Записи для себя Виктор Славкин начал вести в 1969 году – сначала в альбомах для марок, тетрадях из отдела оформления журнала “Юность”, где он многие годы работал, позже для него их делали на заказ. После смерти драматурга в 2014-м оказалось, что тетрадей этих более сорока. Когда благодаря усилиям его друга Марка Розовского их издали, получился увесистый том “Разноцветные тетради. Записи на обратной стороне жизни” (М.: Галактика, 2017) почти в шестьсот страниц, охватывающий период с 1969 по 2004 годы, целую жизнь.
Удивительно, но в этих дневниках почти нет записей о том, как создавались самые знаменитые спектакли по пьесам Славкина, поставленные Анатолием Васильевым, – “Взрослая дочь молодого человека” и “Серсо”. В них не прочтешь, как пьесу “Дочь стиляги” начинал ставить Иосиф Райхельгауз, а после того, как его уволили из Театра имени К.С.Станиславского, она перешла к Васильеву, как шла работа над “Серсо” или над радиопостановкой “Портрет Дориана Грея”, которую Васильев и Славкин тоже делали вместе. Странно, конечно. Но неслучайно ведь Марк Розовский в предисловии к дневникам Славкина пишет о том, что “не успех определял его жизнь, а скорее неуспех”. Про успехи в “Разноцветных тетрадях”, и правда, ничего или почти ничего, а если вдруг удовлетворение происходящим в них и проскальзывает, то скорее в духе совета, который дала Славкину после триумфа “Взрослой дочери” Наталья Крымова: “Записывайте все, что вам говорят. Когда будет плохо – будете перечитывать”. “Консервирование положительных эмоций. Хорошее настроение впрок”, – иронически комментирует эту рекомендацию Славкин.
Зато в “Разноцветных тетрадях” очень много про неслучившееся – ненаписанные пьесы и сценарии, заглохшие на стадии переговоров спектакли, приметы внешнего благополучия, которых у него не было. Подзаголовок дневников – “Записи на обратной стороне жизни”, и зазор между публичным образом Виктора Славкина и тем, каким он предстает в “Разноцветных тетрадях”, действительно возникает. На поверхности – редактор отдела сатиры и юмора популярного журнала, драматург, чьи пьесы шли в разных театрах, легкий, светлый остроумец, окруженный друзьями, не чуждый богемы. В дневниках – рефлексирующий человек, отмеченный какой-то неистребимой печатью грусти. Трезво сознающий не только фальшь и жестокость времени, в которое довелось жить, но и собственные изъяны: “Такой у него был характер. Он не шел на обострение жизненных ситуаций. Потому что боялся проигрыша. Поэтому изначально делал вид, что не больно-то хочется, трогал объект мягкой лапой и тут же лапу отдергивал. А без обострения, риска, без твердости лапы ситуацией не овладеешь. Вот он всегда и проигрывал”. В этой записи 1984 года непонятно, про себя ли пишет Славкин, или это очередной персонаж, которого он собирается сделать героем пьесы или рассказа. Но последняя фраза абзаца говорит о том, что все-таки, видимо, про себя: «“Витька-проигрыватель” – называли его друзья».
Спустя год – еще мрачнее, еще определеннее: “Не прилипает ко мне театр! Не прилипает ко мне жизнь! Жизнеотталкивающий товарищ”.
При этом, несмотря на зазор между публичным и внутренним существованием Виктора Славкина, светлое ощущение от него никуда не уходит. Как ни язвительны иные замечания драматурга, какие смачные театральные байки он ни пересказывает, как ни погружается в литературные дрязги, в его словах никогда не чувствуется подлинной злости или зависти, тех токсичных эмоций, что в первую очередь разрушают самого автора.
Когда закончилась советская власть, Славкин не впал в эйфорию. Возможно, потому что перемены пришли, когда ему было уже пятьдесят, а может – острый, трезвый ум не давал обольщаться. Особого воодушевления по поводу перестройки и ее лидеров в “Разноцветных тетрадях” не заметно, зато есть записи, которые сегодня выглядят почти пророческими. “1.11.90. … и когда партия, наруководившись, насосавшись, наевшись до отвала, отвалилась от стола, густо отрыгнула и сказала: “Ну, ребята, давайте теперь вы, вы же хотели что-то такое, помнится, дельное предлагали – давайте!” – мы, обессиленные борьбой, выпотрошенные жизнью, переставшие уважать себя за то, что во время кровавой трапезы прислуживали за столом, стоим, не в силах двинуться с места. Кончится тем, что едоки отдышатся, отдохнут и скажут: “Ну раз вы не хотите, то мы опять”, – и снова навалятся на еду. На нас”. А дальше – приписка 2000 года: “Так и произошло!”.