Так уж нелепо, неправильно, несправедливо сложилось, что наше анимационное кино нынче можно увидеть, пожалуй, только на фестивалях. “Большая анимация”, анима-блокбастеры в прокат выходят, но короткий метр… А фильмы эти обязательно надо увидеть. Всем и каждому. Потому что они мудрые. Потому что в них – полет образов, метафоры и ассоциации. Потому что они рукотворные. Потому что это “сверхкино”.

Алексей ДЕМИН – режиссер, сценарист, художник, аниматор, педагог, обладатель много-многочисленных призов отечественных и международных фестивалей. “Кошки под дождем”, “Тихая история”, “Очумелов”, “Шатало”, “Тише, бабушка спит”, “Андрей Хижина и его горе” – фильмы Алексея Демина. Их обязательно надо увидеть.

 

– Встречаюсь с вами уже немалое число лет, и знаю, как сложно удивить вас вопросом, на который не получишь ответа. И все же… Вы двойной тезка царя Алексея Михайловича Романова. Вам самому присуще что-нибудь царственное?

– Разумеется, как же иначе…

Царь Алексей Михайлович очень любил комнатные цветы, на окнах в его покоях их множество стояло в горшках. Мой отец тоже обожал цветы в горшках, и в этом смысле мы, несомненно, пересекаемся с тишайшим, как его называли, Алексеем Михайловичем. По-моему, кстати говоря, не самый плохой был царь.

Последними словами мопассановского Бернара, одного из бунинских персонажей, были: “думаю, что я был хороший моряк”. Мне кажется, Бунин немного завидовал Бернару, ему, вероятно, тоже хотелось думать про себя, что он был “хороший моряк”.

– Кажется странным, что при всей вашей любви к Бунину, вы в своих фильмах к его произведениям пока еще не обращались…

– На самом деле, у меня даже есть сценарий “Господина из Сан-Франциско”, но пока что руки дрожат, наброски, впрочем, потихоньку делаю. Надеюсь на хорошую паузу, тогда и нырну в это море у острова Капри.

– Наверное, дело в стереотипах, но трудно представить героев “Солнечного удара” или того же “Господина из Сан-Франциско” в анимационной трактовке.

– Я недавно посмотрел “Пароходик Вилли”, где впервые появился Микки Маус, и понял, что сталось с анимацией с приходом в нее Диснея. Оказалось, что это искусство неожиданностей: все время вздрагивал, про каждый кадр, каждую сцену думал, что так не может быть, и видел, что так быть может. Мир оживал, пространство оживало, персонажи делали то, что в жизни не делают. Вот такого Диснея мы любили и любим, и такой анимации ждем.

В каждом фильме, который делаешь, есть нечто такое, что заставляет забыть про всех – любимую жену, обожаемых детей, ничего не можешь с собой поделать, и тебе обязательно нужно закончить эту сцену именно сегодня, и переделать ее хоть сто раз, чтобы получить необходимое.

– И вам ничего не мешает испытывать подобные чувства?

– Давайте вспомним “Осенний марафон” Георгия Данелия и его героя, который никак не может найти в жизни укромного, спокойного уголочка, раз все вокруг не так и все мешает. Но это “все мешает” на самом деле сильно помогает, потому что в ином случае мир, как у Бродского, заснул бы вместе с ангелами и Господом Богом, если бы все получалось, как мы желаем. Но не получается, как хочется, не получается отгородиться, все равно зазвонит телефон, все равно некстати отворится дверь, в подобной ситуации мы как раз и привычны работать.

– Значит ли это, что вы не входили в конфликт с действительностью, не требовали дать “атмосферы” вслед за одной экзальтированной чеховской дамой?

– Нет, такого не испытывал, но пообсуждать, обнаружить для себя проводок, с которого все начинается, дернуть за него… И тут я обращаюсь к своим любимым авторам, вместе с ними стараюсь нащупать такой проводок, поскольку, на мой взгляд, в этом и состоит смысл профессии: определить, где болит, и – нажать… И для меня становятся открытием стихи или проза Юрия Коваля, не говоря уже о дошедших до экрана моих любимых чеховских персонажах, Очумелове, например.

Мы состоим их того, что любим. Любишь Чехова или Бунина, любишь Норштейна – это обязательно однажды вылезет и вылезает, потому что всегда хочется добавить чего-то от себя.

– В одной вашей картине речь идет, как показалось, про несчастье счастья и счастье несчастья, и данный парадокс неплохо было бы обсудить…

– На самом деле это кино про счастливых людей, которые, не знают, что передают свое горе другим. Два человека продолжают оставаться счастливыми, не замечая, что рядом исчез кто-то, оказавшийся лишним, ненужным. Вот настоящая жизненная драма, и, возможно, все мы нередко становимся ее действующими лицами в стремлении к незамутненному счастью. На мой взгляд, это такой слепок с нынешнего времени, укор всем нам, невнимательным к тому, что порой происходит рядом. Если его, укор этот, не услышишь, то потеряешь вкус к жизни, – гениальная, на мой взгляд, мысль Коваля.

– Вас называют чрезвычайно нежным режиссером. Но как ее, нежность, не расплескав, переносить на экран?

– На самом деле, тут, по-моему, речь о нежности идеи, текста и того, что в нем заложено. Даже о нежности кисточки, без которой потом не получится кадра, кисточку, кстати, после работы надо обязательно мыть. На этом уровне я, пожалуй, соглашусь с Диной Годер, приклеившей мне ярлычок нежности. Но на самом деле анимация не кажется мне областью нежных искусств и прикосновений, отнюдь нет. И чем смелее мы бросаемся в какие-то общечеловеческие темы, тем интереснее.

– Как вы определяете для себя, какая сцена в будущем фильме станет главной?

– В том же “Шатало” – ведро, улетающее в колодец, и попытка деревенского матроса и черного кота разобраться с устройством этого до Средиземного моря колодца. Предварительно в сцене все было расписано, все компановки сделаны, но не получалось. И вдруг появляется Катя Байкова, совершенно изумительный мультипликатор, ученица Юрия Норштейна. Мне не хотелось отдавать сцену в другие руки, но тут отдал, и из предполагаемых 20 секунд она сделала полторы минуты. Когда увлечен, трудно остановиться – моторчик включается, и пока батарейка не сядет, он будет крутить свое. “Мне придется из-за тебя переделывать фильм”, – сказал я ей тогда, так и вышло, что-то пришлось переделывать “под Катю”, которая сработала гениально.

– А вас самого, получается, никогда не заносит?

– Еще как заносит, и на работе заносит, и со студентами, и хорошо бы всегда заносило. Потому что черта лысого, чтобы паровозик, вышедший из пункта А, вовремя пришел бы в пункт Б, по пути обязательно что-то случится.

– Сегодня – перечисляю только общеизвестное – основой для анимационного фильма могут стать песок, пластилин, бумага, стекло… Полагаю, список может быть продолжен, и, наверняка, конца ему не видать?

– В прошлом году мы дали на фестивале в Суздале приз питерцам. Они взяли коробки из-под советских телевизоров, дешевый, ничего не стоящий картон, сложили из них чудесный метрополитен с вагонами, эскалаторами и всем прочим, что положено.

Кстати, “Кошек под дождем”, и вообще первые свои пять фильмов я сделал на обойной бумаге. Было два огромных рулона, тогда это тоже много не стоило… Я думаю, правильно, что сейчас ребята специально ищут материал, из которого можно сделать кино. К примеру, два молодых москвича – Вася Чирков и Юра Богуславский – опрокидывают акварель в ванну и, снимая, наблюдают, куда плывут цветные облака. Сумасшедшие люди…

– Вам никогда не хотелось сделать сыновей персонажами своего кино?

– Так был же такой фильм по Давиду Яковлевичу Дару, “Тише, бабушка спит” назывался. Это, как раз, сказка про двух мальчишек, один из которых абсолютно отвязный и потому попал в Город невоспитанных. Мне так нравится эта история, хотя не знаю, не живем ли сегодня сами в Городе невоспитанных, и не жили ли в таком городе тогда? Словом, все перепутал, сам запутался, сценарий запутал. Но он как-то сам собой развязался, главное, родители рядом, и тогда все, в конце концов, оказывается в порядке…

– Что-нибудь, кроме семьи, анимации и учеников, вам по жизни интересно?

– Каждый год я покупаю книжки по математике, складываю их в шкаф, чтобы не забыть хотя бы, что такое дискретная математика, комбинаторика, но все чаще и чаще понимаю: это ушло. Однако полистать люблю, вдруг наткнешься на что-то неожиданное…