С поэзией паровозов покончено

Сцена из спектакля “Каренина”. Фото предоставлено пресс-службой фестиваляС 1 по 10 октября в Театральном центре “На Страстном” прошел юбилейный X Международный фестиваль моноспектаклей “SOLO”. В очередной раз он дал нам понять, как широки границы жанра (есть ли они вообще?) и каким неохватным может быть спектр возможностей крупного артиста.

Фестиваль открылся итальянским спектаклем “Мышелов” (режиссер Карло Черчелло, Elledieffe – Teatro Elicantropo) о Неаполе после землетрясения 1980 года. Существо, едва напоминающее женщину, рассказывает несвязные истории о своей и чужих жизнях. Оно – как будто единственное, что осталось живым в пространстве постапокалипсиса. Его повествование ведется гипнотической темпераментной скороговоркой в стиле Джульетты Мазины. Это сверхобаятельный люмпен, алкоголик, мышелов, проститутка в экстравагантно-нищенском облике. Когда актриса Имма Вилла в поеденной молью шубке открывает светлый ажурный зонтик, вспоминается городская сумасшедшая Фуфала в исполнении Софико Чиаурели из картины Тенгиза Абуладзе “Древо желания”.Интересно, что к той же героине кинематографа, кажется, отсылает нас и Егор Арсенов в спектакле “Подлинная история Фрекен Бок” по пьесе Олега Михайлова (Театр на Малой Бронной). Здесь сходство не только в зонтике, но даже в чертах лица, цвете волос и том, как они пушатся. Одинокая, забавная, теплая, Фрекен – Екатерина Дурова проглочена миром пыльной мебели, читай, памятью, которая все время оживает. Звучат истории про детство Фрекен, про особых детей, про недолюбовь и недожизнь. И рефреном – прекрасная шведская колыбельная “Byssan Lull”.

Привезенный из Германии “Сад Ильзы” – режиссером и актрисой здесь выступила Анна Пешке – может быть, самый тихий и точно самый страшный спектакль фестиваля “SOLO”. Это грандиозная работа ученицы Хайнера Гёббельса. Актриса не прикрыта ни словом, ни эффектной пластикой, ни множеством физических задач. Зрителя ждет час спрессованного напряженного действия. Это торжество вкуса, скупой, но взрывающей восприятие выразительности: как отобраны средства (ни одного иллюстративного образа насилия!), как простроена звуковая партитура (то непринужденные песенки под живое пианино, то приглушенные мучительные стоны в записи, то неопределенные шумы, как будто гудит сама Земля).

Прототип героини “Сада Ильзы” – работница концлагеря Ильза Кох, прославившаяся особой жестокостью. В белом халате и медицинских перчатках Ильза срывает длинными щипцами чехол с кресла, по частям, – и все это так, будто снимает скальп с человека. Из шерстяной “начинки” кресла, как из живой плоти, она теми же щипцами выковыривает клок и кладет в специальную баночку, а после расслабленно смотрит телевизор.

Вспомнился монтаж кадров у Роберто Росселлини в “Риме – открытом городе”: начальник римского гестапо смотрит на организованные им пытки и тут же, пройдя в соседнюю залу, вальяжно попивает алкоголь в светском обществе ему подобных.

Волосы блонд здесь – основной символ жертв Ильзы. Она сплетает их в косы и ложится на них в кресло. Косы торчат из матраса. И самый, пожалуй, сильный образ: она вплетает эти пряди в свои распущенные волосы. Все эти чудовищные смерти – ее часть и не могут быть отделены от нее. Иногда страшные эпизоды разбавляются тем, что актриса поет наивные популярные песенки тех лет под аккомпанемент фортепиано. В финале, сняв нацистскую форму, Ильза застывает в одном белье у стены в ярком свете, сначала в профиль, потом в анфас. Раз за разом – судорожные звуки: она пытается то ли вдохнуть, то ли крикнуть. Кислорода нет.

Актриса-режиссер Кристин Генон решилась превратить 800 страниц романа Виктора Гюго “Человек, который смеется” в инсценировку на 16 страниц и самостоятельно создать одноименный спектакль. Нет никакой нарочитости в том, как по ходу действия исполнительница меняет субъекты повествования. Всего их три: сочувственный, но дистанцированный голос автора (здесь пол не играет роли), голос Урсуса и голос самого “человека, который смеется”, – в финале. Так, меняя лица, актриса избежала опасности застрять на все время спектакля на высокой ноте. Патетическая декламация, посвященная страданиям несчастного существа в первой части (она здесь действительно выстреливает, от нее правда больно), сменяется затем резкими ироничными репликами колоритного персонажа Урсуса, что на время снижает градус. А последняя трансформация происходит, когда у гримерного столика Кристин Генон обретает внешние черты Гуинплена, растягивая лицо в безобразную застывшую улыбку.

Завершился фестиваль “SOLO” монументальным праэпосом “Одиссей. Красная рапсодия X” (режиссер и исполнитель – Йоргос Пантелеакис). Для спектакля был взят самый кровожадный эпизод “Одиссеи”, но он оказался остраненным, обескров-ленным принципом размеренного рассказывания, закольцованностью историй.

Отдельно хочется отметить привезенный из Италии спектакль “Каренина” режиссера Франчески Каприоли. Поначалу нам предлагают метафорически-символистскую эстетику, из-под покрова которой постепенно проявляется постдраматический театр, тотальный интертекст, а в финале слышатся остро публицистические ноты. Но в то же время дискурс сопереживания, возникший сразу, никуда не исчезает. А начиналось все с того, как сломленная пополам, придавленная снопом сухоцвета за спиной, актриса медленно выплывала на сцену в пышной юбке, усеянной блестящими змейками магнитофонных лент.

Анна–Паола Сенаторе читает строки Марины Цветаевой. Анна общается с гипсовой фигурой Сережи – статуей в стиле соцреализма с застывшей улыбкой, от которой становится не по себе. Анна распахивает объятия и зовет сына, но вынуждена сама медленно идти к нему, постоянно спотыкаясь. В это же время она рассказывает Сереже историю Снегурочки, которую пронзил и убил солнечный луч, когда Снегурочка почувствовала любовь. Добравшись до фигурки мальчика, Анна обнимает сама себя и танцует перед Сережей под детскую мелодию. Вдруг, отвернувшись от сына, достает из-за спины гипсовую кисть фантома Вронского – возникает другой танец. В музыке появляются басы – и атмосфера сразу становится напряженно-торжественной, это атмосфера большого и праздного мира. Кисть снова прячется за спину, и звучит прежняя музыка. Так продолжается несколько раз.

Потом актриса обнажится, стоя спиной к зрителю. Кажется, что ее раздевает та самая белая рука. И ласкает. Анна отворачивает сына от своей наготы. Плачет. И один за другим крошит пальцы этой белой руки. В следующей сцене актриса усеивает поцелуями фигурку мальчика и ненароком отламывает ручку, потом ножку.

Когда героиня должна броситься под поезд, в спектакле происходит резкий эстетический слом. “Нам надоело умирать ради вас!” – эти слова звучат в страстном финальном монологе, и не от лица персонажа – от лица самой актрисы Паолы Сенаторе.

Почему надоело? Потому что “с поэзией паровозов покончено, Лев”. Потому что “156 человек бросились сегодня под поезд метро”. Потому что есть “самолеты, перестрелки, террористы, исламское государство, Северная Корея, Дональд Трамп, Россия, которую топчут ОМОН, СОБР, МВД…” “Дети, которые рисуют китов и умирают”. “Люди здесь исчезают, Лев”. “Женщин продают, потому что они красивые, нищие и с голубыми глазами”.

И от этого всего у актрисы рождается: “Я не могу”. Не может продемонстрировать нам перевоплощение в образ и “полную гибель всерьез” (и если верить исполнительнице, то ни ей, ни зрителю это сегодня не нужно). Возникает компромисс с необходимостью театральной условности: “Умру сегодня, и хватит”. И в третий раз актриса пытается сыграть сцену, в которой Анна бросается под поезд. На этот раз “удачно”.

Кажется, эта работа была самым эстетически совершенным событием фестиваля.

Наталья СОЛОВОВА

  • Сцена из спектакля “Каренина”

Фото предоставлено пресс-службой фестиваля

«Экран и сцена»
№ 20 за 2017 год.