Варшавский «Лед» оказался самым честным спектаклем Константина Богомолова, откровением человека, уставшего от скандалов и опутавшей все вокруг лжи. В Национальном театре Польши Богомолов поставил не просто спектакль – верный диагноз большинству из нас и самому себе. Симптомы: нарастающее отчуждение, равнодушие, цинизм. Пугающая болезнь приводит к поиску новой религии, сказки, которая могла бы вернуть чувство единства и веру в светлое будущее. За примерами «душеспасительных» идей далеко ходить не надо, за плечами века XXI две самые мощные в истории человечества мясорубки тоталитарных режимов – советская и фашистская. Их отголоски не утихают и сегодня. Слово «фашизм» стало основной лексемой, на которой держится государственная пропаганда, коричневым цветом в СМИ моментально окрашивается любая оппозиция, независимо от ее истинного состава, тем временем идеи национальной исключительности все пышнее расцветают на благодатной почве «патриотического воспитания». «Наш спектакль не социальный, не политический и не актуальный», – слукавил Богомолов в комментарии для «РИА Новости». «Идеальный муж», поставленный в МХТ имени Чехова и считавшийся самой публицистической постановкой режиссера, на фоне «игры в проповедь» сорокинской мифологии выглядит просто кокетливой шуткой из КВН.

Автор романа, защищаясь от нападок критиков в 2005 году, перефразировал в статье «Mea Culpa?» слова своего же персонажа: филологи разучились читать сердцем, научившись пропускать каждый текст через бесконечную череду ему предшествовавших. Многие считают Владимира Сорокина беспросветным циником, способным ради безупречной стилизации и мать родную продать, но я отчего-то верю ему, когда он говорит про «Лед» как про свою первую серьезную попытку метафизического романа и поиск ответа на вопрос о природе насилия. Может, потому, что обе задачи «Льдом» выполняются.

На открытии драматической части программы «Золотой Маски» в Театре Наций «холод тайный» буквально проникал внутрь зрителя вместе с вкрадчивым голосом Богомолова в наушнике – убаюкивающим, гипнотизирующим – так что к концу 155 минуты мы вполне готовы были принять за истину единственную присочиненную к роману фразу, всплывшую на белом экране задника: «Смерть – это лучшее, что случится с вами в жизни». Конструкция «Льда» прозрачна, как вода в роднике. Она совершенно рациональна, стилизована под библейскую (спектакль делится на Ветхий Завет и Новый Завет) и оставляет зрительские эмоции абсолютно не вовлеченными. Перед нами концептуальный театр, который, в соответствии с идей романа, ничего не говорит сердцу-пустышке. Богомолов буква в букву следует за одним из любимых писателей, полностью отказываясь от привычной для себя радикальной работы с текстом. Любопытство режиссера находится в опасной близости к ответам, данным Сорокиным. Ответам, местами страшным.

За основу были взяты только две первые части книги, потому что в крошечных третьей и четвертой частях писатель резко сбивает пафос идеологии своих «сверхчеловеков». В спектакле звучат только истории пробуждения троих героев – студента, проститутки и бизнесмена – и мемуары одной из основоположниц братства в России. Речь идет не о секте, а о фантастическом сообществе из 23000 носителей Изначального Света в сердцах (по канонам эзотерики, тут много слов с Большой Буквы и цифр), которые ищут друг друга среди «мясных машин», чтобы, собравшись в круг, произнести 23 «сердечных слова» 23 раза и уничтожить тем самым раковую опухоль Вселенной – Землю. Идеи гностицизма, исповедуемые членами сообщества, не новы, да и людям, далеким от философии, давно уже известны хотя бы по фильму «Матрица». А вот способ «пробуждения» новых братьев и сестер оригинальный: жертву бьют молотом изо льда Тунгусского метеорита в грудь. Заговорит сердце – значит, наш; промолчит – добить его и выбросить.

Художник Лариса Ломакина превращает сцену в кабинет для коллективного психоанализа. То сидя, то лежа на мягких раскладных креслах пастельных тонов, травмированные персонажи общаются и пересказывают то, что с ними произошло: похитили, пытали, пытались завербовать… Актеры, с одной стороны, работают в любимой богомоловской технике, с другой – выглядят, как типичные шизофреники. Замирают в статичных позах, интонации их бесстрастны, жестикуляция минимальна. Работа кулачком перед уколом героином и еле заметные движения ступни под тихую японскую музыку тут выглядят настоящим сценическим событием. Абулия, апатия, пессимизм – это все про них, про ходячие трупы, чьи сердца оживают только в моменты «сердечного общения», описанные в романе с подробностью порнографической литературы. Начало спектакля еще способно удерживать внимание за счет профессионального монтажа эпизодов, диалогов и фирменных сорокинских приемчиков. Но вторая часть, скупая на режиссерские придумки, блещущая по большому счету одной лишь игрой Дануты Стенка в роли Храм, для многих зрителей превращается в радиоспектакль. Зал окутывает дрема, откуда-то с балкона доносится эхо нескромного храпа. На сцене тоже тихо посапывает знаменитый актер Ежи Радзивилович в роли старейшины Бро.

Думается, режиссер-манипулятор отлично понимал, что он делает со зрительским восприятием и зачем. Пока голубоглазые персонажи с чувствительными сердцами пробуждаются и смело, вот уже целый век, идут к своей великой цели, унылые «мясные машины» ходят по театрам и теряют время впустую, все глубже погружаясь в вязкое болото сна под чужой ровный голос, забравшийся к ним прямо в голову. Провокация рождает парадоксальное чувство вины: хочется взять ледяной молот и тоже заняться делом, пойти по ночной Москве, «простучать» пару десятков прохожих. Чувствовать себя «мясом» неприятно – отсюда и множество возмущенных отзывов о спектакле даже среди тех, кто обычно принимает искусство в разных его проявлениях.

Конечно, «Лед» – еще и чисто эстетское размышление о месте литературы в современном театре, все дальше уходящем от интерпретаций к созданию самостоятельного режиссерского текста. Упрекаемый в излишне свободном обращении с классикой, а совсем недавно ставший еще и официальным жупелом для охранителей традиций в авторской программе Дмитрия Киселева на канале «Россия 1», Богомолов показал, что, когда захочет, может работать с текстом с точностью ювелира и хладнокровием мясника. Поначалу роман не слишком мешает театральной игре, существует как бы параллельно ей. Описания самых жестких моментов актеры не произносят, а вместе со зрителем читают на заднике сцены. В каком-никаком виде присутствуют формальные приметы того, что перед нами спектакль: меняются мизансцены, гробики разной величины пытаются обозначать поезд на тот свет, звучит музыка Дж.Лигетти из фильма С.Кубрика «2001: Космическая одиссея» и фортепианные миниатюры Ф.Листа, один раз даже используется затемнение. Вторая часть спектакля по сравнению с первой зияет пустотой. Крест с черепом унесут прочь, большинство актеров уйдет за кулисы, а сценическую проповедь начнут читать то наизусть, то прямо по книге. Декламацию доведут до абсурда. Литература, словно нож, по рукоять войдет в спектакль и окончательно уничтожит его сценичность. Финальный эпизод зритель будет вынужден уже целиком читать с экрана.

Богомолов своим «Льдом» поиздевался над любителями «литературности» в театре так же, как Сорокин над ценителями «высокой духовности». И в этом нет злого умысла людей, которые мечтают разрушить старый мир, чтобы на его обломках возвести нечто хаотичное и безнравственное. Нет, просто оба знают, что если кто-то агрессивно начинает взывать к морали и совести нации, быть беде, а вместе с ней и репрессиям против тех, кто имеет смелость думать своей головой. Спектакль провоцирует, с ним хочется спорить, доказывать, что ты не «мясо», которым, в его бездумности, так просто манипулировать. «Лед» сейчас очень нужен здесь. Жаль, что он уже уехал обратно в Польшу.