Грядет большая вода

Сцена из спектакля “Деньги”. Фото предоставлено фестивалемГамбургский театр “Талия” совместно с фестивалем искусств Руртриеннале (Германия) при поддержке Гете-института привез на фестиваль “Балтийский дом” театральное полотно “Трилогия моей семьи”. Фламандский режиссер Люк Персеваль на протяжении трех последних сезонов выпускал по спектаклю (третий вышел только-только, в сентябре 2017 года), в их основу положены семь романов из 20-томного цикла Эмиля Золя “Ругон-Маккары”: “Западня”, “Страница любви”, “Нана”, “Жерминаль”, “Человек-зверь”, “Деньги” и “Доктор Паскаль”.

Жанр “театральная эпопея” сродни космосу, в котором тонут, теряются и пропадают восхищенные зрители. Даже снобы сдаются под напором целого комплекса впечатлений: единое архитектурное пространство, многолинейный сюжет, взрослеющие на глазах герои, чародейство иллюзиона, где прошлое и будущее сменяются с невероятной быстротой, так, что нужно ориентироваться в нескольких эпохах разом.

В спектаклях “Любовь”, “Деньги”, “Голод” театр “Талия” повествует о разветвленном семействе Ругон-Маккаров, чьи отпрыски связаны и с высшим светом, и с глубоким дном общества. Традиционно сократив и перемешав тексты первоисточника (драматурги Сюзанна Майcтер и Джероен Верстеле), Люк Персеваль создает энциклопедию социального института, разъясняя природу его актуальных и сегодня проблем.

 

О порабощении страстей

В спектакле “Любовь” соединены сюжетные линии трех романов: “Западня”, “Доктор Паскаль” и “Жерминаль”. На сцену выкатывают раритетное инвалидное кресло, где должна была бы восседать мать, якобы повинная во всех несчастьях, – 104-летняя прародительница клана Ругонов. Несмотря на то, что все члены семьи сгибаются в пояс перед ее незримым величием, кресло остается пустым. Театр сразу открыто заявляет правила игры. Свидетельства “генетических дефектов”, кои так рьяно разыскивает доктор Паскаль, – чистая мистика, заблуждение, наивная доктрина, снимающая с виновных всякую ответственность.

Меланхоличный перебор гитарных струн (исполнитель Лотар Мюллер) привносит в атмосферу лирический оттенок. А вздыбленная сценографом Аннет Курц громадная волна из досок, словно “Большая волна в Канагаве” Хокусая, – основная декорация, слегка видоизменяющаяся от спектакля к спектаклю, символизирует препятствия и угрозы судьбы, каковых в прошлом Ругон-Маккаров было неоправданно много.

Прачка Жервеза (Габриэла Мария Шмайде) – внебрачная дочь Ругонов, но именно на ее покатые плечи ложится основной груз повествования в первой части. Ее наивные воспоминания становятся фундаментом размышлений о невзгодах семьи. Трудолюбивая Жервеза искренне любит каждого из своих мужей и рожает от них детей. Первый сын станет борцом за права шахтеров, второй – жаждущим крови маньяком, а младшая девочка – самой дорогой парижской куртизанкой.

Театр иронизирует над перипетиями социального кровосмешения. Затеявший фундаментальное исследование наследственности доктор Паскаль (Стефан Биссмайер) терпит неудачу в поиске кристалла счастья, но находит утешение в заботе о племяннице Клотильде (Мари Юнг), к которой обнаруживает нежные чувства. Однако имеется преграда, табу XIX века, не разрешающее внутрисемейные браки. Паскаль борется со своими тайными желаниями и берет над ними верх. Но, увы, оказывается бессильным перед живучестью греха. И слабости передаются далее по наследству.

Алкоголизм добивает хромоножку Жервезу, потерявшую мужей, собственное дело (“Стирка тонкого белья”), детей и остаток чести. В памяти остается улыбающееся лицо героини с заплаканным взглядом. Счастливые вехи ее судьбы остались за кадром, все рушится на глазах. Голос рассказчика бесстрастно сообщает, что ее мертвое тело нашли по источаемому зловонию.

Семья и достаток идут на убыль. Корабль нравственного института трещит по швам и кренится набок. А герои продолжают двигаться в новый век.

 

О власти мамоны

Спектакль “Деньги” погружает нас во вполне знакомые заботы о добывании финансов. Это самая театральная часть трилогии. В ней лицедейство предстает во множестве версий: эстрадные скетчи, танец теней, лирический вокал, пластические номера из мюзикла, клоунские гэги и много чего еще.

В центре – история недолгой жизни Анны Купо, дочери прачки Жервезы, актрисы и куртизанки по прозвищу Нана, одержимой идеей-фикс вспорхнуть по социальной лестнице на самый верх. Она обладает неудержимой жаждой обогащения. Ее природная сексуальность легко разрушает общественные порядки. Бесславный финал Наны отчасти повторяет роковой уход матери: разложившееся мертвое тело обнаруживают спустя несколько дней после смерти в гостиничном номере.

На покатом изгибе деревянного настила появляется новая деталь – лестница из уменьшающихся к вершине ступеней, обитых металлической каймой и ведущих на крошечную сцену, она же маленький будуар, где из мебели – лишь миниатюрная ширма, за которой и обитает юная героиня. Именно здесь на чашу весов кинута мораль, и цена на нее безудержно падает.

Театр будоражит публику танцами стучащих по пишущим машинкам журналистов, беготней голышом по сцене, летающими в воздухе купюрами и акциями, эротическим танцем с позами из Камасутры. Музыка и звуковые инсталляции Фердинанда Фор-ша рождаются из стуков, дребезга и завывания целого ряда неведомых инструментов. В ход к тому же идут большие барабаны и развешенные на галерее металлические листы.

На сцене вновь предстает сплоченный актерский ансамбль, но в нем выделяется звезда Нана в исполнении Майи Шёне. Рассказанная едва ли не карикатурно (чего стоит один лишь ее престарелый поклонник граф Муффа – развалина и тиран – в исполнении великолепной Барбары Нюссе), ее история кажется емкой, дикой, сражающей наповал. В этой Нане за недостатком воспитания и таланта скрывается такая обезоруживающая искренность, которой трудно противостоять. Она прямо-таки сгорает от любопытства к жизни, воодушевления и охоты стать “благородной”. И идет напролом, многого добиваясь. Актриса демонстрирует на сцене смертельный номер биения мотылька о раскаленный фонарь судьбы, к которому слетаются все герои сюжета.

К концу Нана остается лишь в трикотажной комбинации, откуда просится, прямо-таки рвется наружу тело. Игры в любовь с красивым актером варьете Гектором (Паскаль Хоудус) или дряхлеющим графом лишь усугубляют ее одержимость деньгами, что приводит сначала к разорению и гибели любовников, а затем к смерти сына и ее самой.

Мир, в котором есть только деньги, беспощаден. Но мир, в котором денег нет, самое настоящее дно.

 

О бунте

В “Голоде”, заключительной части “Трилогии моей семьи”, лихо сплетены сюжеты о сыновьях прачки Жервезы и почти детективная история насильственной смерти похотливого судьи, председателя правления железных дорог. Страдающий психическими нарушениями Жак Лантье (Рафаэль Стаховяк), став свидетелем убийства судьи в вагоне поезда, неожиданно осознает, что и сам мечтает о кровавых деяниях.

Люк Персеваль погружает зрителя в экстатическое состояние полуночного транса, когда ни зги не видать. Редкие пятна света открывают отдельные детали, сцену целиком рассмотреть нелегко, она высвечивается столь мимолетно, что вглядеться и зафиксировать не успеваешь, но все же осознаешь, что волнообразный горб отодвинулся куда-то в глубину.

На сцене – эреб, олицетворение вечного мрака. Черноту пугающего морока разрезают лучи шахтерских фонариков, прикрепленных к каскам. Брат Жака – Этьен Лантье (Себастьян Рудольф) – революционный лидер, ратует за поиски справедливости и забастовку в шахтерской среде, где условия работы невмоготу.

Каждый всполох света дрожит и трепещет, предрекая трагический исход. Возникает ощущение духоты и тесноты, когда даже в момент пробуждения нежности вокруг влюбленных обнаруживается клубок шахтерских лиц, рук и ног.

На гребне дощатой волны возникают исключительно пророческие фигуры (вроде старика-рабочего по прозвищу Бессмертный в исполнении все той же Барбары Нюссе, изрекающего: “Мы недостойны счастья”) или гонцы с дурными вестями. Планшет сцены заполнен старателями угледобычи, и внезапно из их рядов неким галлюциногенным видением вырывается, стелется по сцене нарочито замедленный, сексуальный танец двух преступников – соучастницы убийства судьи Северины (Патрисия Жолковска) и одержимого ее смертью Жака Лантье.

В такой близости убийцы и борцы за справедливость практически теряют различия. Похоть, страхи, боль и нужда смешались в гремучем коктейле. И вот черные фигуры шахтеров уже кажутся скопищем бесов. А улыбки Северины и Жака, смачно описывающих смерть, – оскалом дьявола. Даже пойманный врасплох волнениями на шахте директор (Стефан Биссмайер) становится очередным слугой тьмы, устроившим кровавую расправу, дабы замести следы нарушений.

В душераздирающих звуках саксофона (исполнитель Себастьян Гилле) слышны и предсмертные стоны природного начала, уничтожаемого технологическим прогрессом, и какофония сатанинского хохота.

Фигуры голода иконописны. Призрак сошедшей с ума Жервезы бродит по сцене в ночной рубашке и безостановочно шепчет молитвы. Главу семейства Маэ (Тило Вернер) убивают первым. Его пятнадцатилетняя дочь Кат-рина (Мари Юнг) взорвана русским анархистом в шахте. Одинокая мать Маэ (Ода Тормайер) цепко сжимает сверток с окоченевшей от голода маленькой дочерью, и слезы текут по ее щекам. Уставший бояться старик Бессмертный предрекает полное отсутствие выхода, тупик. А мятеж зреет и прорывается.

Люк Персеваль как последний театральный социалист романтизирует бунт. Но как истинный гуманист рассказывает о нем в трагической тональности. На сцене, будто на дне морском,

раскинули руки убиенные повстанцы. Лишь пара фигур осталась стоять лицом к надвигающемуся отряду вооруженной полиции. Звучат пророческие финальные слова: “Если между людьми справедливость невозможна, бойня будет продолжаться до истребления последнего живого существа”. И зал обмирает от ядовитого предсказания.

В одном из интервью Люк Персеваль сказал, что “Трилогия моей семьи” по Эмилю Золя – исследование вопроса человеческого счастья. Цены на личное добро растут, нравственный институт управляется фактором пользы. Общественное же благо становится ширмой преступных намерений. Прокрутив за шесть часов несколько витков цивилизации, театр приоткрыл завесу над будущим, где только бездна. Грядет большая вода.

Леонид ЛУЧКИН

    • Сцена из спектакля “Деньги”

Фото предоставлено фестивалем

«Экран и сцена»
№ 21 за 2017 год.