Азбука Някрошюса

Эймунтас НякрошюсНесколько лет назад директор издательства «Артист. Режиссер. Театр» Сергей Никулин предложил идею необычной книги об Эймунтасе Някрошюсе. Предполагалось составить словник важных для творчества и личности режиссера понятий и подобрать его высказывания самых разных лет по теме – преимущественно из интервью. Расположить думали без затей – в алфавитном порядке. Надеялись, конечно, о каких-то вещах поговорить с героем книги прицельно и более развернуто. Някрошюс не сопротивлялся, но и энтузиазма не выражал, пробормотал что-то вроде того, что сам себе не слишком интересен, но если вам нужно… Осенью 2013 года, во время показа в Москве спектакля «Рай», с интересом прочитал несколько предложенных ему как пример страничек, удивился и, кажется, остался доволен.

Жизнь распорядилась по-своему, книга не состоялась, остались только эти подступы к делу и на скорую руку набросанный перечень того, что неизменно звучало во вроде бы скупых и сдержанных речах Эймунтаса Някрошюса, в том числе: Библия, Болезнь, Быт, Верность, Вильнюс, ГИТИС, Детство, Добродетель, Дом, Донелайтис, Дорога, Достоевский, Дружба, Жена, Зависть, Земля, История, Италия, Кастинг, Католичество, Каунас, Книга, Критика, Ладонь, Маркес, Мать, Машина, Море, Москва, Отдых, Отец, Отцовство, Охота, Паланга, Покорность, Пороки, Предательство, Предчувствие спектакля, Публика, Россия, Ряпшис, Санкт-Петербург, Слава, Сестра, Сыновья, США, Театральный художник, Терпение, Тирания, Учеба, Ученичество, Фестивали, Художник, Хутор, Чехов, Шекспир.

Наша благодарность всем авторам, из чьих бесед с Эймунтасом Някрошюсом мы извлекали фрагменты.

Мария Львова, Мария Хализева

 

 Актер. Я люблю работать со «странными» актерами. В опере есть такое понятие – «детонирующий голос». Вот я люблю эту «де­тонацию» актера. Мне кажется, что в театре, да и в жизни, вообще не интересен и никому не нужен «правильный» человек, человек без особенностей, странностей, слабостей. Профессионализм – это основа, первая ступень. Дальше важно, насколько актер интере­сен как человек. Я уве­рен, что актер раскрывается, формируется только под воздействием режиссерской индивидуальности. И, раз поработав с настоящим режиссером, он всегда будет тосковать о такой работе. Это, как наркотик, – хочется попробовать еще и еще. Он будет приходить к тебе и жаловаться не на отсутствие работы, а на отсутствие имен­но «своего» режиссера. Сколько бы актеры ни говорили о режиссерском диктате: без него все рассыпается.

Раньше я предпочитал «своих» актеров, думал, что могу рабо­тать, только хорошо зная природу артиста. Это как тренер на ип­подроме – знает, какая лошадь какую высоту может взять. Или ав­томеханик знает, какая в машине мощность мотора. А последние годы мне интереснее совсем незнакомые актеры, от которых можно ждать чего-то неожиданного, непредсказуемого. Потом выяснилось, что новые актеры очень быстро «притираются», заражаются общим настроением, входят в общую атмосферу. Поэтому я не очень понимаю, когда говорят, что трудно работать с актерами не своей школы. Я с такими трудностями не сталкивался.

Армия. После института меня забрали. Я уже был женат, был ребенок. Пришли, постучали. И взяли в армию. Я служил в очень дурных внутренних войсках: конвой охраны. Охраняли зоны, охраняли этапы. Армия была сильной школой унижений. Но я ее прошел.

«Гамлет». «Гамлет» – универсальная тра­гедия. Я ее как-то сравнил с механизмом компаса: касаетесь стрел­ки, она вращается, но не сбивается с верного направления.

Чудовищная исто­рия: отец доводит до сумасшествия собственного сына, толкает его на преступление, отправляет его на смерть… Это апокалиптическая встреча. Мир после нее взрывается. Невозможно существовать так, будто ничего не произошло. Гамлет отправляет в монастырь люби­мую, жертвует любовью ради мести. Ради мести отец жертвует соб­ственным сыном… Это самое трудное в пьесе.

Гений. Ну, это чепуха. Очень неудобно такое слушать. Это то же самое, как если бы баскетболисту ростом 2.20 сказали: «Какой ты высокий»! Человек захочет от этих слов присесть, чтоб не казаться таким большим. Это комплимент со знаком «минус». Мне кажется, что с подобными словами надо обращаться очень осторожно. Во всяком случае, мне неприятно их слушать.

Все это – расхожий и банальный набор слов-погремушек. Я довольно хорошо знаю себя, знаю, сколько мне приходится работать, каким трудом, потом и кровью даются мои спектакли. Думаю, что если бы кто-то затрачивал столько же усилий в этом направлении, результат был бы не меньше. Дома лежат целые груды тетрадей размером с хорошие тома – мои записи к спектаклям. К «Гамлету» – целый том. Приходишь с репетиции и тут же начинаешь думать о завтрашнем дне. Исписываешь листы бумаги, потом перечитываешь, понимаешь, что все не годится – и начинаешь снова что-то изобретать, пока не появляется что-то, похожее на идею. Театр – искусство физиологическое. И с возрастом в нем работать труднее. Раньше идеи сыпались как молнии, какой-то ворох находок. Теперь все делать сложнее.

Гончаров. Я не знал, кто тогда набирал курс в ГИТИСе, поехал наобум. И попал к Андрею Александровичу Гончарову. Когда уже какое-то время проучился, возникали и разногласия с мастером, даже конфликтные ситуации. Что-то такое произошло года через два. А потом опять все уладилось. Видимо, он понял, что никак меня не изменит.

Потом мы поддерживали с Андреем Александровичем прекрасные отношения многие годы до самой его смерти. Мне довелось с ним немало общаться. Он был очень хороший человек. Хотя, бывало, много кричал, имел немного взрывной темперамент. Может, он просто не показывал то, что в нем было хорошего, в полной мере, и чаще обнаруживал другую сторону своего характера, чтоб его не посчитали недостаточно сильным. Но это был природный барин в лучшем смысле слова.

Деньги. Я про деньги никогда не слышал и не читал ничего искреннего. По-моему в них есть что-то демоническое. В деньгах есть что-то ускользающее. Наверное, как есть, пусть так и будет. Но я знаю, что для того, чтобы что-то делать в этой жизни, созидать, надо быть немножко голодным, – не в прямом смысле, конечно. Я давно придерживаюсь этого мнения. Считаю, что человеку не обязательно иметь дворец или какой-то невероятный автомобиль. Эти дорогие вещи ничего не дают. Они равнодушны. Сейчас такой контраст нарастает: ты видишь, что у одних столько денег, что они не знают, что с ними делать, а у других вообще их нет. Расслоение чудовищное и нарушающее всякий баланс. И те, у кого их много, мечтают: как хорошо было без денег, потому что большие деньги создают большие проблемы. А бедные мечтают, чтоб они, наконец, появились. Неравномерно эта энергия по кругу идет.

Дублер. Если бы я был актером, меня бы очень огорчило на­личие дублера. Потом, если их двое на одну роль, то и ответствен­ность пополам. А так каждый актер знает, что он единственный и неповторимый. Если он заболеет, – будем ждать. Если актриса бу­дет рожать, – тоже подождем… Если случится непоправимое, – сни­мем спектакль.

Когда я работал в репертуарном театре, меня долго заставляли делать «вторые составы», но я всегда отказывался. Роли ведь созда­ются вместе с конкретными актерами, с учетом их индивидуально­стей, их творческой природы… Я думаю, главное – выбрать надеж­ного актера… Именно поэтому мои спектакли могут существовать так долго.

Идеальный зритель. Я люблю балетную публику, тех настоящих балетоманов, кото­рые понимают все нюансы танца. Балерина сделала какой-то пры­жок, поворот за долю секунды, но они его видят и оценивают. Мне: кажется, что это лучшие зрители – зрители, которые могут оценить трактовку или находку актера, неожиданный ход, интонацию, просто профессиональный уровень представления.

Импровизация. Основная канва спектакля существует, но многое решается по ходу. С сиюминутной импровизацией я не работаю, любая импровизация должна быть подготовлена. Главное – все-таки видеть на горизонте дорогу, которая приведет туда, куда хочется.

Интуиция. Я думаю, что это самое главное из чувств, данных человеку для постижения жизни. Например, меня предчувствие никогда не обманывает. Это как нюх, инстинкт.

Команда. У меня хорошая команда, и каждый отвечает за свой участок. Когда все объединяется, тогда и достигается хороший результат. Все мы зависим от того, сколько сумеем заработать и каков успех спектакля. Наша работа – наш хлеб. Я не отвлекаюсь на решение организационных дел в ущерб творчеству. У меня есть директор. Если голова твоя забита ремонтом, тем, что протекает крыша, или тем, что пол провалился, ты отходишь от главной темы. Режиссерская специальность очень узкая – ставить спектакли, а не строить, не ремонтировать, не га­строли устраивать. Для этого есть другие, ко­торые больше в этом понимают. Я им дове­ряю на сто процентов, а они мне. Сейчас доверие особенно важно. Главное, чтобы была команда.

«Король Лир». «Король Лир» был почти готов, но не получился. Грустно, но это так. Много потратили энергии. Мне самому нравилось то, что мы успели поставить. И другие хвалили. Но вдруг мне показалось, что спектакль чересчур направлен на успех, и меня это насторожило. Тогда мы закончили работу. Вообще, не люблю чесать языком о прошлом, а вдруг мне все-таки удастся реализовать задуманное ранее.

Музыка. Это совершенный расчет, та же алгебра. Но сколько в ней эмоций! Мне очень нравится ее дисциплина. Имею в виду внутреннюю организацию музыки. Такты, темпы, половины – все так безупречно организовано. Хотя я сам не понимаю, как это сделать. Считаю, что композиторы очень умные люди. Композиции режиссерам надо учиться у композиторов, потому что в этом отношении у них головы гораздо лучше, чем у режиссеров. Я всегда с уважением и с белой завистью смотрю, как они творят.

Meno Fortas. Fortas значит крепость, и я опирался, в общем, на первый смысл этого слова. Это, знаете, как последний бастион. Ведь крепость создана для защиты, а не для нападения, да? Вот такая функция. Может, и не надо было такое название давать, а придумать другое – проще. Может, вообще оставить без названия. Но на документах для регистрации надо же было что-то писать – графа есть. И я, долго не думая, за полминуты написал Meno Fortas. Это была импровизация.

Невыпущенные спектакли. «Короля Лира» снял, «Кармен». Сейчас молодые актеры просматривают видеозаписи и говорят: сумасшедший! Но такое было настроение в тот день: показалось, что ужас. Ну, не ужас, а тройка с плюсом. Такой спектакль, обреченный на успех. Вот и снял.

Пьеса. Осенью – одна пьеса, зимой – другая, весной – третья… Как краски… «Гамлет» был осенним выбором… Только не относитесь к этому слишком серьезно. Я люблю, чтобы в пьесе бы­ло свободное пространство. Жестко написанная пьеса сама дикту­ет, как ее ставить, все приходится делать, словно по кальке, по чу­жому чертежу. Пушкин, Чехов, Шекспир дают свободу. И поэтому ставить их пьесы увлекательно. Но у меня, правда, нет такого рее­стра: вот я хочу это поставить, потом вот это. Это происходит спонтанно. Или есть актеры, или какая-то ситуация, обычно очень прозаическая. Я иногда даже удивляюсь коллегам, когда они рас­сказывают, как мечтали о такой-то пьесе. У меня все более прозаи­чески. Я шутя говорю, но все зависит от настроения.

Режиссер. Я вообще заметил, что режиссеры бывают двух категорий: практики и теоретики. Теоретики могут прекрасно рассказывать о своих замыслах, трактовках, подходах. Они прекрасно рассказывают спектакль. Но ставят его обычно далеко не так хорошо. А практики делают спектакли, но не умеют и не хотят объяснить сделанное. А вообще, роль и значение режиссуры как-то сильно сейчас преувеличивается. Знаете, как в боксе, – есть тяжеловесы, есть боксеры легкого веса. Режиссеры – это легкий вес. Режиссура – нормальная работа. От режиссера прежде всего требуется умение добиваться воплощения своих замыслов и сохранять в любых ситуациях спокойствие. Ничего больше. Чтобы актер в тебе это спокойствие ощущал. Он должен знать, что ты стоишь за его спиной, что поможешь во всем, что он делает, на тысячу процентов. Ты – гаран­тия, что он не будет дурно выглядеть или плохо играть.

Режиссер должен ясно понимать, что за все происходящее на сцене отвечает он. За актеров, за художника, за композитора, за плохо прибитый гвоздь, за порванную фонограмму – за все отве­чает он. Режиссер объясняет художнику, композитору, актеру, что хочет, и если это объяснение точное и внятное, – они все сделают, как надо. А если что-то не так, – виноват ты. Значит, не нашел вер­ного решения или не сумел его объяснить.

Режиссура. Я не считаю режиссуру фундаментальной или значительной. Она вообще будто и не профессия вовсе. Мы всего лишь «переводчики» текстов на язык сцены – ни больше, ни меньше. Думаю, что режиссеры заняли чересчур важное место в искусстве, и это, наверное, неправильно. Все-таки настоящие творцы в литературе, живописи, музыке. А мы только делаем из всего этого миксы.

Я смотрю все свои спектакли столько, сколько они идут. Это то­же входит в профессию – смотреть, что ты сделал. Конечно, смот­реть десятки раз – сложно, но надо. Потом, это интересно. Прихо­дят совершенно новые мысли, не привязанные к спектаклю. И са­мое главное: если тебе трудно смотреть свой спектакль, каково же актеру в нем играть?

Репетиция. У меня нет веселых репетиций. Я иногда завидую людям, у которых на репетициях ве­село, все получается легко. У меня репетиции – как на шахте рабо­тать забойщиком. Мы закрываемся и все…

Мы собираемся, обговариваем плюсы и минусы пьесы, прикидыва­ем сроки… А дальше встречаемся для разбора конкретных сцен с за­нятыми в них исполнителями. Я не люблю присутствия незанятых людей, которые скучают сами и отвлекают других. Собственно, це­ликом всей труппой мы встречаемся на сцене, когда «собираем» спектакль. У меня не бывает так, чтобы мы постепенно шли от пер­вого акта к финалу. Я иногда начинаю с третьего акта, потом чет­вертый акт проиграю, потом первый. Как в кино. Я актерам гово­рю: а сейчас будет третья сцена второго акта, а завтра первая сце­на четвертого.

Мы проговариваем куски очень детально, подробно. А потом пытаемся сделать то, что придумали, и смотрим, что получилось. Иногда это длинные репетиции. Иногда все делается за полчаса… Если получается все сразу и сразу все становится ясно, то мы даже не проигрываем: все настолько очевидно… И актеры счастливы, когда их рано отпускают, знаете, как школьники, когда уроки от­менили.

По сути, все делается в комнатном простран­стве. А на сцене почти не бывает поисков. Чистая техника: как свет поставить, как актерам масштаб дать. Если в комнате четыре шага, а на сцене уже семь шагов… И все.

Перед репетицией я делаю какие-то записи, наброски. Такое домашнее задание для режиссера. Я что-то набрасываю вечером, утром на свежую голову проверяю придуманное. И эта утренняя проверка – самое важное. Чем более точно сформулирована сцена, тем легче она дается на репетициях. Понимаете, каждый эпизод можно решить десятками способов. И как раз записи помогают вы­брать наиболее приемлемый.

У меня есть такой специальный блокнот, куда я эти пометки и заношу. Мысли какие-то, решения. Это очень практиче­ская вещь. Сейчас я и сам уже не расшифрую записи предыдущих лет или месяцев. Они используются в тот момент, для которого сделаны.

Рецензия. Иногда читаешь о своем спектакле и кажется, что совсем ничего не поняли. Но иногда ощущение, что автор сидел на репетициях: так все точно. Так акценты расставлены, как будто подслушивал. Это бывает очень приятно. Иногда хочется, чтобы критик чуть заглядывал в будущее: предугадывал какие-то следующие ша­ги. Не знаю, как в России, но у нас критики с режиссерами – раз­ные партии.

Семья. Нельзя сказать, что наша семья была очень крепкой. Нас двое у родителей – я и сестра. У нас приветствовалось строгое воспитание. Для родных было неожиданностью, что я оказался в театре – не этого они от меня ждали. Но получилось так, что я их удивил. Не знаю, гордятся ли мои близкие мною. Наверное, нормально воспринимают. Они не из тех, кто разбирается в этой области, не имеют к театру никакого отношения. Мои родители обыкновенные люди, я вырос в деревне, окончил школу в маленьком городке, где населения тысяча человек.

Судьба. Я знаю, что судьба есть, и она почти все определяет. Я верю в нее и иногда, если я понимаю, что именно так должно складываться, не ищу выхода. Чувствую, что все равно произойдет то, что должно произойти. Может, это фатализм… У каждого человека так, не только у меня. Кто-то, может, и пытается действовать, но когда речь идет о знаках судьбы, особенно ничего не поправишь. Разве что какие-то мелочи. Самое большое, что можно – бросить курить.

Театр. Я в театре – случайный человек. Я всегда сознательно отстра­нял себя от театральной атмосферы и старался на все происходя­щее смотреть со стороны. Такой взгляд с позиции здравого смысла, который дает трезвость, но отнимает полноту. Может, это плохо, что я не фанатик. Я всегда завидовал людям, для которых театр – вся жизнь, которые не мыслят себя вне театра. Я могу в любой момент из театра уйти, заняться чем-то другим, уехать в деревню, где я родился и где умру… Для меня театр – прежде всего тяжелая работа, где каждый раз начинаешь с нуля. Поставив десять пьес, не приобретаешь никаких навыков, умений, чтобы ставить одиннадцатую. Сейчас я работаю ничуть не легче, чем на дипломном спектакле. Даже, скорее, тяже­лее – стареешь, уходят силы. И все равно каждый раз начинаешь с белого листа.

Чужие спектакли. Смотреть чужие спектакли, действительно, тяжело. Ни на секунду не удается побыть просто зрителем, все время ощущаешь свою профессио­нальную принадлежность, что ли… Хотя, если бы меня пригласили на какой-нибудь фестиваль не со спектаклем, а так, зрителем, я бы согласился… Все равно ведь интересно, кто как дышит. Обычно я просто читаю статьи, все, какие сюда доходят.

Я не люблю смотреть спектакли из зрительного зала. Куда удобнее среди осветителей, чтобы покурить можно бы­ло. Мне почти никогда не удается стать «просто» зрителем. Тут же идет анализ, разбор каких-то профессиональных дел. Иногда смо­тришь, понимаешь, что хорошо, и это раздражает… Я сейчас пони­маю, что «средние» и даже «плохие» спектакли влияют на тебя ино­гда больше, чем удачи. «Влияют» в смысле – дают толчок мысли, фантазии. Впрочем, мне кажется, что только о такого рода влиянии и можно говорить. Нельзя учиться конкретным приемам, способам работы на чужом примере.

Шилува. В Литве есть религиозный центр Шилува, подобный Ченстохове в Польше. Это и есть моя родина. Городишко небольшой, но все время приезжают паломники, потому что, по преданию, там показалась Дева Мария.

«Экран и сцена»
20 ноября 2018 года