И снова май

К 80-летию Александра Александровича АВДЕЕНКО

25 мая – его день. Мы собирались в редакционной комнате. Кто-то привозил с дачи тюльпаны – к этому дню они пышно расцветали. Корректор Надежда Ивановна пекла пироги и доставляла их из дома бережно упакованными – чтобы в метро не помяли. Накрывали стол, и начиналось отмечание дня рождения нашего главного редактора Александра Александровича Авдеенко.

Отметили его день рождения и 25 мая 2011-го, а 9 августа пришла печальная весть…

Перед августовским отпуском мы вместе с ним сделали очередной номер. Вместе наметили следующий, послеотпускной. Но вышел он уже без Сан Саныча. А у него были планы… Хотел опубликовать материалы к двадцатилетию событий августа 91-го. Для нас, для газеты особенно памятных. “Экран и сцену”, которая к тому моменту выходила полтора года, высоко сидящее начальство внезапно закрыло и так же внезапно открыло – Авдеенко, обычно сдержанный и не склонный к выяснению отношений, в тот раз не сдержался и отношения с высоко сидящим начальством выяснил. Не мог не выяснить – заступился за свое детище, за своих сотрудников и коллег.

Уже без него вышли и 1000-й номер “Экрана и сцены”, и следующие… Газета живет. Конечно же, его не хватает. Не хватает его поддержки, профессиональных навыков, общения, рассказов – а рассказывать о друзьях, встречах, спектак-лях, фильмах он мог часами. Дверь в кабинет главного редактора, когда редакция еще находилась на Новослободской, 73, не закрывалась, и мы по поводу и без повода заходили к нему. Приводили авторов, планировали номер, обсуждали материалы, пили кофе. Потом, когда с Новослободской нас выселили, и пришлось переехать, он кабинета лишился (редакция обитала в одной комнате) – остался лишь стол, стол главного редактора.

Но несмотря на проблемы, обстоятельства, сложности, хорошее было время, славное, прожитое в общей работе, сотворчестве. Верные авторы – многие из них начинали в “Экране и сцене”, а теперь входят в элиту кино- и театральной критики. Верные читатели – одна из почитательниц “ЭС” с первого ее номера, сотрудница Исторического музея, отдельные материалы ксерокопировала и отправляла друзьям в другие города; помнила все статьи Авдеенко и однажды пришла в редакцию, чтобы познакомиться с ним лично и поблагодарить.

Читатели без нашей подсказки могут оценить его вклад в “Экран и сцену”, которую он создал, пестовал, защищал. Она была делом его жизни – глубоко личным и общественно значимым. И, что очень важно и что не так уж часто встречается в нашем сообществе, у Авдеенко был дар – восхищаться талантом и успехом других.

Один любопытный момент, о котором знают немногие. С Саввой Кулишом Сан Саныча связывала давняя дружба, и их дачи в Переделкино находились по соседству. Так вот… Савва Кулиш в своем “Мертвом сезоне” доверил ему крохотную, но ответственную роль. В знаменитом эпизоде обмена разведчиками. Авдеенко представлял “вражескую” сторону. В черной иномарке, обернувшись к Ладейникову-Банионису, называл услов-ленное для обмена время “пять двадцать пять”, потом сопровождал его до пограничной полосы. И все. Наверное, меньше минуты на экране. Машины разъехались, пустынное шоссе, робкое пение птиц. Перематываешь – и вот он снова в кадре, молодой, подтянутый, сосредоточенный. “Пять двадцать пять” – порой звучало в редакции как пароль.

Однако жизнь не перемотать, как кинопленку. Не вернуть прошедшее. Но остаются воспоминания. Их можно длить и длить…

25 мая – его день. Впрочем, многие-премногие дни, проведенные с Александром Александровичем, словно слились в один.

Редакция “ЭС”

 

Писатель Анатолий Макаров, автор, друг, соучастник по нашему общему делу, газете “Экран и сцена”, вспоминает: “…Александр Александрович Авдеенко был классическим шестидесятником и в жизни, и в профессии. Доктрины и концепции интересовали его мало, лишь до такой степени, какая соответствовала представлениям о достойной, наполненной событиями жизни. А жизнь он любил беззаветно и самозабвенно. И был ее настоящим асом, мастером дружбы, общения, путешествий, застолий, светских развлечений, проявляя бескорыстнейший энтузиазм в преобразовании быта и устройства праздников.

В каком-то смысле Саша Авдеенко был похож на “певчего дрозда” из легендарного фильма Отара Иоселиани. Как и этот мифологический персонаж, он постоянно нужен был всем, всегда куда-то спешил, одновременно занимался сотней самых разных дел, причем не своих, а чьих-то, кому не смог отказать.

Его везде ждали, и он никуда не опаздывал, ни на премьеру в Большой, ни на просмотр в Дом кино, ни в баню, где ждали его друзья, ни на редакционную планерку. И при этом успевал писать прекрасные статьи, рецензии и репортажи, почти всегда непосредственно в номер, посреди шумной, галдящей, спорящей и острящей редакции.

При всей своей богемности Саша Авдеенко внушал доверие и начальству и при желании мог сделать значительную журналистскую карьеру. Однако то ли честолюбивого желания не хватило, то ли начальственное доверие имело свои пределы, но годы новой действительности не принесли ему ни поста редактора крупной общенациональной газеты, на который он, безусловно, имел право, ни должности главы какого-нибудь нового телеканала, на какую он, много лет отдав освещению и осмыслению телевизионной практики, вполне мог претендовать.

Свобода застала его в кресле главного редактора небольшого, но в высшей степени стильного издания, завоевавшего в художественном сообществе прекрасную репутацию, в еженедельном приложении к газете “Советская культура” “Экран и сцена”. Культура перестала быть советской, газета “Экран и сцена” обрела независимость, но ни процветания, ни заслуженной влиятельности новые общественно-экономические обстоятельства ей не принесли. Власть идеологии сменилась откровенной властью денег, а умение найти общий язык с их владельцами не входит в число шестидесятнических добродетелей.

Зато главное место среди них занимает верность своему призванию и предназначению.

Плейбой и весельчак, Александр Александрович Авдеенко оказался бедным и неподкупным рыцарем своего независимого издания. К тому же оказались востребованными неожиданные свойства этой неординарной натуры: предрасположенность к одинокому ремеслу, к сосредоточенному мастерству, избегающему излишней публичности и суеты.

В эпоху тусовок и высоких технологий Саша возродил культуру почти кустарного, почти руками изготавливаемого издания, в котором был и главным редактором, и главным художником, и главным бухгалтером, и единственным распространителем на собственном автомобиле…

На столь же собственном опыте он познал, какою ценой приобретается истинная журналистская независимость. Не та, ради которой выходят на митинги и посещают гламурные офисы, а та, которой отдают жизнь и судьбу”.

 

“Боль”, статья Александра Александровича Авдеенко, была опубликована в газете “Экран и сцена” по следам трагических событий в Вильнюсе в январе 1991 года. И оказалась в каком-то смысле провидческой.

 

Боль

Четверть века назад мне был страшный звонок из Виньнюса: погиб скульптор Теодорас Казимирас Валайтис, мой друг и, пожалуй, брат. Он ворвался в Москву в конце пятидесятых – огромный, красивый, как бог, и талантливый, как черт. Он увез из столицы самую красивую девушку Замоскворечья, и не было прекрасней пары, когда венчались они в церкви на Якиманке.

Теодорас и меня повенчал с Литвой на всю жизнь. Он рассказал мне о своей земле все и показал все с башни Гедиминаса – на века назад и десятилетия вперед.

В его доме на тогдашней улице Горького я познакомился едва ли не со всеми, кто работал в кино, театре, художественных мастерских. Я полюбил этих людей, их искусство, я полюбил их свободную и независимую мысль.

Весть о том, что Валайтиса нет, потрясла меня. В горестный день похорон меня встречал на аэродроме такой же потрясенный Стасис Красаускас. Мы с ним тоже очень дружили. Потом я и его хоронил – судьба выбирала самых сильных, смелых, талантливых. И душа моя до сих пор противится жестокости этого отбора, хоть прошло много лет.

Не только в жизни и смерти дело. Кому много дано – того больше всех бьют. И когда я стою у их могил на разных кладбищах Вильнюса, скорбь так же сильна, как раньше. Но выросли их дети – Мария и Кристофер, Аисте и Раса, у них тоже есть дети – внуки моих незабвенных друзей. Я часто думаю о них, хоть вижу уже много реже. Мне так хочется, чтобы они были счастливы.

И вот в воскресенье рано утром, спустя четверть века, мне вновь был страшный звонок из Вильнюса – рыдающий голос моей родной Марьянушки произнес: “У нас война… Скажи всем, кому можешь”. Что мои слова? Об этом который день уже с болью, гневом, недоумением и страхом говорят вся страна и весь мир.

Марьяна – внучка поэта Константина Бальмонта, который много-много лет не дожил до наших парламентских дебатов, где желание возмездия становится счастьем бытия. Его дочь, мама Марьяны, Нина Константиновна, оставившая этот мир в прошлом году, не дожила до страшной альтернативы. В ее коммунальной квартире на Полянке, с ее сыновьями и дочерьми, я провел свою юность. Коммуналка на годы вперед определяла судьбу каждого. И даже огромная семья не могла жить вместе – каждому отжаливалось по комнате в разных районах.

Квартирный вопрос, как говорил классик.

Марьяна после горькой потери, с двумя детьми на руках, нашла себе счастье – того легендарного Гедимина, о котором писал ее дед. Еще он писал: “Но я с тобой… За то, что русскую супругу любил и холил Гедимин…”

Я люблю Гедиминаса – мы притирались временем, а с их сыном Александром, моим тезкой, валялись и катались по снегу еще не этой, а доброй зимы, как два беззаботных щенка. Литвин и русский.

Марьяна сказала мне в воскресенье рано утром: стыдно, что я русская.

Люди, это страшно! Она – не “русскоязычная”, потому что прекрасно говорит по-литовски, и дети ее знают два родных языка: литовский и русский. До чего же мы дошли, когда добро и зло делят не по их извечной библейской несовместимости, а по цвету крови, флагов и обид.

Мне лично незнаком никто из погибших, но имя каждого из них – Видаса, Римантаса, Игнаса, Альгимантаса, Витаутаса, Виргиниуса – носят люди, которых я хорошо знаю и люблю.

Мне тоже стыдно и больно – за себя. За то, что и от моего имени и во имя якобы каких-то моих интересов кто-то позволяет себе открыть огонь по безоружным и беззащитным. Я знаю, что если бы были живы Теодорас и Стасис, они не остались бы в стороне. И Марьяна с Гедиминасом тоже были бы на площади.

В самые худшие годы мы находили общий язык. В лучшие годы мы стреляем друг в друга, чтобы превратить их еще в более худшие. Чужие ошибки исправлять легче всего. Для этого достаточно всего лишь отречься от прошлого. Но плодить собственные – это обрекать на позор не себя, а детей и внуков, которым никогда не отмыть нас добела.

Были Тбилиси, Баку, Ереван, Душанбе, Сумгаит, Степанакерт, Узень… И еще много чего. Критическая масса беременна новыми взрывами.

И ничто нас не спасет, если, отбросив все, мы не поймем: люди, а не штыки и гусеницы – единственный залог будущего державы.

Марьянушка, поцелуй Девулю, Кристи и Гедиминаса. А Александру скажи, что его русский дядька и тезка – всегда с ним.

Я не хочу страшных звонков ниоткуда.

Александр АВДЕЕНКО

«Экран и сцена»

№ 10 за 2017 год.