Документальный экран
На гатчинском фестивале “Литература и кино”, в рамках специального показа была представлена документальная картина “Прорыв”, посвященная трагическому переходу Балтийского флота из Таллина в Кронштадт в августе 41-го года. Наша беседа – с автором ленты, молодым эстонским документалистом Олегом БЕСЕДИНЫМ.
– Олег, в официальной Эстонии ваше творчество нередко оценивается неоднозначно, но и лестных эпитетов в собственный адрес вам не занимать. Сами вы не скрываете, что без документалистики себя не мыслите. Когда к вам пришло подобное осознание?
– Свою первую картину я сделал в теперь уже далеком 95-м…
– Не такой вы уж и молодой, получается…
– Скажем, средних лет… Так вот, моя первая картина была курсовой работой, а потом случился период, когда я жил мечтами снимать кино, то есть были какие-то проекты, но фильмами не проростали, и только в 2006-м появилась картина под названием “Город казино”. В то время казино в Эстонии сияли огнями буквально на каждом шагу, на небольшом пятачке в одном из таллинских районов, к примеру, было, скажем, сразу семь заведений, Лас-Вегас такой. Я и проводил тогда параллель между американским Лас-Вегасом и эстонским Таллином, пытаясь выяснить про хорошо и плохо. Фильм получился объемным, двухсерийным, казино-то много, но в центре картины оказалась драматическая история солдата, который проиграл все деньги собственной семьи, полковую кассу и, не справившись с обрушившейся на него бедой, расстрелял семью и покончил с собой.
– Вы рассказали в фильме не только драматическую, но и социальную историю. После этого что-то произошло, изменилось, была какая-то реакция?
– Была не просто реакция: фильм обернулся волной демонстраций, некоторые политические лидеры написали лозунги борьбы с казино на своих знаменах и бросились с казино бороться; некий человек решил разработать проект “Острова казино”, над которым трудится, кажется, по сей день. Так что картина, действительно, вызвала большой общественный резонанс.
– Сегодня документальное кино, перестав, хочется думать, быть пасынком в кинематографическом семействе, является полноправным участником кинопроцесса. При этом оно стремится быть и независимым, и авторским. С вашей точки зрения независимость и авторство понятия одного ряда?
– Не думаю. Что значит – независимость? От кого? От чего? Мои картины тоже можно условно разделить. Есть коммерческие, заказные, есть фильмы-портреты. А параллельно идет работа над фильмом, который в этот момент является для вас самым важным. Любая картина требует не только технологических затрат, документальное кино – это нередко огромная работа с документами, это архивы, если речь об историческом кино, процесс сбора информации может занять несколько лет, и большинство важных для меня картин начинались без денег, деньги находились позже, когда ты встречал таких же, как и сам, ненормальных, это примета такая.
– Про исторические картины, подозреваю, вы заговорили не зря, если вспомнить ваш 12-серийный фильм “Русские тропы Эстонии” или тот же “Прорыв”. Что касается “Троп”, то здесь разговор о корнях, и повествование о “российском присутствии в Эстонии” ведет отсчет еще с VIII-IX веков. С “Прорывом” все сложнее. Он про то, что все еще кровоточит: каждый говорит о своем. В “исторических” разговорах вообще нет смысла уповать на объективность.
– Сейчас мы говорим о документальном кино, и главное здесь все же документ. Документ может быть бумагой, фотографией, кадром видео; даже цитата, принадлежащая конкретному человеку, может быть документом. Понятно, что смотреть на историю можно по-разному, и охотников до этого не занимать любому времени. Выход только один – постараться приблизиться к истине. А приблизиться – значит, получить компетентные комментарии, представляющие разные, порой противоположные, точки зрения. Причем я стараюсь ограничиваться не только двумя комментариями – их может быть и больше. И вот на пересечении противоположностей и начинается истина, что, впрочем, тоже не всегда можно гарантировать.
– А если не начинается?
– Тогда берется четвертый, пятый, сколько потребуется, пока не сойдется. Потому и процесс длительный. В “Тропах” мне было очень важно, чтобы об истории русских в Эстонии говорили не только сами русские, но и эстонцы. Поэтому я рад, что нам удалось привлечь к этой работе и профессора Таллинского университета Аурику Меймре, и знаменитого тартуского профессора Сергея Исакова, и известного искусствоведа Юри Куускемаа, и еще многих, и многих заинтересованных людей. Потому мне и кажется, что этот фильм, в общем, удался. Картина была переведена на эстонский, демонстрировалась на одном из телевизионных каналов, и, не скрою, работая над ней, встретившись с немалым числом знающих предмет людей, я узнал много чего такого, о чем и понятия до этого не имел.
– Вы постоянно делаете акцент на документе, что понятно – говорю с документалистом, а не игровиком – и тем не менее… Все чаще вы обращаетесь к практике реконструкции, когда в кадре появляются реальные люди, выдающие себя за персонажей иных десятилетий в ситуации конкретных исторических событий.
– Первая реконструкция возникла в моей картине “Ангел, дарующий жизнь”, посвященной школьнице Веронике Дарий, трагически погибшей в Таллине от пули, которая предназначалась вовсе не ей, киллер стрелял в другого человека. Для работы над документальной картиной я обратился на Эстонское телевидение за некоторыми видеоматериалами, но там они располагали только тем, что имело следствие. Воспроизвести реально ситуацию того утра было трудно, разве что с помощью анимации, либо постановочными средствами, или, наконец, пригласив актеров. Последнее показалось более интересным. В “Прорыве” тоже были элементы реконструкции, и потребовалась она потому, что большинство кинооператоров, которые уходили из Таллина в Кронштадт 28 августа 41-го, находились на погибшем в тот день судне “Вирония”.
– Как ни странно, в картине о Веронике Дарий при всей пронзительности истории об оборвавшейся жизни юной девушки очень цеплял и сюжет – о раскаянии, переосмыслении своей жизни человеком, который стрелял.
– На самом деле, для меня очень важным было сказать о том, что зло победимо, победимо не только карательными средствами, что кажется мне сомнительным, но в первую очередь осознанием самим человеком всей степени содеянного. Человек, чьи пули поразили Веронику рикошетом, был сам настолько повержен случившимся, что начал искать смерти, еще находясь на свободе. Но дело не только в человеке, а в том, что должно оставаться в зрительской душе. В конце концов, кино снимаешь не затем, чтобы радоваться собственной значимости, главное рассказать историю, что-то перелистать, вспомнить. Каждый фильм – попытка задать вопрос не только зрителю, но и себе, понять первопричины того, что однажды случилось.
– “Прорыв” уже много показывался в России, а совсем недавно оказался в Латинской Америке. Для вас это неожиданность?
– Нет. Хотя до этого маршруты моих картин дальше Сибири не простирались. Там я показывал картину о нашем первом президенте нового времени Арнольде Мери, который были писателем, и путешественником, и кинематографистом. А однажды я получил предложение одного из российских фондов показать “Прорыв” в Аргентине и на Кубе. Причем – с места в карьер – собирай чемодан и поехали.
Кстати, один из показов “Прорыва” прошел в Петербурге, в Географическом обществе. После показа ко мне подошла женщина, не скрывая слез, рассказала, что в том переходе погиб очень близкий ей человек. Это была ее личная потеря, ее личная беда и боль, а тогда ведь в течение суток погибло под бомбами и на минах более пятнадцати тысяч, из них четыре тысячи штатских, невоенных. Кажется, что такое одна чья-то беда и боль на фоне больших чисел… Но оказывается, в соседстве с ними она еще безутешней. А тот матрос, что отдал незнакомой женщине плотик, на котором выплывал, и не спасся?.. Именно из таких подробностей складываются истории отдельных жизней на фоне больших чисел.