Обсуждения спектаклей со зрителями – важная внутритеатральная работа. Ее отголоски редко становятся темой для публикации. Однако встреча со зрителями в Портретном фойе МХТ имени А.П.Чехова, посвященная гастролям Национального театра России (Александринского), оказалась настолько серьезной и интересной, что “ЭС” решила предложить читателям фрагменты этого разговора. Он состоялся на следующий день после двух показов спектакля “Рождение Сталина”. В нем приняли участие художественный руководитель театра Валерий Фокин, артисты Петр Семак и Владимир Кошевой (исполнители главной роли).

– По какому принципу отбирались спектакли для гастролей в Москве?

Валерий Фокин. Театр показал на сцене МХТ имени Чехова три спектакля большой формы: “Рождение Сталина” и две премьеры – “Маузер” и “Дети солнца”. Плюс два спектакля малой формы, попавшие в программу “Золотой Маски”, – “Нана” Андрия Жолдака и “Товарищ Кисляков” Андрея Калинина – прошли в Центре имени Мейерхольда, который пока еще так называется.

Самая же последняя премьера Александринского театра – “Процесс” по мотивам романа Франца Кафки в постановке венгерского режиссера Аттилы Виднянского. Очень масштабный, трудный спектакль, мы не смогли его привезти по многим причинам, в том числе и по экономическим, организационным.

Спектакли большой формы в той или иной степени анализируют события нашей истории. Для национального театра очень важно художественное разнообразие. В “Маузере” Хайнера Мюллера, поставленном Теодоросом Терзопулосом, принципиально другая стилистика существования актеров, чем в “Детях солнца” Горького в режиссуре Николая Рощина.

– Как, на ваш взгляд, прошел в Москве спектакль “Рождение Сталина”? Открылись ли в нем какие-то новые смыслы? Что-то изменилось?

Петр Семак. Мне кажется, что зрительское восприятие обострилось. Спектаклю – три года. Он все это время набирал, становился лучше, и так совпало, что те два спектакля, которые мы сыграли в Москве, стали для зрителей сильным впечатлением.

Владимир Кошевой. Вчера был сороковой спектакль. Но он прошел как премьера. Такая была концентрация энергии, заряженности на результат. Реакция была фантастическая. Принимали прекрасно.

– Валерий Владимирович, как, по-вашему, восприняла спектакль московская публика?

В.Ф. Московская публика – очень хорошая публика, когда ей что-то интересно. Не вся, конечно. Публика давно уже не одинаковая, она сегментирована на разные слои, с разной подготовкой.

Театр – уникальное в своем роде искусство, которое в зависимости от контекста жизни, от того, что происходит за окнами, может по-разному выявлять смыслы. Даже не нужно что-то делать специально. Так складывается ситуация, что новые акценты выходят на первый план, и спектакль начинает звучать по-другому. Это чувствуют зрители и, конечно, актеры. Возникает диалог между сценой и залом. Он был вчера и позавчера тоже. Диалог эмоционального понимания того, о чем идет разговор. Это очень ценно. Когда я, совсем молодой режиссер, пришел в “Современник”, там была похожая атмосфера. Неважно, что играли, – Гончарова или Чехова – возникали совпадения. Диалог происходил. Вместе с Галиной Борисовной Волчек нам приходилось даже сдерживать артистов, чтобы умерить их гражданский гнев. На “Рождении Сталина” и актеры, и зрители верно чувствовали ситуацию.

– Были ли в спектакле какие-то изменения по сравнению с премьерой?

В.Ф. Никаких. Была адаптация мизансценическая. Площадка совершенно другая. Объемы другие, пространство другое. Ведь декорация сделана для нашего театра, для его большой сцены. Сама сцена помогает создать “соцреализм”, мы специально добивались этого эффекта с Николаем Рощиным. Он не только прекрасный режиссер, но и прекрасный сценограф. Если бы я ставил здесь, в МХТ, декорация была бы другой.

Спектаклю три года, и мы повзрослели на три года. Жизнь поменялась, но партитура и текст остались прежними.

– Сталин для меня воплощенное зло. Хотела спросить у исполнителей: у вас есть какие-то техники очищения? Вам эта роль легко дается?

В.К. Нелегко. Самая трудная роль. Никаких техник очищения не применяю, после спектакля долго сплю.

– Зрители реагировали очень по-разному. И отношение к Сталину не у всех совпадало с образом вождя народов в вашей постановке.

В.Ф. Иосиф Джугашвили был очень способным человеком. Он многолик. Когда ему было нужно, он хорошо говорил по-русски, а в какие-то моменты говорил с трудом, с сильным акцентом. Артист! Знал иностранные языки. Черчилль разговаривал с Рузвельтом в Ялте, думая, что Сталин их не понимает. А он понимал, о чем они говорят, без переводчика.

Товарищи, знавшие его с детства, вспоминали, что этот мальчишка с высохшей рукой, не сгибавшейся в локте, бросался на старших ребят и дрался яростно. Но и подловато. Мог сзади напасть. В нем уживались смелость и коварство. Сталин следил за тем, что пишут о его юности. Не хотел, чтобы об этом знали. И маме не надо было писать воспоминаний. Она один раз попыталась, но он пресек эти попытки. “Батум” Булгакова был госзаказом, но Сталин узнал о том, что Михаил Афанасьевич собрался в экспедицию изучать материалы. Писателя сняли с поезда. “Батум” Сталиным был запрещен. В пьесе есть сцена вечеринки (Володя Кошевой читает в спектакле фрагмент булгаковской пьесы): все веселятся, а Иосиф сидит на веранде, читает книгу. Он заряжен на другое. У него иная перспектива.

Для меня было важно показать, как рождается Сталин, которому ничего не страшно и не больно. Молодежь должна стараться во что бы то ни стало преодолевать в себе дурное и быть лучше. Эта фраза – общее место, но она содержит важный моральный смысл. Человек рождается со всем плохим и хорошим. Насколько мы можем делать себя в этой жизни, во имя чего мы живем? Вопрос – смогу ли я стать личностью – это уже соблазн, как говорил Достоевский. Кстати, Сталин знал творчество Достоевского очень хорошо. В госархиве Тбилиси есть экземпляр “Бесов”, испещренный карандашными пометками Сталина. Сначала он внимательно читал роман, а потом, много позже, “Бесов” запретил.

– Вчера смотрела “Рождение Сталина”. Мне было страшно, мурашки бегали по спине. Почему вы поставили этот спектакль?

В.Ф. Что меня заинтересовало прежде всего? Механизм перерождения человека в диктатора, чудовище. Как это происходит? Вопрос очень важный, и многие его не исчерпали для себя. Вчера на поклонах меня порадовал жест одного зрителя. Капельдинеры носили цветы артистам, а он бросил на сцену пустую бутылку. Это был эмоциональный жест человека возмущенного, несогласного. Его вывели из себя. Спектакль делит зрителей. У нас в Петербурге (особенно это было ярко на премьерных показах) в финале одни встают и исступленно аплодируют, а другие сидят молча, вцепившись в кресло. Такое ощущение, что сейчас будет драка.

– Тема не исчерпана?

В.Ф. Мы эту тему не исчерпали. У нас, русских, особая склонность к таким фигурам в нашей истории. Время говорить о таких вещах. Национальный театр должен говорить об этом. Мы должны делать исторические спектакли, это важно для молодежи и для нас.

Мы сейчас репетируем пьесу Акунина “1881”. О двух императорах, отце и сыне – Александре II и Александре III, о переломных событиях. Март – роковой месяц в нашей истории. 1 марта 1881 года с шестой попытки был убит Александр II. Изменилась вся ситуация в стране, реформы были остановлены. Пока либералы выясняли отношения, третья сила накапливала мощь. Была потребность в изменениях, но не существовало никакой связи между властью и народом. Спектакль будет говорить о важных событиях нашей истории, проецирующихся на день сегодняшний – продолжение разговора, начатого в “Рождении Сталина”.

– Сталин учился в семинарии. Как из семинариста он превратился в монстра?

В.Ф. После войны Сталин позвал трех иерархов церкви, оставшихся в живых, и сказал им: надо возрождать церковь. Почему так мало священников? Ответ одного из иерархов, гениальный: “Так получается: воспитываем священников, а они становятся генералиссимусами”.

Я уже говорил о том, что Сталина очень интересовал Достоевский. Его волновала идея: можно ли переступить? Оправ-дать ведь можно все что угодно. Достоевский говорил и писал, что главное – договориться с самим собой. Сталин договорился. Он ведь не был атеистом, он считал себя наследником, посланцем Бога здесь, на земле.

– Сколько времени необходимо, чтобы поставить спектакль?

В.Ф. Здесь нет рецептов. Но такой спектакль, как “Рождение Сталина”, меньше, чем за три месяца, поставить нельзя. Я вообще не люблю быстро работать, особенно в последнее время. Многое зависит от того, с кем ты репетируешь. Не должно быть ничего формального. С возрастом хочется совершать меньше ошибок, и все равно ты их совершаешь. С годами количество претензий к себе возрастает, а если не возрастает, значит, человек умер. В творчестве счет к себе важен. И все это тоже влияет на длительность работы над спектаклем.

– Где, на ваш взгляд, проходит граница зла?

П.С. Лопахин в “Вишневом саде” говорит: “Всякому безобразию есть свое приличие”. Но это скорее наше желание. Все происходит не так, как нам хочется. Кто может определить эти границы? Нам свыше дана свобода, и никто не определил ее границы. Мне кажется, нужно жить согласно своей совести.

В.К. У театра есть прекрасная возможность говорить любым языком, на любые темы. Определять же границы может только сам человек, согласно своим представлениям, усвоенным с детства, о том, что такое хорошо и что такое плохо. Границы зла ныне размыты, и у сегодняшнего человека с утра возникает вопрос: “Что еще плохого произошло?” У зла очень много личин. Из жизни уходят сочувствие, сопереживание. Театр – единственное место, где человек становится лучше, даже если он смотрит спектакль про монстров. И когда в зале идет объединение и ты чувствуешь кожей, что тебя слышат, ты понимаешь, какая удивительная у нас профессия.

Записала Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ

«Экран и сцена»
№ 7 за 2022 год.