Объявлен шорт-лист конкурса драматургии «Ремарка». Как распределятся первые три места в каждой номинации («Мир» и «Приволжский федеральный округ»), станет известно 23 апреля. Финальные мероприятия конкурса пройдут 21, 22 и 23 апреля 2017 года в Казани. В финале конкурса состоятся читки и обсуждения пьес-победителей, мастер-классы членов жюри и награждение авторов. Предлагаем читателям беседу с членом жюри «Ремарки», театроведом и театральным критиком Кристиной Матвиенко – о том, кто, как и для кого создает сегодня новую драматургию.

 

– В 2008 году в Петербургском театральном журнале была опубликована ваша статья, где вы описываете историю становления «новой драмы», ее вехи – конкурсы, фестивали, возникновение центров современной драматургии. Драматургический конкурс «Ремарка» уже стал частью этой истории?

– Думаю, да. Хотя это уже история новейшая: конкурс «Ремарка» молодой, его создатели и отборщики – активно работающие и развивающиеся молодые драматурги, режиссеры, театроведы, а его жюри, в частности, люди, которые сами выросли на «Новой драме» – Михаил Дурненков, Родион Белецкий, Елена Исаева.

– В той же статье вы писали о том, что «новой драме» не нужны большие площадки. Как вы считаете, сегодня современной драматургии все еще удобней существовать в малой форме?

– Вообще говоря, больше нет разницы между малой и большой формой. Нет и пьес, специально создаваемых для той или иной формы – встречаются очень камерные истории, которые ставят на большой сцене, и за ними очень интересно наблюдать. Это больше не противопоставление.

– В статье ««Новая драма»: победа без триумфа» чувствуется какое-то ностальгическое настроение. Как будто «новая драма» это явление, которое в начале нулевых сделало «прививку» театру и растворилось. То, что происходит сейчас в современной драматургии, – продолжение начинаний Михаила Угарова и старших товарищей?

– Вопрос состоит из двух частей. Первое. Конечно, ностальгия имеется – потому что я помню, чем «новая драма» была для российского театра. Но я прекрасно вижу, что в нынешнем театре не только новая пьеса важна, но и новая музыка, и новый способ оформления пространства, и новые телесные практики. И настаивать на одной только пьесе странно. А при этом выросшие на «новой драме» художники во многом определяют климат театра и работают много и разнообразно. Во-вторых, конечно, не продолжение начинаний определенного круга людей, но трансформация, поскольку видно, как, например, Павел Пряжко повлиял на тех, кто моложе. Но слышны и свежие, иные голоса.

– Несет ли современная пьеса что-то принципиально новое по отношению к той «новой драме»? Какой он – автор современной пьесы?

– Нынешние авторы «помягчели», они не так радикальны, и их все больше интересует персональный мир человека в его очень близком рассмотрении. На политику они почти не замахиваются. При этом сегодняшние драматурги очень внимательны к миру.

– Герой современной драматургии – кто он? Как развивается тема маргинальности героя?

– Маргинальные герои – это один из мифов. Их брали за яркость языка, и еще потому, что «новой драме» свойственна эмпатия, желание дать слово ущемленным слоям населения. Этим никто, кроме «новой драмы», не занимался в 2000-е. Поэтому я бы сказала так: современная драматургия в принципе заточена на то, чтобы близко и пристально вглядываться в людей, особенно если у этих людей случились в жизни серьезные драмы, как у бездомного или наркомана. Герои очень разные – в хороших пьесах особенно заметно, что автора интересовала личность, а не типаж. Есть пьесы Константина Стешика, где герой – тридцатилетний, переживающий духовный и душевный кризис. Есть пьесы Ирины Васьковской – в них несчастливые женщины живут в больших городах. Есть комедии Юлии Тупикиной, где Ромео и Джульетты из будущего ищут свою любовь. И так далее – когда читаешь новые пьесы, путешествуешь по героям нашего времени.

– Есть ощущение, что современная драматургия стала более лиричной, что она носит исповедальный характер. Как изменились материал, поэтика, проблематика современной драматургии?

– Исповедальными были и ранние пьесы Натальи Ворожбит, и Михаила Дурненкова. Но да, наверное, многие авторы сегодня пользуются своим личным «материалом», чтобы писать текст для театра – они как бы пускают посторонних в закрытую дверь своих переживаний и личных историй.

– Как вы считаете, современная драматургия сейчас в большей степени отражает фактуру жизни? По ней можно будет судить о 2010-х годах? Или современный автор конструирует свою реальность?

– Отражает, да, и даже в специально сконструированных вещах – тоже, просто непрямым способом. Об этом десятилетии по ней можно будет судить, уверена, потому что нынешние драматурги держат руку на пульсе времени, такое у них «чувствилище», так они слышат время – через диалог.

– Существует ли жанр, в котором современному драматургу существовать наиболее комфортно, или современная драматургия стихийно тяготеет к отсутствию жанра?

– Жанра нет. С ним играют, иногда дотошно следуют ему, но мне вообще непонятна эта тема – пьесы неинтересно делить по жанрам, да они и выламываются из границ жанра все больше и больше.

– Можно ли считать читки самостоятельным жанром в театре? Может быть, это как раз самый органичный формат существования современной пьесы?

– Считать самостоятельным жанром, наверное, можно – просто потому, что новодрамовские режиссеры и актеры прекрасно научились это делать. Но «новая драма» это не что-то такое специальное, что невозможно поставить в театре – просто нужно уметь ее слышать, а не забивать постановочными концепциями.

– Зритель, читатель молодой драматургии – кто он? Кому в первую очередь современный драматург адресует свой месседж?

– А мне вовсе не кажется, что он адресует – он просто разговаривает с собой по-честному и разбирается с миром. И это очень интересно – прежде всего, нетеатральной публике, потому что театральная отравлена «искусством» и «красотой», а для нетеатральной это оказывается глотком свежего воздуха.

– Работает ли современная драматургия в отношении зрителя/читателя как терапия? От чего она может его спасти, вылечить? На что спровоцировать?

– Она может дать почувствовать, что ты в беде не один, что есть еще такие же, как ты. То есть она дала голос малым сообществам или вообще уникальному голосу человека. В этом смысле современная драматургия если не терапия, то здоровое лечение правдой.

– Есть ощущение, что в современной драматургии слово стало важнее, чем действие, исчезает область подтекста, герои «выплескивают» большие, исповедальные монологи, как будто герой современной пьесы больше не может молчать. Верно ли такое ощущение? Если да, то с чем связано подобное смещение в построении пьесы, изменение ее языка?

– Возможно, просто потому, что действенные, «конфликтные» пьесы – это область старого театра. В этом смысле Чехов – наш рулевой навсегда. Невозможно через жесткие категории действия, в основе которого была борьба одного с другим, выражать современную, очень непонятно устроенную жизнь. Вот и ищут другие способы.

– Драматург идет за режиссурой или драматургия провоцирует режиссуру?

– Иногда для режиссера очень важен драматург – как в тандеме режиссера Дмитрия Волкострелова и драматурга Павла Пряжко. Иногда драматург хочет быть поставленным, много смотрит и ориентируется на что-то, увиденное в театре. Но вообще все как-то иначе устроено: людей влекут идеи, желание сделать что-то вместе, высказаться на острую тему, обнаружить новое пространство или услышать новую музыку.

– Если попытаться в трех понятиях описать атмосферу, которая наполняет современную пьесу, то какие могут быть использованы слова?

– Реальность, персональный опыт, живая речь.

– Можно ли сформулировать миссию современной драматургии?

– Изменить наше представление о театре, а еще лучше – помочь увидеть мир и самого себя в нем.

– Что вы ждете от новой «Ремарки»?

– Новых голосов – чужих, пока не известных, но, уверена, очень интересных.