Девчонка Володина

Фото К.ФАЛЕЕВА

Фото К.ФАЛЕЕВА

При создании театрального фестиваля “Пять вечеров” его организаторы Марина Дмитревская и Виктор Рыжаков планировали, что это будет смотр спектаклей по володинским пьесам. Поначалу так и было, а потом, когда выяснилось, что по-настоящему хороших спектаклей по его произведениям не так много, пришлось менять концепцию, приглашать театры, играющие спектакли “в духе Володина” (хотя, конечно, Володин не стилеобразующий драматург, в нем слишком много личного, персональной интонации, к тому же меняющейся). И фестиваль стал склоняться как в сторону времени вообще, поощряя размышления об оттепели, о застое, так и в область лирического психологизма позднесоветского разлива.

В этом году привезли особенно много спектаклей, играли в день по два, а то и по три, был даже один кукольный. По пьесам Володина, однако – только “Две стрелы” московской студии “Белый шар” в постановке Владимира Мирзоева, “С любимыми не расставайтесь” режиссера Антона Киселюса и театра “Йорик” (Резекне, Латвия) и “Фабричные” 307-й студии (новый московский театр выпускников Константина Райкина).

Да-да, у Володина нет такой пьесы “Фабричные”, но знатоки его творчества без труда угадают за скучновато производственным названием знаменитую “Фабричную девчонку”, дебют драматурга, пьесу, открывшую имя Володина театральной публике.

По “Фабричной девчонке” не сняли фильма, но она сама начинается со съемки документального сюжета для киножурнала. Работницы фабрики из образцовой комсомольской группы позируют оператору – в их комнату приносят книги из красного уголка, они их якобы читают, для живости пьют чай перед камерой. А когда съемка заканчивается, идиллия обращается в драму. Тема подлинности и фальсификации вообще основная в этой истории. Начинающий режиссер Надя Кубайлат воспользовалась метафорой кино как формальным приемом: если кино не что иное, как череда отдельных кадров, перемежающаяся склейкой, то почему бы не представить происходящее как движение пленки, замирающей или снова крутящейся? Свет, загораясь на минуту, позволяет разглядеть девушек, вот одна поправляет чулок, вторая встает в красивую позу, третья танцует. Затемнение.

– Товарищ оператор, можно я желтую кофточку надену? – Можно! Затемнение. – Берете книжечку с этажерки… – Любую? – Любую. Танцуют. Затемнение.

– Звонили из “Комсомольской правды”. Надо написать статью “Нам стыдно за подругу!” О моральном облике! Затемнение. Целуются.

Девушки в одинаковых серых платьях, как в униформе, все похожи, никто не выделяется, все думают об одном – о мужчинах. Текст сильно сокращен. Зато есть эпизоды без текста: пленка проявляет подсознательные желания персонажей, эротические движения, подав-ленную сексуальность – их видно только в красном свете проявочной лаборатории.

Центральный эпизод с выступлением Женьки Шульженко перед проверяющим, после которого, по пьесе, ей приходится уволиться, в этом спектакле полностью убран, социальная тема здесь ни к чему. Все лозунги и призывы комсорга Юры тут лишь камуфляж настоящего – вожделения, соблазна молодости и красоты. Но желание нравиться, соблазнять, отдаваться мужским ласкам – под запретом, оно подавлено и позорно, его надо скрывать, отталкивать тех, кто ему поддается.

Прием с затемнением уже начинает утомлять, когда его сменяет более непрерывное действие – как раз тогда, когда в пьесе Володина сюжет уходит с поверхности, заменяется на какие-то необязательные, лирические, не вполне логичные реплики. Как будто рассыпается история, разбредаются персонажи, героини уезжают, покидают место действия, оставляя вместо себя одни предметы: этажерка, стул, тумбочка – ведь эти обычные вещи легко переживают человека. Финал выстроен как несостоявшаяся общая фотография, вот вроде бы все еще рядом, но уже на месте Надюши стоит кресло, а на месте Лели – стол…

Память тоже сродни кино – выхватывает отдельные эпизоды, как-то их связывает между собой, в произвольном порядке. Только что были живы, мелькали, крутили подолом, трясли волосами, а вот и нет никого, только экран, только пустое место, закрашенная стена, с которой ободрали остатки старых обоев.

Режиссерское решение сегодня часто бывает эффектным, но очень редко оно последовательно развивается, обнимая все пространство спектакля, подключая все его элементы. И уж совсем редко режиссеру удается довести прием до финала, не теряя смысла. Финалы плохо выходят в наше время, страдающее лоскутностью сознания.

Надя Кубайлат, выпускница курса Сергея Женовача 2018 года, поставила всего второй профессиональный спектакль. Первым, кажется, можно считать “Дуэль” в Пятой студии Омска, еще было участие в лабораториях, эскизы спектаклей в Екатеринбурге, Пскове и на Сахалине, до того – учебные работы в ГИТИСе, постановка пьесы Брехта “Мамаша Кураж” на курсе.

Надя родилась в Петербурге, хотя ее родители – арабы, мусульмане, они приехали учиться в Советский Союз, здесь вроде адаптировались, прижились, но в 2006 году семья приняла решение вернуться в Иорданию, поскольку тогда, после убийства таджикской девочки и ранения девочки-мулатки, у родителей появился страх за судьбу детей – Нади и ее старшего брата Мусы. Семиклассница Надя плохо переносила разлуку с Россией, отказывалась говорить по-арабски и однажды написала письмо в “Новую газету” об угрозе русского фашизма, закончив его словами: “Уезжая из Петербурга, я точно знаю, что я непременно, несмотря ни на что, вернусь в Россию – мою первую родину…”. Опыт ли эмиграции или близкое знакомство с другой культурой дает Наде возможность свободного отношения с материалом другого исторического времени?

В честь столетия Александра Моисеевича впервые в афишу фестиваля включили кинопрограмму, в кинотеатре “Родина” на фильмах по сценариям Володина были аншлаги, а школьникам из нескольких питерских старших классов предложили снять короткие ролики на тему “Время Володина”. Большинство, к сожалению, продемонстрировало довольно внешнее понимание – сравнивали айфоны и будильники, доброжелательность, общительность советских шестидесятых противопоставляли нынешней увлеченности гаджетами. Впрочем, Володин тем и велик, что никогда не обольщался внешними признаками, даже в те времена, когда писал свою первую театральную пьесу, обвиненную цензурой в очернительстве. До сих пор не только школьники, но и профессиональные театры у нас ставят “Фабричную девчонку” как психологическую драму о жестоком времени, о советском лицемерии, наступающем на личную свободу.

И потребовалась арабская девочка, рожденная в Петербурге, чтобы увидеть эту пьесу как лирическое стихотворение о несвободе и стыде, о вечном драматизме утекающих мгновений молодости и мечты. Затемнение. Цезура. Ритм. Кинематограф. Три скамейки.

Алена СОЛНЦЕВА
«Экран и сцена»
№ 4 за 2019 год.