Михаил КАЛИК: «Все главное в жизни связано с любовью»

Михаил КАЛИКК 90-летию режиссера Михаила КАЛИКА

“До свидания, мальчики!”. 1964 год. Тот давний черно-белый фильм был снят как-то по-особому. Вроде бы просто, но… Как-то по-особому выглядел южный город. Как-то по-особому накатывала на берег морская волна и играли на ней солнечные блики. И уходила к горизонту песчаная коса. И бежала по ней девочка вслед за поездом, который увозил ее друзей-мальчишек. Навсегда увозил из города их детства и юности, из последнего безмятежного лета, из предвоенной поры. Они еще не знали, что их ждет, – мы знали, и потому так нестерпимо щемило сердце.

Раньше, в 1959-м, появилась “Колыбельная”. В 1961-м – “Человек идет за солнцем”; кино о счастливом человеке, о мальчике, который открывает мир.

А еще раньше, в 51-м, студент режиссерского факультета ВГИКа Михаил Калик был арестован по обвинению в “создании террористической организации” и отправлен в лагерь. Освобожден и реабилитирован в 54-м. Восстановлен во ВГИКе.

1968 год – “Любить”.

1969 – “Цена”. Снята по пьесе Артура Миллера для телевидения, положена на полку и впервые показана только в 1989-м.

В 60-е хотел сделать картину о Януше Корчаке. Не случилось.

В 1971-м Михаил Калик эмигрировал в Израиль. Вернулся и в 91-м, через двадцать лет после отъезда, снял фильм “И возвращается ветер…” – о времени и о себе, в попытке восстановить разорванную “связь времен”.

 

Интервью с Михаилом Каликом, которое мы предлагаем вашему вниманию, – о фильме “ЛЮБИТЬ”, тоже попавшем под цензуру. Вера Таривердиева вспоминала: «“Поздно, мне любить тебя поздно…” – стихи Евгения Евтушенко, рваные современные ритмы, как будто джинн, вырвавшийся из бутылки. Быстрый финал после долгой медленной части, если говорить на языке классической музыкальной формы. Но он не завершает, а размыкает форму, он оставляет вопрос открытым, как будто появляется еще один сюжет в этой вечной череде сюжетов о любви, о неизбежности ожидания…

Фильм был запрещен, полной копии не сохранилось. Его не выпустили ни на фестивали, ни на экран. Авторы были вновь удивлены и обескуражены официальной реакцией. Ведь они всего лишь снимали картину о любви…»

А режиссер Савва Кулиш сказал, что если бы фильм вышел на экран, “это была бы бомба. Это было новое слово в киноязыке. Кинематограф мог бы быть другим”.

 

– Почему вы выбрали эту тему? Вы говорили, что искали новый язык, хотели соединить игровой и документальный материал…

– Да, но не только. Это одна из причин. “До свидания, мальчики!” был первым фильмом, когда я понял, что нужно работать на стыке разных видов кино, разных жанров.

Я хотел найти новую форму для рассказа о любви. Мне хотелось сделать дискуссию, широкую дискуссию – что же такое любовь? Немножечко с юмором. Поэтому начинается с опроса людей… Это запев, предложение – “давайте все в этом участвовать”. Было два очень важных хроникальных эпизода, которые вырезали – так мы их и не нашли потом. Один – на танцплощадке с мальчишками и девчонками 16-17 лет. Мы подошли к ним с микрофоном (камеры они стеснялись, поэтому мы ее спрятали, снимали их на большой оптике, издалека).

Второй хроникальный эпизод – наоборот: мы снимали в редакции “Литературной газеты”, куда пригласили журналистов и писателей. Комната, где собрались умные, образованные люди, рассуждающие со знанием дела. И все это в дыму. Люди, которые знают, как говорить, но искренности и открытости у них нет. И философствования настоящего нет – такого, как у Александра Меня. У него есть все. Это не только религия, но религиозная философия. А тут только общие фразы, гладкие, литературные.

Фильм, действительно, восстановлен, но не полностью, о чем я всегда говорю. Его так сократили, что потом пришлось вставлять лишнее, чтобы увеличить метраж. Первый вариант фильма был самый лучший, он – авторский.

Все самое главное в жизни связано с любовью – от рождения и до смерти.

Сама форма фильма обязывала снимать новеллы определенным образом, чтобы это не было враньем, ведь рядом – хроника. И Алиса Фрейндлих, которая снялась в ленинградской новелле, это прекрасно понимала и играла великолепно. И когда мы давали хронику, зрители принимали такой переход; может быть не все, но принимали.

– Это были не постановочные сцены?

– Нет. Мы искали сценки в жизни. Пластические этюды. Я называл “пластические стихотворения” – стихотворения без слов. Инна Туманян была режиссером хроники, она умела находить такой материал. А с финалом нам просто повезло!

– Трудно поверить, что женщина в берете, нервно ждущая кого-то, – не постановочный эпизод…

– Да, многие так считают. Мы искали определенный образ. Я назвал его “Любительница абсента”. Эта картина висит у меня дома. Я ее перевез из Москвы. И Инна Туманян мне как-то сказала, что есть такая женщина – она приходит постоянно в одно и то же место. Инна ходила в такие места, где назначают свидания в Москве. Вот, например, около Центрального телеграфа.

Вообще полагалось сначала подойти к человеку и попросить разрешения на съемку – и иногда мы так и делали. “Мы вас будем снимать, но вы не обращайте внимания…”. И мы подошли к девушке, предупредили ее, но никакого задания ей не давали. А в других случаях давали: “Сейчас к вам должен подойти молодой человек…” А помните ее соседей по столику? Противоположный образ – “довольные жизнью”. Вот они вообще ни о чем не подозревали.

К тому же у нас был замечательный оператор, тоже вгиковец – Аркадий Кольцатый, специалист по хронике. У него хороший глаз. В кадре, кстати, толпа была настоящая, мы не предупреждали о съемке.

Мы всегда выбирали разный антураж: где-то лестница, где-то народ, где-то парк…

– А в новелле о паре, не нашедшей приюта в городе, все-таки кто виноват: они сами или среда, осуждающая влюбленных, город, где любовь вызывает подозрение?

– И то, и другое. Конечно, город, не приспособленный для любви. И сами герои, которые не выдержали это испытание.

Дело в том, что в фильме вырезан важный кадр, многое объясняющий. Когда эти двое приезжают в лес, таксист с ухмылкой тихонько говорит герою Льва Круглого, кивая на девушку: “Приезжая?”, и добавляет: “Только ты по-быстрому”. И герой что-то бормочет в ответ вместо того, чтобы оса-дить мужика. И все это слышит девушка, у которой после услышанного совершенно меняется настроение и отношение к происходящему. Вот тогда она раздраженно говорит: “Тоже мне лес…”, потому что почувствовала антикрасоту эпизода.

Конечно, это унижение для человека. Невозможность найти интимное пространство. Даже на природе его нет. Слова шофера все разрушают.

– И все-таки у зрителя, даже если бы он увидел эту вырезанную сцену, сохранилось бы ощущение, что любви между героями не было.

– Но ведь у них была целая серия испытаний. Череда гонителей. Негде любить. Мы жались, как собаки. Я очень хорошо помню – жались в подъездах.

– Ваше содружество с Микаэлом Таривердиевым – уникальное явление в истории не только отечественного, но и мирового кино. Идеальный союз кинорежиссера и кинокомпозитора.

– Мы совпали в чем-то главном! Я всегда монтировал с учетом музыки – не всегда эти смыслы должны совпадать, но обязательно тесно взаимодействовать. К сожалению, многие режиссеры этого не понимают, используя музыку в качестве иллюстрации. Знаете, для фильма “Человек идет за солнцем” Микаэл нашел стихи Семена Кирсанова и написал музыку. Песня работала на атмосферу эпизода сна мальчика. Он видит искусственное солнце, потом фантастическая ночь, огни машин в темноте… Переход от яви к сну. Такую же странную песню – “Не отнимайте у женщин сигареты” – мы хотели вставить в фильм “Любить”, но она не вместилась в структуру. Тяжеловато. Там и так много смысловых слоев. Поэтому мы слова убрали, а музыку оставили.

В процессе работы над фильмом я многое сокращал, чтобы не сбить ритм. Молодые ребята часто умеют делать короткометражку, а большой фильм нет. У больших вещей большие ритмы – то есть они построены по другим законам.

Например, в картине “Любить” я вырезал замечательный эпизод с Евстигнеевым, поскольку он не вмещался в структуру. Женя Евстигнеев сыграл пьяного мужика, которого встречает мальчик после свидания с девушкой в зимней петербургской новелле. Мальчик начинает ему помогать, провожает до дома, и мы слышим их разговор. Сцена была и смешная, и грустная.

Евстигнеев был потрясающим актером – все понимал с полуслова, угадывал. Я его снял одним из первых в фильме “Человек идет за солнцем”. Он просто делает, ничего не играя. Женя был старше меня на несколько месяцев. Мы ровесники. В нем была такая сила! Он был ударник. Женя безумно талантлив и умен, жизненно мудр. Все эти встречи формируют тебя лучше всякого образования.

– Сегодня фильм “Любить” воспринимается как картина о том, как в атеистическом обществе сохранилось понятие, напрямую связанное с верой. В значительной степени благодаря отцу Александру Меню и “Песни песней”, строки которой предваряют каждую новеллу.

– Я точно знал, что за всю историю человечество лучше ничего не придумало о любви, чем “Песнь песней”. Это первое, что вызвало резкое неприятие у чиновников. “Зачем? Это Библия. А у нас не религиозное общество”. Я отстаивал, приводя самые неожиданные и забавные доводы: “Даже в классической литературе авторы постоянно ссылаются на “Песнь песней”. И классики марксизма тоже. Это красиво. Вот Куприн. У него есть рассказ – он так и называется “Песнь песней””. Был такой идеолог – Романов, и он мне отвечал: “Да? Вот как? Тогда надо подписать в титрах: “Куприн””.

– Вообще появление фильма “Любить” свидетельствует о том, что советский режим разрушался изнутри. Если такая картина могла быть снята в 1968 году, то, значит, время сделало огромный скачок вперед по сравнению с 40-м – 50-и годами. И невозможно полностью вернуться назад, остается двигаться только вперед. И трагическая история с “арестом” вашего фильма выражает отчаянную попытку режима удержать почву, ускользающую из-под ног. Это фильм о смысле жизни, поиске смысла.

– От меня требовали сделать фильм о любви в понятной для советского сознания форме. Но время, действительно, изменилось. С войны вернулись люди, которые побывали в Европе, потом в 50-е пришли люди, прошедшие лагеря. Сам факт освобождения из лагерей политических заключенных сыграл колоссальную роль в изменении массового общественного сознания, мировоззрения общества. И даже я вернулся в некотором смысле героем.

Вот странно, но именно в лагере я вырос в настоящего человека. Это был университет. Там даже физическое здоровье не имело главного значения – люди либо ломались, либо закалялись. Мои родные думали: Мишенька – худенький, слабенький, болезненный. Ничего не болезненный, оказалось, что я здоровее других. Туда приезжали здоровенные мужики, и их качало от слабости: им надо было есть, как следует, а кормили так, что вроде не умрешь, но и сыт не будешь.

Я не могу поверить, что стоял по колено в ледяной воде и бросал двумя лопатами землю и все шло на “морду” обратно, так стоял – и ни разу не заболел. Заболел только тогда, когда “дал на лапу” доктору. Мама прислала мне посылку, и я ему ее отдал, попросив бросить письмо маме в почтовый поезд.

В лагере были все слои, огромный мир – власовцы, бандеровцы, казаки, иностранцы – пленные и политические: немцы, венгры, итальянцы… Я бы за всю жизнь такого не увидел, такой разворот – социальный, национальный…

По всем моим картинам были поправки, все время шла борьба – кроме “Колыбельной”. Потом мне чиновники говорили: “Сделайте еще одну “Колыбельную”. Там простые советские люди”.

– В фильме “Любить” много слоев. Но преобладает одна линия, которая связывает все тематические и даже жанровые пласты – беседы с отцом Александром Менем.

– Вы правы. Его слова: “Человек, который переживает любовь, переживает Бога”. Точнее не скажешь. Он объясняет это с самых высоких позиций. Он один. Поэтому он так повлиял на интеллигенцию. И этого не могли допустить. Мень – человек необыкновенный по своему интеллекту и душевным качествам. Как он говорил! Сколько он знал всего! Меня он поразил. Он приезжал на студию Горького, приходил просматривать отснятый материал. И мы с ним много общались.

– Как вы нашли отца Александра?

– Инне Туманян рассказали о том, что есть такой прекрасный священник, который служит в маленькой церквушке в Подмосковье, и посоветовали обратиться к нему. И мы приехали. Во-первых, он красив очень. От него шло какое-то духовное, но и человеческое тепло. Он говорил: “Это не важно, как называть, важно, что это стоит над всей суетой мира, выше всего”. Он объяснял очень коротко, понятно всем, без туманных терминов. С ним делала интервью Инна. А мы с ним говорили в основном во время просмотров, потом что-то доснимали.

– О чем вы говорили?

– Я точно уже не помню. Но помню, что с одной стороны, он мне очень понравился, а с другой стороны, я понял опасность. Я не был правоверным иудеем – раз в год ходил в синагогу, меня туда тянуло. Читал Искор – “молитву памяти”. Мне очень нравилось. Что такое праздник Йом Кипур? День разговора с самим собой, со своей совестью. Еще нужно вспомнить своих ушедших и не плакать, а улыбаться, потому что все это Божий промысел.

Впрочем, я давно понял: не важно, к какой конфессии принадлежит человек. Важно чувствовать потребность в общении с Богом, понимать, что надо отдавать отчет, нести ответственность перед самим собой. Но я не собирался ничего менять. Поэтому я чувствовал опасность для себя. Я понял, например, почему Галич пришел в православие. Мы с ним много разговаривали и дружили – мы были соседями. Любили вместе ходить на рынок, выбирать себе что-то. Он говорил так: “Я еврей. Был евреем, есть и остаюсь им. Но я православный еврей”.

– А отцу Александру нравился материал?

– Да. Мы снимали очень аккуратно. Мы хотели выразить духовную красоту этого человека, и поэтому был над ним как бы нимб. Это очень светлые кадры. Он говорил о вечном…

– Ваш фильм, пронизанный, с одной стороны, словами отца Александра, а с другой – стихами “Песни песней” выражал связь Ветхого и Нового Завета.

– Конечно. Когда еще я снимал, мне многие знакомые говорили: “Ни в коем случае не выпустят фильм с Менем”. Они и не выпустили, все вырезали, нарушив свою же конституцию – закон об авторском праве. Тогда я и почувствовал, что меня обложили со всех сторон.

Беседовала

Наталья БАЛАНДИНА

«Экран и сцена»
№ 2 за 2017 год.