Школа драматического искусства. После отточия

В истории любого авторского театра наступает день, в который создатель большой театральной утопии покидает свой города Солнца. Минувший сезон “Мастерская Петра Фоменко” начала без своего создателя. Вот уже пять лет как Школа драматического искусства живет без Анатолия Васильева, а Васильев – без своего театра. Но корабли плывут. И корабль ШДИ тоже. И кажется, после этого сезона пришло время в очередной раз поговорить о курсе корабля.

Сегодня в театре появились – или по-особенному проявились – новые лица, которые, не претендуя на солидные лидерские позиции, во многом определяют лицо Школы драматического искусства. Об одном из таких героев завершившегося сезона и пойдет речь. Роман Долгушин в этом сезоне сыграл, легко и азартно, Алджернона в “Как важно быть серьезным” Оскара Уайльда и выпустил (пока на уровне самостоятельного показа) режиссерскую работу – “Ворона” Карло Гоцци.

Поэтика финалов

До прихода в актерскую профессию Роман Долгушин окончил филологический факультет в Саратове, правда, по его словам, без особенного литературоведческого энтузиазма. Тем не менее, он защитил диплом о поэтике финалов в драматургии Гоголя. Почти случайно выбранная тогда тема кажется совсем неслучайной в контексте дальнейшего развития событий.

Долгушин не является прямым, непосредственным учеником Анатолия Васильева. После филфака он попал в ГИТИС к замечательному педагогу Василию Ивановичу Скорику – сразу на третий курс, поэтому интенсивные и, по-видимому, драматичные отношения учителя с учеником, с угрозами отчисления и оправданными кредитами доверия, длились до обидного мало – всего два года. Как вспоминает Роман, именно тогда он понял, каким именно театром хотел бы заниматься, и осознал, чего делать на сцене нельзя никогда. Может быть, это самое важное для начинающего артиста.

Наравне со Скориком своим учителем Роман Долгушин называет Игоря Яцко. С нынешним художественным руководителем ШДИ судьба свела Долгушина еще в саратовской школе № 19, в которой оба они учились с разницей в 10 лет. Потом Игорь ставил в Саратове спектакли со школьниками – со светом, звуком, настоящими репетициями, а благодарные юные артисты, среди которых был Роман Долгушин, уже тогда называли Яцко своим учителем. После ГИТИСа Яцко-режиссер и Долгушин-актер несколько раз встречались в работе, Роман прошел лабораторию Игоря Яцко “Фауст” – два года насыщенного труда над текстом Гете. И лишь затем стал частью труппы театра Васильева.

Если линия Яцко в этой истории представляется осевой, то пересечения с Васильевым кажутся пунктирными штрихами. Прежде чем войти в ШДИ в качестве артиста, Долгушин работал некоторое время в постановочной части театра и имел возможность наблюдать, как Васильев репетирует. И это, конечно, совершено особенный способ обучения и приобщения к школе: через наблюдение, гипотетическую примерку на себя, внутренний диалог.

По стечению обстоятельств Долгушин попал в труппу ШДИ в тот год, когда Васильев вынужден был покинуть свой театр. Здесь волей-неволей вспоминается давняя филологическая работа Романа о поэтике финалов. Впрочем, этот финал в жизни театра оказался не точкой, а многоточием, предполагающим продолжение.

 

Легкомысленная комедия в серьезном театре

Появление “Как важно быть серьезным” Уайльда в постановке Игоря Яцко в репертуаре Школы драматического искусства – важное событие в жизни театра, первая комедия, выпущенная на Сретенке. Казалось бы, сам факт обращения к этому жанру не несет в себе ничего принципиально нового: нельзя сказать, что стихия комического была чужда Васильеву – достаточно вспомнить “Из путешествия Онегина”. Проблема и интерес в случае с недавней премьерой в том, что блистательный текст Уайльда не дает уйти в родные для ШДИ глубины: эта пьеса словно приглашает лихо рассекать на коньках по блестящей поверхности.

Кажется, Игорь Яцко и команда спектакля по-настоящему наслаждаются формой уйальдовских афоризмов. Словесные пикировки превращаются в азартную игру, а в один из моментов обмен репликами буквально перерастает в обмен футбольными пасами: на сцене начинается веселая спортивная кутерьма. Важно, что форма оказывается живой и очеловеченной. В том числе, благодаря Роману Долгушину.

Его Алджернон влюблен в жизнь абсолютно. Он с видимым удовольствием формулирует каламбуры, взахлеб дурачит, с аппетитом поедает лепешки с мас-лом, без удержу влюбляется… Лицо Алджернона – Долгушина чрезвычайно подвижно, но, строя отменные гримасы, этот герой парадоксальным образом умудряется не терять аристократизма

В приведенном описании проступает вторая проблема: “Как важно быть серьезным” в ШДИ – не просто смешная история, это история, в которой смешат, что для театра Васильева совсем уж необычно. Вставные номера-гэги с футболом или мотоциклетными шлемами и куртками под цвет флага Британии – вещь на театре довольно опасная. В данном случае спасают тонкость и профессионализм артистов и главное – артисток, а еще тот неподдельный азарт, с которым артисты включаются в игру по новым, комедийным правилам – и, может быть, именно в Долгушине азарт достигает наивысшего градуса.

Конечно, в комедии невозможно требовать от артистов смиренной и виртуозной “прозрачности”, о которой не раз рассуждал Васильев, вступая в диалог с Гротовским. А игра на публику нередко грозит пошлостью. Что чувствуют в этой противоречивой ситуации сами артисты? Судя по словам Романа Долгушина, в новой комедийно-уайльдовской системе координат они стремятся не потерять связь с первоосновами ШДИ.

Роман Долгушин: Школа Анатолия Александровича Васильева прекрасна тем, что ты имеешь возможность изучать. Театр для меня, для нас – прежде всего, шанс развиваться. Но при всей нашей любви к лабораторной работе у нас сегодня есть задача выпускать спектакли, причем хорошие, иначе мы просто не выживем. Вот комедию мы срепетировали, что удивительно для нашего театра. И все-таки я понимаю, что полутора лет недостаточно для работы с текстом Уайльда. Мне очень хочется продолжать, и Игорь Яцко говорит, что мы еще будем репетировать. Яцко, конечно, – лучший ученик Васильева, тот, кто “украл” его знания (иначе они не давались). Согласно школе Васильева, мы пытаемся исследовать текст, заниматься не только конкретной пьесой, но еще и произведениями вокруг, хотя и этого мало, нужно еще больше. Недавно я прочел громаднейшую монографию Ричарда Эллмана об Уайльде, титаническое исследование. Теперь я понимаю, что за каждым парадоксом этого автора стоит очень много – из его биографии, из эпохи, а мы это нередко пропускаем.

Все говорят (и это правда), что русские не могут играть Уайльда, а наш режиссер предложил совершенно правильный ход: нужно играть в то, что мы как будто джентльмены, аристократы, интеллектуалы. Это же другая природа игры! Уайльд говорил по поводу своей комедии, что выдумал персонажей, которых вообще нет и быть не может. Слишком неправдоподобна совокупность факторов: наличие у них свободного времени, образования, денег, безупречное владение искусством беседы. Понятно, что мы не аристократы, у нас нет денег, мы не владеем риторикой, но у нас есть стремление к этому прикоснуться. Я осознаю, что всегда есть опасность остановиться, а тогда спектакль начинает мертветь. Очень сложно сохранять жизнь постановки в подлинном ее виде.

Мерцание трагикомедии

“Ворон” по фьябе Карло Гоцци – первая режиссерская работа Романа Долгушина. И первая педагогическая: итальянская сказка поставлена им с молодыми актерами, участниками лаборатории Игоря Яцко. С “Вороном” связана проблема “школы Васильева” и ее продолжения: ведь сейчас молодежь, пришедшая в лабораторию ШДИ, оказалась в положении учеников учеников Васильева, и дальше цепочка будет только удлиняться. Это неизбежно означает искажение школы и в то же время – ее дальнейшую жизнь.

“Ворон” поставлен в камерном Тау-зале, в котором артистам до зрителей в буквальном смысле рукой подать, а перемены декораций и всяческие сценические чудеса практически невозможны: нет ни карманов, ни задника, ни кулис. Молодые актеры выходят и свободно обращаются к публике, включают зал в пространство игры. Со всей энергией, присущей первым шагам на профессиональной сцене, они пытаются представлять невероятную историю Гоцци с убийствами, предательствами, волшебными превращениями и силой судьбы, властвующей над героями. В невероятности, сказочности этой истории – особенный интерес для Романа Долгушина.

Роман Долгушин: Сказка написана прозой и белым стихом. Я вижу в ней отличный материал для актерской практики. Плюс законы импровизации: мы оставили одну сцену комедии масок, в которой артисты импровизируют по заготовленной канве. 

Крайне важно, что мы имеем дело с трагикомедией. Успех первого показа-читки “для своих” около года назад крался в том, что, несмотря на ужасы, описываемые в тексте, мы двигались с актерами в сторону комедии. А дальше в наших пробах произошел перекос в сторону трагедии, что вызвало много вопросов. Сейчас мы пытаемся работать с парадоксом трагикомедии, который изначально заявлен у Гоцци. Трагическое и комическое связаны в пьесе неразрывно, поэтому и на сцене все должно меняться, мерцать.

Еще один актуальный для нас вопрос: выстраивать ли открытую или закрытую структуру на сцене, общаться ли со зрителем. Элементы тайны, своего рода детектив – все это предполагает закрытую мизансцену. В какие-то моменты ее можно и нужно открывать. Кроме того, текст Гоцци сочетает в себе игровое и психологическое начало, к нему нужно подбирать особые ключи. По поводу “Ворона” у нас даже присказка появилась: “чем хуже (ситуация, события), тем лучше”. Сейчас я ищу новые способы объяснить этот парадокс актерам. Я не хочу хвалиться, но у нас есть знания, полученные от Васильева через Игоря Яцко, мы можем пользоваться ключами, инструментарием для работы с текстом. И, конечно, помогает филфак – исследования Бахтина о природе смеховой культуры, Ролан Барт, Юрий Лотман, семиотики наши. Да Анатолий Васильев ведь и сам семиотик.

Театр и его границы

Некоторое время назад о театре Анатолия Васильева писали как об элитарном, закрытом. Сейчас он, конечно, другой. Ответить на вопрос “какой?” помогают скрупулезные театроведческие исследования и серьезные разговоры. Но иногда многое можно понять по репликам, как будто не самым серьезным, полумечтательным.

Роман Долгушин: Театр – это общение. Мы же мало на гастроли ездим: ну куда мы со спектаклями, поставленными на сцене “Глобус”, поедем? Пространство ведь очень специфическое. А мне бы хотелось путешествовать, посмотреть мир – внешний, другой. Хочется видеть мир, о котором невозможно прочитать, но мечтаю отправиться туда именно со спектаклями, высказываниями.