Три спектакля по шедеврам западного кино, три острые грани сегодняшней реальности. “Братья” Алексея Мизгирева, “Идиоты” Кирилла Серебренникова и “Страх” Владислава Наставшева – это трансформировавшиеся “Рокко и его братья” Лукино Висконти, “Идиоты” Ларса фон Триера и “Страх съедает душу” Райнера Вернера Фассбиндера. Премьера заключительной части триптиха в “Гоголь-центре” состоялась в конце прошлого сезона. Для театра пьесу о несчастной любви пожилой русской уборщицы и приехавшего из Таджикистана молодого рабочего написала драматург Люба Стрижак, автор нашумевших “Кед”.

Страх – это эмоция, помогающая выжить. Древнейшая психическая реакция на опасность, свойственная как человеку, так и животным. Страх унижает человеческую природу, делает личность примитивнее. Если хочешь избавиться от него, есть только три пути: прячься, беги или нападай. Электорат партии ЛДПР, широко представленный в пьесе Любы Стрижак, выбирает последнее. Ненавистники меньшинств, хоть и показаны сатирически, озвучивают реалии, которые невозможно игнорировать.

Главный носитель правой идеи в пьесе – Продавец (Сергей Муравьев). Разоренный неудачник выплескивает накопившуюся ненависть на “понаехавших”. Он пишет скотчем на полу лозунги “Гости с юга, идите на х..!” и “Вон из Москвы!”, кричит, задыхаясь от бешенства: “Это моя земля!”, и рассказывает реальную историю о таджике, ограбившем дом своих давних благодетелей. Есть в пьесе и зять главной героини Лиды Глеб (Михаил Тройник), вместо него начальником стройки назначили приезжего, который согласен на меньшую зарплату. Есть еще чиновник Федулов (Лера Горин), в обличительном монологе напоминающий о неутешительной статистике, по которой львиную долю преступлений совершают нелегальные трудовые мигранты. Актеры экспрессивно надрывают голосовые связки и размахивают руками. В репликах их персонажей – существующие социальные и экономические предпосылки к ксенофобии, против которых не попрешь сентиментальной историей о любви двух одиночеств, по воле режиссера выходящей в спектакле на передний план. Документальный пласт пьесы наглядно иллюстрирует существование огромной социальной проблемы. И на этом фоне гуманистический пафос “Страха” безнадежно меркнет.

Роль Лиды с упоением исполняет опытнейшая актриса труппы Светлана Брагарник. Есть в ее образе и понятная тема маленького человека, и романтический бунт против общественных предрассудков, и жертвенность, и большая, долгожданная любовь. Положительный характер идеалистического склада контрастно выделяется на фоне остальных. Где вы видели русскую уборщицу в возрасте, которая пожалела и пригрела бы таджика? Тип личности, совершенно немыс-лимый в российских реалиях. Сначала Лида – человек, привыкший к постоянным унижениям, запуганный, неказистый, одинокий. Влюбляясь, она на глазах расцветает, молодеет: спина выпрямляется, в движениях появляется женственность, глаза блестят. Еще немного сценического времени – и она уже сломлена общественным мнением, умоляет мужа о бегстве, прячется за его спиной от разъяренного мезальянсом народа (самая узнаваемая мизансцена – с обстрелом помидорами). Постепенно враги идут на примирение, и Лида заключает с ними преступный с точки зрения морали компромисс. Она не хочет замечать того, что с Абу обращаются, как с собакой, радуется восстановленному общественному статусу и пытается сделать мужа более русским: не готовить, например, его любимый нарын из конины. Слишком внезапно страх “съел ее душу”. Та ли это Лида, что только что защищала Абу от националистических нападок, что танцевала лезгинку на своей свадьбе?

Не вполне корректно сравнивать постановку с фильмом, но обойтись без этого не получается. В спектакле не происходит главного щелчка, что есть в шедевре Фассбиндера, когда за социальными масками главные герои (и зритель вместе с ними) вдруг видят друг в друге индивидуальность: личина сбрасывается, открывается персона. Светлана Брагарник играет именно такую влюбленность, но в “Страхе” нет Абу, которого можно полюбить как личность. В пьесе, насколько можно судить по тексту спектакля, описано чувство более странное. Ничего бы между Лидой и Абу не было без общего ужаса перед обезумевшими людьми. Их любовь питается всеобщей ненавистью.

В образе главного героя, Абу, собраны все стереотипы: живет в бараке на окраине Москвы, спать приходится с соседями по очереди, встает засветло, работает, как вол, менты его унижают… Жил в Худжанде, любит конину, имеет много родственников – сверх этого о нем практически ничего не известно. В пьесе происходит то, чего на самом деле больше всего боится любой человек, срывающийся работать в другую страну, – Абу теряет самого себя и становится для окружающих только “одним из таджиков”. Россияне не могут выучить его длинного красивого имени и зовут коротким, напоминающим кличку обезьяны из мультфильма об Алладине. Уроженец Калмыцкой республики, актер Седьмой студии МХТ и “SoundDrama”, Евгений Сангаджиев документально воспроизводит национальные особенности нового русского таджика: акцент, интонации, жесты. Но его Абу – человек без свойств. Он какой-то и агрессивно-смиренный, и цинично-романтичный. “Ты, я жениться – очень хорошо!” – навязчиво убеждает он Лиду, и зритель ясно понимает, что дело не во вспыхнувшей страсти, а в жилплощади и прописке. Смотришь на их объятья и невольно вспоминаешь сюжет фильма Ульриха Зайдля “Рай. Любовь” о том, как пожилая австрийка искала женское счастье на африканском секс-курорте. В искренность чувства Абу начинаешь верить чуть позже, вместе с заполняющим зал запахом маринованных помидоров, которыми закидывают обороняющихся молодоженов. Теперь он не просто альфонс, но хотя бы еще и защитник своей женщины.

Страх окончательно “съедает душу” Абу, когда он сбегает к таджикской любовнице. У нее никто не будет возражать против конины на столе, не скажет, что его глаза стали шире, что он уже почти и не таджик. Но даже актерский талант Сангаджиева, позволяющий оправ-дывать бесхарактерность героя, не может заставить зрителя сопереживать абстракции. Драматург и режиссер в конце убивают свою картонную куклу, не позволяя ей жить в России долго и счастливо. Абу, по-видимому, отравленный любовницей, умирает в корчах, но у зрителя внутри от этого ровным счетом ничего не шевелится.

Собрались как-то киргиз, узбек и китаянка и начали играть таджиков… Так же встретились актеры бывшего Театра имени Н.В.Гоголя, недавние выпускники Школы-студии МХАТ, латвийский режиссер, русский драматург и решили делать спектакль по мотивам немецкого киносценария 70-х годов. Слишком много разнородных эле-ментов так и не сложились вместе.

Владислав Наставшев родился в Риге, учился в Петербурге, работал в Лондоне и поставил спектакль в Москве за 7 недель – что ему до наших проблем с мигрантами? Он взял остросоциальную пьесу с трафаретными персонажами и попытался сделать из нее тонкую мелодраму. Сам при этом создал для актеров чудовищно неудобную среду, поместив их в условное пространство – в этом, собственно, и заключается авторский стиль режиссера. Зрители смотрят на сцену, как на подиум, с двух сторон, а там из декораций только пластиковые столы да стулья. Один на другой режиссер нанизывает нехитрые образы, метафоры только и успеваешь щелкать, как орешки. Все просто. Пластиковая мебель взята из таджикского кафе, где происходит встреча Лиды и Абу. Метафора неестественности и недолговечности. Влюбленные построили из столов шаткую пирамиду – это о неустойчивости их отношений. Соседка обмотала пирамиду строительной лентой? Опасная тема вызывает настороженность обывателей – скоро счастье рухнет. Есть метафоры красивые. Летящие в белую столешницу красные помидоры, например. Или, вот, дождь изображается аплодисментами – ну и что, что тысячу раз слышали, все равно же трогательно. Есть метафоры непонятные и актерам мешающие. Вот Лида кормит Абу ножками от столов, и прекрасная актриса Светлана Брагарник, пытающаяся эмоционально оправдать режиссерское решение, вдруг начинает выглядеть сумасшедшей. Абу собирает из ножек лопасти вертолета и еле-еле, роняя, вращает. Они с Лидой куда-то летят. Куда? Зачем?

Владислав Наставшев детально продумал пространство, создал для спектакля красивую музыку, добавил немного мистики в лице инфернальной китайской актрисы Ян Гэ, играющей любовницу Абу. Режиссер виртуозно выстроил переходы между сценами, но… по большей части тривиальные метафоры испортили впечатление от того, как сделан этот спектакль.

В основе “Страха” все-таки лежит не фильм Фассбиндера, а переработанный сценарий. Тем обиднее, ведь сама идея кинотриптиха кажется очень интересной. Если есть постановки, в основе которых лежит литература, театр художника и театр, работающий на стыке с хэппенингом и перформансом, то почему так мало спектаклей, осмысляющих киноэстетику? Возможно, скоро ситуация немного изменится. По информации от художественного руководителя, в этом сезоне на сцене “Гоголь-центра” среди прочего планируется премьера от режиссера Андрия Жолдака с рабочим названием “Солярис”.