Сергей Бархин называет Марину Азизян самым молодым художником. И правда, на фоне ее (пардон за словечко) креативности и работоспособности нынешняя молодежь курит в сторонке. Недавно в галерее «Борей» прошла изумительная авторская выставка Азизян «Вот моя деревня», а Театральный музей приглашает на новую – «Заговор «не таких»», где представлены эскизы к одноименному анимационному фильму Андрея Хржановского. Кроме того, на вернисаже Азизян дебютировала в качестве чтеца-исполнителя: со сцены музея прочла собравшимся остроумные мемуарные заметки о людях, на Марину Цолаковну повлиявших. О первой своей – в детстве – встрече с художником: им оказался дворник, живописавший на клеенках в наивном духе; об учительнице Лидии Львовне Бианки, любившей обэриутов и предпочитавшей Маяковского Пушкину; конечно, об Учителе – Николае Павловиче Акимове.

С Андреем Хржановским Марина Азизян уже работала – над картиной «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину», фантазией на тему возвращения Иосифа Бродского в Ленинград, к родителям. Выбор художника более чем понятен: Марина Цолаковна была знакома с Бродским и людьми его круга, застала цвет ленинградской культуры того времени, да и сама представляет этот цвет. А выбор Азизян художником картины «Заговор «не таких»» объясним в еще большей степени.

Идея снять фильм о сценической судьбе оперы Шостаковича «Нос» возникла у Хржановского более сорока лет назад, сам Дмитрий Дмитриевич дал на это разрешение. Фильм еще в работе, когда выйдет на экран – неизвестно, но, судя по эскизам, действие выходит далеко за пределы не только сценической судьбы «Носа», но и эпохи. В сталинское время врезается XIX век, историческое соседствует с фантастическим, Шостакович, Мейерхольд и Булгаков – инакомыслящие художники своей эпохи – возникают встык с партийными деятелями. Предтеча «не таких» – сам Николай Васильевич Гоголь. И кто же еще, как не Азизян, мог бы так смело сочинять на перепутье эпох и традиций? Она – ученица Акимова, «человека Возрождения» и «самого западного художника» советского времени, через своего мастера имеющая доступ и к Серебряному веку, продолжающему век Золотой, и к русскому авангарду 1920-х – начала 1930-х годов. Николай Павлович, великий парадоксалист, привечал «не таких»: от Олега Каравайчука до Олега Целкова и Михаила Шемякина.

Другой важный фактор: Марина Азизян, родившаяся в Ленинграде, – плоть от плоти города на Неве. Может быть, поэтому в ее творчестве выделяется петербургская тема, совершенно особо проговаривающая авторство художницы. Вспомним хоть ленинградское пространство в фильме Ильи Авербаха «Монолог», хоть рождественские выставки в Фонтанном доме, которые много лет инициировала Азизян. Ее отец – армянский художник, мать – ленинградский искусствовед, работавшая в Эрмитаже, «русском ковчеге». И распахнутость мировой культуре, уникальная способность аккумулировать традиции, оставаясь собой, – то, что отличает Северную столицу, – свойственно и Азизян. Это важно для фильма, где гоголевский Петербург сопряжен с вершинами русского искусства сталинского времени, взятыми в трагических обстоятельствах.

Войдя на выставку, видишь под потолком бумажный транспарант с цитатами из либретто «Антиформалистического райка» Шостаковича, выведенными рукой Марины Цолаковны. «Сюиты, сюитки, сонатки мои, / Развеселые квартетики, кантатки мои». Или вот эта реплика: «Бдительность, бдительность / Всегда везде, / Бдительность, бдительность / Всегда во всем. / Постоянно всюду бди! / Никому не говори!» – ироничная и, кажется, интонационно личная для Азизян. В одном из интервью, с нежностью вспоминая Акимова, она щедро цитировала лозунги своей юности, чтобы дать почувствовать, из какой бездны вытащил Мастер своих учеников. А читая в рамках вернисажа свои заметки, художница вспомнила фразу своей одноклассницы: «Азизян, с такими отметками мы тебя в коммунизм не возьмем!».

Разнообразие деятельности юбиляра ошеломляет: сценограф и художник кино, работала в опере и балете, график, автор коллажей и куафюр, кукол и лоскутного шитья. Но думается, прежде всего, Азизян – человек театра (очень обидно, что сегодня она не загружена работой в нем). Для Марины Цолаковны очень важен контакт со зрителем. Помнится, на предыдущей выставке в «Борее» художница сетовала, что посетители не догадываются крутить одну из инсталляций. Вот и эта выставка предполагает нарушение «созерцательного» формата. Инсталляция «Сумбур вместо музыки» – это обычное жестяное ведро, но с краником наверху; поворачиваешь его, и стенка ведра движется как занавес, открывая расписанную «внутренность». Заглядываешь в прорезь – и видишь как бы сцену спектакля. Сложно сказать, это своеобразный эскиз или же ассоциативное дополнение к выставке, с фильмом не связанное, но такой интерактивный экспонат ей очень к лицу.

А вот три работы, где тоже фигурирует занавес, выполненные уже на плоской поверхности: выступления Двойкина, Тройкина и Единицына, персонажей «Антиформалистического райка», насмешливо представлены как сценки помпезного представления. Три деятеля, под видом которых Шостакович выписал Сталина, Жданова и Шепилова, ругают формалистические тенденции в музыке. «Реалистическую музыку пишут народные композиторы, а формалистическую музыку пишут антинародные композиторы», – утверждает Единицын, у Азизян – грузный усач, «отец народов». Каждый из докладчиков представлен художницей как артист на подмостках, обрам-ленных в советском духе: кумачовые знамена, серп и молот, девушки со снопами по одну руку, парни с винтовками по другую; а многослойность изображения (краска на стекле) создает иллюзию 3D-объема и подчеркивает театральность момента.

Насколько художественный мир, считываемый через эскизы, проявится в фильме – большой вопрос. Одно из необычных предложений режиссеру – «Гоголь в кокошнике»: Марина Цолаковна вычитала в воспоминаниях Аксакова, что как-то он навестил Гоголя и, пройдя к нему в кабинет, увидел пишущего Николая Васильевича в невероятном костюме: шерстяные чулки вместо сапог, шея обмотана шарфом, на голове – шитый золотом кокошник. Причем, как заметила Азизян, подобные детали не нуждаются в житейском или психологическом оправдании: а при каких обстоятельствах Гоголь приобрел кокошник, а зачем он ему? Тогда это по-гоголевски.

Фантазия Марины Азизян не знает границ. Макет сцены-коробки: на подмостках только стульчики, которые леской соединены с колосниками и, видимо, должны танцевать, как марионетки (кажется, «Танцующие стулья» называется эта работа). Поиски образа носа: как это – когда весь человек как сплошной нос? А как выглядит человек без носа? Вот Гоголь, рассматривающий в Кунсткамере заспиртованных мутантов, а наверху парит чучело крокодила. Носы-облака над Казанским собором. Какое-то партсобрание, по мизансцене напоминающее мистиков из мейерхольдовского «Балаганчика». Петрушка, лукаво стоящий напротив Гоголя, Мейерхольда и Шостаковича; троица дана в профиль, отчего обнажается носатость каждого. Вообще, раек, балаганчик, лубок, петрушечный театр – здесь образы формообразующие. Они гарант простодушия, живительного народного юмора, обаятельного наива.

Выставка ценна возможностью увидеть творческие импульсы художника, его предложения режиссеру, а не раскадровки и не готовые кадры. Эту заведомую неутвержденность замысла доносят и материал – чаще всего используется крафтовая бумага с необрезанной перфорацией («что было под рукой», – как будто говорит нам автор), и беглые линии, не скрывающие функционального характера эскизов, но в то же время и ручного авторства. Обнажен «рабочий характер» рисунков, они словно сторонятся того, чтобы на них смотрели как на самодостаточные художественные произведения. Но что поделать, они воспринимаются именно так.

Выставка открыта до 21 мая. Товарищ, бди! – и ее не пропусти!