«Если бы не оптимизм, какой был бы смысл…»

• Виталий МАНСКИЙНесколько вопросов режиссеру и продюсеру, президенту кинофестиваля “Артдокфест” Виталию МАНСКОМУ.
– Можете объяснить, почему, стремясь заниматься кинематографом, одни изначально выбирают игровое кино, другие – документальное, а третьи – анимацию? И почему вы выбрали документалистику?
– Давайте договоримся, что все мы, условно говоря, в большей или меньшей степени любим рыбу. Но одни любят ее ловить, другие – выращивать, а третьи отправляются в рыбный ресторан. Между кино игровым и документальным, между анимацией и игровым кино достаточно существенная разница, и, определяя свое стремление заниматься тем или иным кинематографом, человек и определяет свое отношение, опять же условно говоря, к той самой рыбе. Документальное кино, исходя из предложенной аналогии, это рыбная ловля – ни выращивание, ни посещение рыбного ресторана. Потому как, снимая картину, ты чаще всего не знаешь конечного результата, ты в пути, в поиске, ты зависим от миллиона обстоятельств, и тем ценнее удача, тем весомей по-
беда. Конечно, есть рыбаки опытные, у них чутье, понимание, в каком месте рыба клюнет, в каких ручьях и протоках с ней не разминешься, а где ее не найти. Есть любители, которые могут бесконечно сидеть у воды, остаться ни с чем, но это не значит, что они менее счастливы.
– А что есть удача для вас?
– Это когда жизнь входит в ощущение моего кинопространства и существует там комфортно, не раздражает его, находится с ним в ладах, в состоянии взаимопроникновения.Тогда случается органичное кино, которое становится и фактом кино, и летописным фактом времени, – поскольку всегда надо понимать, что документальное кино и есть летопись нашей жизни.
– Ваше детище – фестиваль “Артдокфест” – представляет документальное кино, снятое на русском языке. Фильм может быть сделан в любой стране, в любом уголке планеты, но язык, на котором он снят, всегда должен быть русский. Что, простите за наивность, отличает документальное кино, снятое на русском, от снятого на ином языке?
– Не думаю, что дело в отличиях языков. Есть степень авторской искренности. Мне кажется, что мы смотрим картину столь же заинтересованно, как и зрители той страны, где она снята. В этом есть магия и таинственность документального кино, которое обращено к каждому и борется за понимание им, каждым, жизни.
– На самом деле, я вас, не скрою, хотел спровоцировать на некий монолог о неповторимости, единственности, что ли, русской души…
– Думаю, то, что принято называть русской душой, может проявиться и на китайском, и на французском, и на каком угодно другом языке, главное, чтобы была душа. А особость русской души? Да, конечно, русскому человеку комфортнее думается на русском, и сны ему снятся на русском. Наши документальные фильмы – они как радистка Кэт из “Семнадцати мгновений весны”, что в забытьи кричит по-русски “мамочка”.
– Когда говоришь о документальном кино, то всегда встаешь перед проблемой “ножниц”: на одной чаше весов мерило всему – художественность, подразумевающая неординарность, образность, метафоричность, далее по списку; а на другой, скажем так, социальной, понимание, что остывшее блюдо – вчерашнее блюдо, и тут уже не до завитушек, отчего и нередки компромиссы. Где она, золотая середина, как найти компромисс между компромиссами?
– У каждого своя линия обороны. Есть те, кому физически тяжело, если приближаешься к ним на расстоянии вытянутой руки, а кто-то в час пик в метро, зажатый со всех сторон, не ощущает никаких неудобств. Все абсолютно индивидуально.
У меня как-то был буквально горячечный спор с коллегой и другом Виктором Косаковским, который, чтобы не соврать, восемь лет делал свой фильм “Да здравствуют антиподы!”. А я показал ему свою картину, на которую, снимая параллельно еще что-то другое, потратил год. Она получилась несвойственной мне, про историю телевидения, и не просто историю, но и про взгляд на телевидение как на новую технологическую религию. И вот Косаковский говорит: ты не имеешь права тратить ни минуты своей жизни на прикладные картины, потому что предназначен для другого. А ты не имеешь права, возражаю в ответ, тратить годы своей жизни на какой-то один проект. В этом споре мы разошлись, оставшись при своем, хотя по сути каждый прав. Моя картина прикладная. Его – другая, он потратил на нее несколько лет, а за это время мог бы снять несколько картин, ну, и так далее. Все это индивидуально, главное – снова органика – чтобы было органично для тебя, чтобы… Вот есть женщины, которые влюбляются по четыре раза за год, ну, такие они, и каждый раз – до гроба, и каждый раз все по-настоящему, искренне, не продажно. И есть другие – несущие любовь к одному мужчине через всю жизнь. Главное же не в количестве выбранных спутников, а в чистоте чувства. Документальное кино – всегда чистота и искренность чувства, и речь не о числе фильмов, а как раз о степени чистоты и искренности. Подозреваю, многие не согласятся, станут спорить. Что ж, приглашение к спору тоже одна из особенностей документального кино.
– Позвольте небольшую ремарку: мне так понравились “Антиподы” Косаковского и ваши “Частные хроники. Монолог“, на которые у вас, кстати, тоже ушел не один год, что неважно, сколько снимались, лишь бы были…
– Да, это верно, я тоже “Частные хроники. Монолог“ делал восемь лет. Просто жизнь одна и дается один раз, так что… ну, давайте поспорим…
– Боюсь, не хватит времени, а еще есть ваш “Артдокфест”, который начался, кажется, в конце 90-х.
– Не совсем так, сначала возникла национальная премия “Лавр”, которая до 2005-го не имела даже номинации “Лучший артфильм”. Кстати, именно Витя Косаковский определенным образом повлиял на появление этой номинации. Как сейчас помню, в 2005-м в финал номинации “Лучший телевизионный артфильм” – хотя нет, такой номинции еще не было, была просто “Лучший полнометражный фильм”, – так вот, в финал прошли три картины. Две помню точно – “Четырнадцатилетние. Рожденные в СССР” Сергея Мирошниченко и “Тише” Виктора Косаковского. И профессиональное жюри оказалось в абсолютном тупике – куда голосовать, за Мирошниченко с выдающейся картиной, получившей позже “Эмми”, или за Косаковского с не менее выдающимся “Тише”. В этот момент мы поняли, что невозможно и неправильно помещать эти картины в одну номинацию. И на следующий год появилась “Лучший артфильм” вместе с “Лучшим полнометражным телевизионным фильмом”.
И вот с появлением артноминации, как из почки, стал проклевываться “Артдокфест”. В следующем году уже был внекокурный показ, а в 2007-м на конкурсном “Артдокфесте” жюри во главе с Дмитрием Быковым присудило главную премию Павлу Костомарову и Антуану Каттину за фильм “Мать”.
– Насколько, по вашему мнению, изменились за последние годы пристрастия наших документалистов, вектор их интересов?
– Конечно же, истинного документалиста по-прежнему волнует время за окном. Нужно понимать, что телевизионное кино в большей мере препарирует, исследует прошлое, оно не прочь заниматься историческими экскурсами, новыми трактовками каких-то событий, но настоящая документалистика старается погрузиться в свое время, потому что история всегда рождается в данную минуту. Потому и мы на “Артдокфесте” в первую очередь обращаем внимание на фильмы о настоящем. Когда у программной дирекции при отборе картины встает вопрос, какую из двух одинаково сильных картин выбрать, то последним аргументом за включение в конкурс становится именно “настоящее время”.
– Недавно после очередного “Артдокфеста” я рассказывал знакомым об одной из картин фестиваля, и на вопрос, когда и где ее можно посмотреть, ответил: нигде и никогда. Это был правильный ответ?
– К сожалению. Думаю, что зрителя, приходящего на “Артдокфест”, как раз и не устраивает то, что ему чаще всего показывают по “ящику”. И очень важно, что такой зритель есть, но при этом приходится с сожалением констатировать, что в нашей стране не уважают тех, для кого то, что из “ящика”, – не всегда интересно. У нас все ориентируется на большие зрительские группы, а других в эти группы попросту впихивают. То есть вместо того, чтобы дробить большие группы на интеллектуальные аудитории “по интересам”, сейчас занимаются усреднением, приведением к общему знаменателю, делают людей одинаковыми, потому что с одинаковыми управляться проще. В этом смысле нынешнее официальное телевидение это, конечно же, тот демон, который хочет, чтобы человек жил в неведении и был игрушкой в чьх-то руках.
– Звучит пессимистически…
– Я патологический оптимист. Если бы не оптимизм, какой был бы смысл в ожидании нового дня?
 
 

Беседовал
Николай ХРУСТАЛЕВ
«Экран и сцена» № 7 за 2013 год.