что раньше мне казалось, что все заранее меня ненавидят. А теперь я вижу, напротив, ко мне много где относятся хорошо. И часто совершенно незаслуженно.
– Тебя это когда-то обижало или обижает сейчас?
– В ГИТИСе очень обижало, ранило даже. Да и в театре. Получилась твоя роль, не получилась, все равно к тебе отношение скептическое. И это очень обидно, потому что тратишь очень много сил. Но это данность, с которой я просто в какой-то момент смирилась. Есть даже плюс – это дополнительный стимул работать. Я поняла: не нужно никому ничего доказывать, просто занимайся тем, что тебе интересно и ориентируйся на свое мнение. Профессия у нас такая, отчаянно субъективная.
– Вернемся к разговору о ГИТИСе. Расскажи поподробнее про Олега Львовича.
– Я редко его вижу, но когда вижу, кидаюсь прямо на улице, иногда из-за угла. Хочется обнимать и ловить каждое слово, которое он произносит. Он совершенно уникальный человек. Часто бывает, что талантливые режиссеры и артисты не обладают педагогическим талантом, не могут передать свой опыт, научить, раскрыть молодого артиста, не сломав его индивидуальность. Олег Львович владеет этой техникой безукоризненно. Он знает, кого и когда надо похвалить, а кому дать по голове.
– Тебе доставалось?
– Мне, кстати, нет. Он был со мной чрезвычайно мягок, хотя я много ленилась. Мне не хватало сил на все, я неправильно распределяла время, была маленькой и глупой. Огромная благодарность Олегу Львовичу именно за то, что он нами занимался. Обычно мастера курсов приходят только на зачеты или экзамены. Если сделают пару замечаний кому-нибудь из студентов, уже спасибо. А Олег Львович занимается студентами очень подробно и очень увлеченно. Все с юмором, в игре, – невозможно не подключиться и не заразиться его живостью и легкостью. Олег Львович учит своим примером, своим отношением к профессии, учителям, к русской театральной школе. При этом он очень хорошо разбирается в современном театре.
– Ты рассказывала в интервью, что в Театр Маяковского попала благодаря Евгении Симоновой, которая предложила тебе сыграть в спектакле Александра Огарева “Месяц в деревне”. Что ты испытывала, когда вышла на эту сцену впервые, поменялось ли это ощущение с годами?
– Я была в таком ужасе, что сам момент “я стою на этой сцене” у меня не зафиксировался. На премьере охватывала паника, но я понимала, если сейчас поддамся этому состоянию, то не сыграю вообще ничего. Поэтому я “надела шоры” и не видела, куда иду, что делаю. Более-менее расслабилась только после пятого спектакля, наверное. Тогда уже стала получать удовольствие. А если говорить вообще о Маяковке, то я оказалась в этом театре очень плавно и естественно. Хотя не планировала этого совсем. Это был последний театр, где я хотела работать.
– Почему согласилась?
– Это произошло незаметно. Я пришла еще при Арцибашеве, и пока репетировали, нашим худруком назначили Миндаугаса Карбаускиса. Заварилась новая жизнь, начались лаборатории, новые спектакли. Я как-то совершенно незаметно для себя вошла в труппу и перестала быть приглашенной артисткой. Очень рада, что судьба распорядилась именно так.
– Театру Маяковского сейчас исполнилось 100 лет. Ты не участвовала в постановке “Истории”. Это было твое решение?
– Так сложилось. С одной стороны, с Егором Михайловичем мне интересно было бы поработать, но я пока просто не в состоянии брать дополнительную нагрузку. Я не справляюсь с тем количеством спектаклей, которые у меня есть сейчас. Их 7. У нас есть артисты, которые выходят на сцену в 2 раза чаще, чем я, не знаю, наверное, они семижильные… Я чувствую, что качество моей работы падает, если я не успеваю отдохнуть.
– Ты любишь свой театр?
– Очень люблю и очень ему благодарна, считаю, что артист обязательно должен иметь театральный опыт, в театре ты растешь даже в одной роли. Театр предполагает служение. Оно тебя часто ранит и причиняет боль, но оно же, наоборот, тебя возносит и приносит удовлетворение.
– Хорошо ли ты знаешь историю Маяковки?
– Скорее по семейным воспоминаниям. Я переживаю, что нет записей спектаклей Андрея Гончарова, мне бы было интересно посмотреть их с профессиональной точки зрения. Все, кто видел, забыть не могут. А я смотрю на фотографии и вижу довольно простые декорации, классическое решение. Но то ли он так работал с артистами, то ли так разбирал пьесы. Не могу понять, почему все артисты, которые его и ненавидят, и страшно на него обижены, все равно его боготворят. Хотя, наверно, он был прав, не разрешая снимать спектакли, самое главное в театре теряется при переносе на пленку.
А Николай Охлопков! Бабушка рассказывает, какие у них были по тем временам декорации, как он широко мыслил! Они играли спектакли в филармонии на Маяковской, там же огромный зал, 2 тысячи человек вмещается, по-моему. Идет какая-то советская пьеса про экскаваторы, а у Охлопкова на круг выезжают 4 рояля одновременно! Это же так мощно, в этом такая глубина. В общем, очень интересно, что они творили.
Мне кажется, такой театральной мощи, какая была тогда, сейчас нет совсем. Даже намека. Не знаю, с чем это связано. Казалось бы, тогда была гораздо страшнее жизнь, жестче цензура, гораздо меньше возможностей с точки зрения технологий и сценографии. Папа мне рассказывал, что, когда он учился в школе напротив нашего театра, он приходил утром в полдевятого, а у дверей Маяковки уже стояла очередь. Люди с вечера занимали места, ждали, когда откроется касса, чтобы купить билет. А когда была премьера, сюда вызывали конную милицию. Сейчас так только на рок-концертах бывает – чтобы давки не случалось.
– Но ведь ты любишь свой театр сегодня.
– В первую очередь людей, причем, во всех цехах. Я говорю не только об артистах, артисты сложный организм. А неудавшийся артист – это вообще отдельная боль, они часто становятся злыми, и даже пакости могут делать. Так вот в Театре Маяковского это вообще напрочь отсутствует, ну либо я слепоглухонемая и не замечаю чего-то. У нас все очень друг друга любят, поддерживают и ходят друг к другу на премьеры. А наши монтировщики, гримеры, костюмеры, пошивочный цех – это люди, беззаветно любящие театр.
– Ты говоришь так, как будто тебе это не свойственно.
– Не до такой степени. Все уверяют, что театру нужно служить, я считаю, это неправильно. Может быть, я не права. Если бы спросили мою бабушку, например, она бы совершенно точно сказала, что она без театра жить не может, она бы без театра умерла сразу и все подобные драматические вещи. Я такого не могу утверждать. Наверное, я смогу без театра. Но мне бы не хотелось.
– Что для тебя сейчас в жизни самое главное?
– Главное – это любовь. К своей семье, к своей профессии, к своим друзьям, и вообще ко всему, что тебя окружает. Когда не влюблен, как-то скучно, неинтересно и вяло.
– Есть ли у тебя роли особенные, свои?
– Я от каждой своей роли кайфую. Особенно когда выпускаешь долго, мучаешься, к каждой относишься очень нежно. Я не могу выделить одну. Я какие-то спектакли люблю меньше, какие-то больше, какие-то мне так уже надоели, что я просто не могу выходить на сцену, мне плохо физически, кажется, это все так ужасно, и, в первую очередь, я. А есть те, по которым я скучаю. Например, по “Бесприданнице” Льва Эренбурга. Было тяжело и физически, и эмоционально играть, но я знала точно, что развиваюсь благодаря этой работе.
– Ты всех своих героинь любишь, оправдываешь?
– Сложно сказать, я не отношусь к ним, как к каким-то отдельным существам, которых я могу любить или не любить, это моя работа. Как нам завещал Станиславский, мы должны оправдывать даже отрицательные роли. Вообще мне нравится играть отрицательные, это гораздо интереснее. Меня поражают артисты, говорящие: “Я за всю жизнь не сыграл ни одной отрицательной роли”. Это что большой подвиг? Классно играть то, что ты не позволишь себе в жизни. Вроде как бы и ты и не ты, немножко раздвоение личности (смеется).
– Когда ты пришла в Театр Маяковского, в нем, как ты сама рассказываешь, начался “период Карбаускиса”.
– Миндаугас – необыкновенно талантливый человек. То, что он успел здесь сделать за 10 лет, – уму непостижимо. Театр был в упадническом настроении, даже внешний вид у него был неприличный. Миндаугас сумел вдохнуть новую жизнь. Я кроме слов благодарности ничего не могу сказать, мне 10 лет было здесь очень хорошо.
– У тебя есть любимый его спектакль?
– У Миндаугаса свой почерк, его не спутаешь ни с кем. При этом он не штампует по одному рецепту разные пьесы. У него есть свое, неординарное видение. Меня дико бесит, когда режиссер начинает разжевывать мне вещи, которые я и так знаю. А Миндаугас любую пьесу разбирает так, что я понимаю: “мне это в голову даже не приходило”. Это, наверно, присуще всем большим режиссерам – совершенно другая оптика, через которую они смотрят и на жизнь, и на актеров, и на пьесы. Посмотрим, что будет сейчас. Очередная новая эра начинается.
– У тебя есть какие-то ожидания, связанные с приходом Егора Михайловича Перегудова?
– Мы учились параллельно в ГИТИСе, поэтому друг друга знаем давно. Какие-то его спектакли я видела, конечно, но хотела бы поближе познакомиться с его творчеством. У нас полтеатра сейчас ходит по всей Москве – Егор, оказывается, столько всего поставил. Я тоже все обязательно посмотрю, но не сразу. Этим летом я снимала фильм. И на это у меня ушло дикое количество сил. Сначала сценарий написала, потом долго искала продюсера, потом долго пыталась найти деньги.
– Все сама?
– Да. Я рассчитывала, что производство фильма – это целиком творческий процесс. А оказалось, что творчества в этом 10 %, а 90 %, если не больше – бесконечное решение проблем, возникающих на каждом повороте. И на каждом этом повороте все твои усилия, труды и старания не просто под сомнением, они летят в пропасть. Я в этом состоянии стресса живу 2 года. Наверно, пока не доделаю, не успокоюсь, не смогу жить спокойной жизнью.
– Как называется кино?
– Рабочее название “Алина”. Если честно, у меня никогда не было режиссерских амбиций, я хотела сыграть там главную роль. Но потом поняла, что не могу никому доверить режиссерскую работу, потому что только я знаю, как я это задумала и как хочу, чтобы это выглядело. Не факт, что у меня это получится, но это будет моя работа. Для того, чтобы это все оформить, я отучилась на курсах режиссеров и сценаристов.
– О чем твой фильм?
– Я же девочка, о чем он может быть? – конечно, о любви. Я хотела сделать злобную сатирическую комедию. Ядовитую такую – по-нашему, по-девчачьи, высказать все, что накипело. Все равно получилось не так, но надеюсь, местами будет забавно. У меня роскошная команда артистов собралась. Понятно, что с папой и бабушкой я сразу договорилась, они у меня в рабстве (смеется). Со всеми остальными пришлось попотеть. В главной роли снимается Вера Панфилова, ученица Сергея Васильевича Женовача. Мужскую роль сыграл Юра Быков. Заняты также Олеся Железняк, Ирада Зейналова и еще масса прекрасных, чуть менее известных, но очень талантливых артистов.
– Как ты себя чувствовала в роли режиссера? Ведь нужен определенный склад характера.
– Вот мне как раз не хватало жесткости, железобетонных режиссерских качеств! Не спорю, было трудно, но все равно интересно. Иногда мне казалось, что мозг взорвется. Но выдержала вроде.
– Ты можешь сказать, что немножко отошла от театра в сторону кино?
– В театре я работаю 11-й год. Много чего пробовала, что-то получалось, что-то не получалось. А в кино сделала только первые шаги. Поэтому судить пока не берусь.
Я выросла в семье артистов, где всегда был культ режиссера. Поэтому представить, что я сама могу стать на это место, до сих пор невозможно. У меня вообще есть проблемы с самоидентификацией, я, когда только закончила институт, пришла в театр, стали писать: “актриса Полина Лазарева”. От неловкости хотелось выйти в окно. Какая я актриса? – думала я, – вчерашняя студентка, ничего не знаю и ничего не умею. И сейчас, когда пишут “сценарист и режиссер Полина Лазарева”, все начинается сначала – мне хочется выдрать страницы из буклетов или замазать свою фамилию черным маркером.
– А если пишут “певица”? Ты же поешь!
– У меня долго была своя группа, мы играли и пели самую разную музыку – джаз, поп, советская эстрада. Часто выступали, но сейчас я отошла от этого занятия. Слишком много сил нужно для того, чтобы все организовать. Надо быть еще и продюсером группы. Сейчас я пою реже, только когда зовут выступить с оркестром.
Музыка – это то, что дается мне легче всего. Вот здесь у меня нет никаких комплексов, которые во всех остальных сферах жизни дико мешают. Я просто знаю, что хорошо пою, меня нельзя в этом переубедить.
– А по поводу чего ты рефлексируешь?
– Я очень не уверена в себе, это мне мешает. Начинаю нервничать, считать, что я бездарность, ничего не умею, мне это не дает силы преодоления. Наоборот, стопорит и загоняет в угол. Я очень на себя за это злюсь, ругаю себя и борюсь с этим активно. Расцветаю только от похвалы.
Ну и в профессии есть свои проблемы – у меня плохая речь, разговариваю скороговоркой. Пластики просто ноль. Это у меня в отца, он тоже “министр ловкости” (смеется). Я везде падаю, спотыкаюсь, врезаюсь, если есть яма на сцене, обязательно ее найду, если какая-то неудобная перекладина, лбом в нее врежусь.
– Так. Теперь – что ты любишь в себе?
– Я хорошо пою, хорошо разбираюсь в музыке. И я очень упертая. Если мне действительно надо, могу свернуть горы. Если не так сильно, то просто ложусь, ем и смотрю фильмы.
Беседовала Наталья ВИТВИЦКАЯ
«Экран и сцена»
№ 23 за 2022 год.