Театр – смелый филолог

Сцена из спектакля “Демон”. Фото предоставлено пресс-службой Театра-фестиваля “Балтийский дом”Кто знает, возможно (хотелось бы в это верить), и мое интервью, напечатанное более двадцати лет назад как раз в газете “Экран и сцена”, – с эстонским актером и режиссером Эдуардом Томаном, тогда руководившим Эстонским русским театром, оказалось одним из доводов, способствовавших возникновению фестиваля “Встречи в России”. Томан сетовал, что спектаклям русских театров из бывших наших республик важно, но трудно попасть на фестиваль “Балтийский дом”, так как на нем теперь не союзную республику, а независимую страну представляют, конечно же, театры национальные. Как бы то ни было, фестиваль “Встречи в России” появился. И выживает даже в эти трудные годы, разобщающие всех со всеми.

Менялось время, меняя жизнь и искусство. Уходило постепенно поколение “стариков”, работавших еще в едином театральном пространстве СССР. Приходили поколения другие. Появлялись новые звезды, кто-то оправдывал надежды, кто-то исчезал, отсверкав по мере отпущенных сил. Но каждый год на фестивале появлялись спектакли по-настоящему интересные. И хотя бы один из них оказывался событием, квинтэссенцией сегодняшних театральных поисков и проблем. На нынешних двадцатых “Встречах в России” таким спектаклем оказался “Демон” по Лермонтову, поставленный Владимиром Панковым в Русском театре драмы имени Чингиза Айтматова (Бишкек).

Этот “Демон” из Киргизии производит мощное и живое воздействие. И остается как длящееся послевкусие. Как загадка, обращенная к разуму и к интуиции. Он станет спутником вашей профессиональной жизни, если вы, не дай вам Бог, театральный критик. Ни на что не оглядываясь, с каким-то особенным правом уверенного в себе понимания театр входит в творчество Лермонтова, одного из самых “спрятавшихся” наших литературных гениев, чьи стихи и проза хранят в себе нечто трагически недосказанное, сжатую, как пружина, энергию тьмы. Режиссер Владимир Панков погружается во внутренний мрак автора, в его одиночество, в смутные предчувствия грядущего неблагополучия. (Не случайно, с датами жизни Лермонтова связаны у нас ожидания исторических катаклизмов.)

Панков неожиданно и, как оказалось, логично объединяет в единое целое “Демона” и “Героя нашего времени”, с беззаботной легкостью сближая поэму и прозу. Историю, в которой участвуют силы нездешние, высшие, и вполне реальный сюжет о русских офицерах на кавказской войне. Демон и Печорин в сценическом тексте Панкова обнаруживают свое типовое, изначальное сходство. А стихи и проза – они ведь изначально принадлежат литературному братству. И нет между ними нарочитых зазоров, текст льется единым художественным потоком. Это не литературный монтаж, не композиция. Это вживление, опирающееся на литературно-сценический такт и техническое умение. Своего рода лишенный жестокости эксперимент доктора Моро.

Идем дальше. У Лермонтова в его писательском мире Кавказ и Россия то и дело встречаются. Две национальных вселенных с разной и особой духовностью, обычаями, культурой и верованиями. Наконец, с их житейской, человеческой плотью. Уже это – серьезная проблема для спектакля. Легко поддаться этнографическому азарту, увлечься психологическим и визуальным подчеркиванием. В театре ведь это работает. И тут Панков совершает главный режиссерский поступок. Он не ищет ни специального демонизма, ни специальных национальных оттенков. Точнее, он не ищет способов их сыграть. Чтобы передать национально иное, не огрубив его игрой, он вводит в спектакль вроде бы чужую для Лермонтова, но зато великолепно живую национальную культуру страны, где ставит спектакль. Киргизские музыканты и певцы, киргизская интонация музыки. Настоящий манасчи, представитель древней традиции, исполнитель текста великого киргизского эпоса “Манас”, продолжающий, в отличие от наших сказителей, свою творческую жизнь в сегодняшнем новом киргизском мире. Киргизский язык в его эпической распевности. И удивительные киргизские актеры, их органичная и выразительная пластика, их другие голоса, другое интонирование.

Ведь бывает же! Народ, до прошлого века не знавший театральной культуры, оказался необыкновенно театрально талантливым. Талантливым легко, естественно, от нутра и живой человеческой своей артистичности. За считанные десятилетия создал свой национальный театр, органично вписавшийся в сегодняшний театральный процесс. Это важно напомнить, чтобы почувствовать, какую живую, свежую национальную стихию Панков ввел в спектакль. И понять, почему его неожиданное решение показать Кавказ через пусть иную, но подлинную национальную культуру оказалось таким победительным. На сцене возникла особенная художественная прав-да, родившаяся от слияния разных театральных стихий. Актеры Русского театра играли офицеров русской армии, их серые мундиры гармонировали с горой серого щебня, занимающей всю середину сцены, и тонко печатались на общем коричневатом фоне костюмов киргизских актеров. Тут была другая пластика. Другая энергия. И за визуально-энергетическим контрастом проступал контраст более глубокий и сущностный.

Еще одна неожиданная и, как показал результат, абсолютно счастливая идея Панкова – соединить Демона и Печорина в одну двуприродную личность, поручив обе роли Марату Амираеву, актеру умному и тонкому, соединившему в своем искусстве русскую и киргизскую сценическую традицию. Такое решение – отгадка скрытой доминанты творчества Лермонтова, его сосредоточенности на затаенных в природе и человеческих душах ростках темной энергии, на всепроникающей силе глобального мирового Зла. Благодаря такому сближению по-новому раскрылись темы мужской страсти и женского сопротивления. В похищении и завоевании юной черкешенки, как и в отношениях Тамары и Демона, театр передает не только правду рождающегося через ненависть и страх любовного чувства, но и сущностную, очищенную от деталей борьбу энергий завоевания и сопротивления, переход границ человеческого. Вторжение не только в мир слабого, беззащитного существа, но в мир чужой еще и иначе. Всей своей сложившейся традиционной сутью, Печорин и его жертва разделены почти такой же непереходимой границей, как Тамара и Демон. Границы, устанавливаемые людьми, разъединяют с той же безапелляционной жестокостью, с какой существа человеческие отъединены от мира “не данного нам в ощущении”.

Но если образ Печорина сдвинулся при таком подходе в сторону жесткую, то Демон в его страсти к Тамаре вдруг стал понятней и ближе. Его холодная, звездная страсть не то чтобы потеплела. В ней появились нюансы, заставляющие понять и по-человечески просто, как страдающее существо, пожалеть даже “врага людей, зло природы”. И надо сказать, что любовные сцены (термин мертвый, он мало подходит к тому, что откровенно и все равно целомуд-ренно играют актеры) едва ли не самые художественно совершенные, смело трагические моменты спектакля. В них будто ощущается тайное присутствие автора, свет и тьма его короткой, никак не складывающейся жизни.

И еще одно, быть может, главное определяющее свойство этого “Демона”: его энергетически мощная, но и пластичная сила. Зал и сцена театра “Балтийский дом” – пространство огромное. Его трудно заполнить, обжить. Многие театры, оказавшись здесь, теряются в равнодушной пустоте. Они привыкли к собственным сценам, к залам “нормальным”. Но таков ведь и Русский театр в Бишкеке, в пространстве которого спектакль был поставлен. Казалось бы, перенесенный на огромную сцену “Балтийского дома”, “Демон” непременно утратит часть своей силы, ему просто не хватит домашнего энергетического ресурса. Однако спектакль врос в новое и совсем другое пространство с абсолютной уверенностью. Он даже, казалось, не без удовольствия впитал в себя дополнительную энергию нового места, словно в нем установлен прибор, способный определить габариты любого пространства и сжаться-расшириться в соответствии с ними.

Надо добавить, что спектакль к тому же очень сложен и чисто физически. Его пространство вещно и разнокрасочно. Панков не скупится на подарки для глаз. Он как бы задабривает нас привычным сегодня кормом, чтобы заманить безболезненно и незаметно в свою энергетическую ловушку.

Начало спектакля. Огромная сцена, в ее центре – своего рода курган из крупного щебня. Из-за него серой обезличенной громадой поднимется нечто относительно человеческое. Это Демон. Потом он смоет на наших глазах серый пепел (адских костров?) и окажется просто человеком. И этот человек наденет военный серый мундир и “по умолчанию” станет Печориным. Свершится визуально наивное, но по театральной сути своей смелое преображение. По ходу спектакля режиссер будет то и дело радовать нас зримыми образами. Ангелы со встрепанными крыльями (а с ними ангел – трогательный малыш с бессильно повисшим крылом). Тонкая, светловолосая дама в белом, благородно облегающем платье. Видавшая виды железная тачка. Начинает казаться, что то, “как это выглядит”, как раз и служит главной опорой для текста, где слились проза и стих. И этого уже достаточно, чтобы войти в спектакль с любовью и удивлением.

А между тем это ловушка. В какой-то миг мы вдруг обнаруживаем, что чувственно ощутимый купол постепенно накрыл и огромный зал, и огромную сцену. И мы оказались все вместе на дне незримого океана энергии. Наверное, именно так ощущали себя зрители античных трагедий, сидя в чаше громадного амфитеатра, почти физически чувствуя, как густеет воздух трагедии. Тот, которым можно дышать только с болью.

“Демон” Владимира Панкова подтверждает мысль, что театр – по совместительству еще и смелый филолог, способный своими методами войти порой в литературный текст глубже, чем это доступно профессионалам от литературоведения.

P.S. Надеюсь дожить до апреля 2019 года и приехать на очередные “Встречи в России”.

Римма КРЕЧЕТОВА

  • Сцена из спектакля “Демон”. Фото предоставлено пресс-службой Театра-фестиваля “Балтийский дом”
«Экран и сцена»
№ 10 за 2018 год.