Моложавый подтянутый отец весело боксирует с сыном-подростком. Его красавица жена скоро подарит ему дочь. Для полного счастья осталось задержать подольше в гостях любимого друга, короля Богемии Поликсена – они так редко видятся: дела, дела королевские. Кажется, задержись тот подольше, чтобы полюбоваться их счастьем, и чувство полноты жизни будет бесконечным. Король Сицилии Леонт (Орландо Джеймс) чувствует себя точно достигшим подлинной вершины мира.

Оттуда можно только вниз, он смутно догадывается об этом, но еще не понимает, насколько крутым и жестоким будет спуск.

Поликсен (Эдвард Сэйер) непреклонен в своем намерении уехать, но у жены Леонта Гермионы (Натали Рэдмол-Квирк) уговорить его получается лучше. Поликсен не может устоять перед ее очаровательной настойчивостью и, несмотря на колебания, дает согласие задержаться. Этого вполне достаточно, чтобы искра ревности упала на слишком идеальное, без единого изъяна, счастье короля. Леонт сам создает мизансцену, соединяя застывшие фигуры жены и друга, сам додумывает остальное. Мысль ревнивца летит, как пожар по сухому лесу, и вот уже сын, слишком живой, слишком требовательный, вызывает отторжение – ведь он, скорее всего, рожден от другого. Впрочем, сыну пока даровано прощение – он же не выбирал себе родителей. Жизнь рухнувшим с вершины альпинистом летит вниз.

Деклан Доннеллан говорил во многих интервью, что, работая над этим спектаклем, подробно изучал расстройства личности, их причины и следствие. Леонт в его спектакле – современный социопат-мажор, не справившийся с грузом власти. И грузом счастья. Ему оказалось легче сорваться с катушек и разломать свою жизнь, как слишком дорогую игрушку: жалкие ее обломки ему понятнее, чем сложно работающий механизм. Герой Орландо Джеймса, состояние которого актер передает с медицинской точностью и настоящей шекспировской страстью, вызывает яростное отторжение и глубокую жалость. Это человек, ставший рабом своей идеи, в концепцию которой так легко, оказывается, уложить всю жизнь – сложную, противоречивую, полную тайн.

Деклану Доннеллану оказалась очень важна фигура сына Мамилия (в спектакле его играет подросток с еще детским голосом Том Коут). Его история – еще один вариант “Нелюбви”, детской катастрофы. Столкнувшись с внезапной холодностью матери (дикая ревность мужа, приближение родов лишили ее душевных сил, и на ласку к сыну ее просто не хватает), увидев звериную жестокость отца, ударившего мать в живот, ребенок заходится в истерике, очень похожей на аутичную: родительская ссора обострила какой-то серьезный душев-ный слом в его душе. Посреди шекспировской “Зимней сказки” (хотя здесь нет ничего ни от “зимы”, ни от “сказки”) – почти документалистика по детским психотравмам. В обычной жизни такая травма остается с человеком, как правило, навсегда, выстреливает спустя годы психозами, агрессией или апатией. Но в театре все сгущается, и мальчик умирает, захлебнувшись нелюбовью. Эта детская тема настолько важна Доннеллану, что он еще вернется к ней в своем грандиозном финале.

Кульминация первого акта – суд над Гермионой, законодательное закрепление безумия. Идет прямая трансляция суда, на экране – лицо Гермионы, смертельно раненной поступками мужа, теряющей сына и дочь, а с ними смысл жизни, но непокоренной. И продолжающей любить своего мужа, отравленного ревностью. Она готова увидеть в ней болезнь, готова принять любые удары судьбы, готова ко всему. Готова даже выдержать тот миг, когда они потянулись друг к другу, застыв в шаге от примирения, хотя его-то пережить сложнее всего. И Леонт не может выдержать столь близкую возможность вернуть утраченное семейное счастье и окончательно сжигает мосты.

Деклан Доннеллан на сей раз отказался от своего излюбленного приема, когда на сцене параллельно основному сюжету происходит и другое событие, точно кто-то нам все время напоминает о том, что случилось в это же время, но в другом месте. Здесь он точно снимает кино в основном на крупных планах, полностью сосредотачиваясь на переживаниях героев. Тем более что структура “Зимней сказки” дарит режиссеру невиданную свободу. И если первый акт смотрелся как психологический триллер, во втором он позволяет себе перебрать все жанры. Так, появление воришки Автолика (Райан Дональдсон) превращается в маленький рок-концерт. Разборки между подружками сына пастуха (Сэм МакАрдл) – в подобие телетрэша в духе какого-нибудь “Пусть говорят”, где присутствие аудитории заставляет героев еще активнее и жарче вываливать на публику всю подноготную. А паспортный контроль для приехавших в Сицилию пастуха (Питер Мортон) и его сына – в злую сатиру на полицейское государство, где небогатый приезжий подвергнется унизительным проверкам, сборам безумных справок и даже будет избит для профилактики, при этом останется по гроб благодарен представителю власти, что легко отделался.

Кажется, что все эти стилевые интермедии нужны режиссеру, чтобы зал выдохнул перед мощным финалом.

Режиссер резко замедляет темп, приглушает свет, обостряет напряжение. Отец впервые за шестнадцать лет видит дочь (Элеонора МакЛафлин), им же самим обреченную на смерть. Еще не узнав ее, он узнает в ее лице черты любимой жены и смотрит на нее так, как не смотрел бы ни один влюбленный юноша. Медленно, но неумолимо разжимается пружина боли, которую испытываешь, когда знаешь, что потерял безвозвратно что-то главное в своей жизни, сам стал творцом своего несчастья. Служанка Паулина (Джой Ричардсон) ведет Леонта и Пердиту в потаенную комнату, где хранится “статуя” Гермионы. В тот момент, когда Леонт обретает вновь свою жену, а дочь – мать, кажется, будто режиссер остановил время, и тишина в зале достигает абсолюта. Чудом выглядит не столько превращение статуи в женщину, сколько это рукотворное умение сгустить плотность переживаемых всем залом чувств. И тут режиссер обозначает цену этого счастья (то самое приращение смысла, оказывающееся в спектакле самым важным). Юный Мамилий, который никогда не станет взрослым, выходит, чтобы обнять родителей, но его новая наставница Время (Грейс Эндрюс), рас-кованная девица в рваных джинсах, уводит ребенка за руку. Сына видит только отец – то ли получивший прощение свыше, то ли окончательно погружающийся в безумие.