В 1997 году была опубликована (и в том же году получила приз Британского Совета) пьеса Христо Бойчева “Полковник-птица”, писавшаяся на фоне югославских военных конфликтов. Строгой привязки к этим военным действиям нет: мы понимаем, что описанное может относиться к любому вооруженному противостоянию. Шестеро сумасшедших и психиатр отрезаны от жизни – в клинике, помещающейся в бывшем здании монастыря Сорока святых мучениц в Балканских горах. Больным не присылают ни еды, ни теплой одежды, ни лекарств. Их жизнь лишена смысла. Бывшая проститутка Пепа–Дарья Колпикова пытается замолить свои грехи и мучительно вспоминает всех, кому продавалась, обслуживая по 15 человек в сутки. Клептоман Киро–Антон Лапенко не может перестать воровать и сетует, что, попав в клинику, стал делать это еще чаще. Хачо–Антон Косточкин после взрыва оглох, но научился так понимать речь по губам, что сумел поступить в театральное, и так бы там и учился, если бы случай не раскрыл его тайну. Цыган Давуд–Дмитрий Чеботарев страдает от импотенции: “Весь табор издевается надо мной. Если цыган это… не может, тогда что ему остается…”. Матею–Владимир Долматовский непрерывно кажется, что окружающие не заметят его и раздавят. Наконец, русский полковник–Антон Филипенко вообще не реагирует на происходящее – “потерял семейство и впал в глубокую шизофреническую депрессию”. Евгений Самарин в роли психиатра пересказывает эту историю нам, стараясь проникнуть в душевные тайны больных, и безрезультатно просит у начальства помощи, и страдает от своих проблем – подобно хамелеону, меняет личины одну за другой, в каждой выглядя убедительно.

Словно Моисей со скрижалями, каждый день появляется Хачо с онемевшим телевизором и, следя за губами диктора, рассказывает остальным новости: ООН вновь и вновь безуспешно пытается доставить гуманитарную помощь. Давуд в отчаянии готов повеситься, Пепа одевается, как монахиня, полковник стискивает мягкую игрушку. На заднем фоне видны иконы, впереди установлен туалет (художник-постановщик Полина Фадеева). Кто-то в этом туалете колется, кто-то вешается, кто-то принимает душ. Кроме этих декораций еще есть гора не то старых матрасов, не то одеял. Внутри место для единственной дамы, снаружи – для всех остальных. Все ютятся в одной комнате, чтобы не замерзнуть. Так живут отчаявшиеся, всеми покинутые люди.

Во время бури ООН случайно сбрасывает рядом с монастырем ящики с провизией и, что становится поворотной точкой, военной формой. Эта ошибка делит спектакль и жизнь персонажей на “до” и “после”. Обнаружив форму, полковник выходит, наконец, из депрессии и берет контроль над окружающими, заставляя сумасшедших маршировать и жить на гарнизонный лад. Антон Филипенко, исполняющий роль этого русского офицера, стремительно переходит от отрешенности первого акта к решительности второго. Перед актером стоит сложная задача: показать, почему спектакль назван в честь героя, первую половину постановки бездействующего, и почему влияние именно этого человека меняет остальных. Русский офицер, предлагает своей “армии” вступить в НАТО, потому что так лучше, отец и муж, забывает про горе от потери семьи ради долга. Когда Матей боится встать в строй (ведь и тут есть риск быть раздавленным), полковник безжалостно хлещет больного банным веником. Жесткое командование вынуждает Киро перестать воровать вещи из чужих шкафчиков. Пепа больше не бежит от жизни, а намеревается пойти на войну, стать Матушкой Кураж, как представляет себе это сама героиня. Доктор сначала смотрит на происходящее как на интересный эксперимент, но, в конце концов, и сам встает в строй. Конструкция, поддерживавшая иконы, превращается в военную башню, с нее герои запускают почтовых голубей, а туалет – в кабинку для тайного голосования. Наконец, все решают покинуть клинику-монастырь и из большого белого полотна и труб сооружают гигантскую птицу, стремящуюся к небесам.

В конце оригинального текста отряд сумасшедших попадает в Страсбург, но их новую военную единицу не принимают на службу, и герои находят прибежище на площади перед кафедральным собором. Полковник обещает: “Мы продолжим свой путь к тому удивительному миру, для которого мы все созданы… Найдем его, найдем, даже, если он и не существует на Земле, поэтому мы продолжим искать его и после нашей смерти”. Роман Дробот, режиссер спектакля, отказался от такого финала. Герои лишь собираются покинуть клинику – и зритель может сам домыслить, к чему им предстоит прийти.

Обсуждая этот спектакль, говоря о его политической актуальности, в том числе имеют в виду недавние события на Украине. Однако разве не стоит на первом месте то, что психически нездоровые люди (шире – люди с любыми недугами или потерявшие смысл жизни) благодаря указанной им высшей цели смогли поверить в себя и обуздать собственные, казалось бы, непреодолимые, слабости? Все в спектакле указывает на духовный расцвет героев. Помимо уже упомянутой функциональной трансформации стойки с иконами и туалета, перемену подчеркивают и другие театральные приемы. Так, второй акт открывается построением персонажей в бане. Полковник проводит смотр, периодически прохаживаясь по героям банным веником – излюбленный его маневр. После этой сцены сумасшедшие впервые одеваются по всем правилам военного времени. Эпизод в бане воспринимается метафорически – как очищение.

Образ птицы, прослеживающийся на протяжении всей постановки, тоже указывает нам на духовное движение героев вверх: режиссер вводит дополнительного персонажа – птицу в исполнении Бориса Дергачева. Пепа напевает: “спи, цыпленок, мама твоя птица, а отец – лисица”; персонажи явно настаивают, что человек произошел от птицы и может вновь ею стать. Полет птицы даже разыгрывается в стиле театра теней. Актеры и предметы, свет и музыка в течение действия преображаются, готовясь к парению.

Довольно интересны эпизоды, не привязанные к основной линии постановки: прекрасная эротическая сцена Давуда и Пепы, разыгранная в контровом свете; бессловесный розыгрыш между мужчинами места рядом с Пепой, иронически подчеркивающий безразличие полковника; разговор доктора с начальством по телефону с обрезанным проводом, указывающим на заведомую бесплодность попыток обрести лекарства и еду. Эти сцены показывают, что, хоть Роман Дробот и не меняет текста пьесы, не искажает его, благодаря тонкой режиссерской работе и множеству небольших деталей спектакль становится шире, чем оригинальное произведение. Пацифистский пафос, портрет сильной личности и напоминание о влиянии духа и воли на жизнь – лишь часть смыслов постановки. Тонко выстроенный свет (художник по свету Георгий Новиков) выделяет для нас ключевые моменты: в начале спектакля световой луч выхватывает из темноты лишь фигуру Доктора, демонстрируя его одиночество. Цветное, почти клубное, сверкание софитов высмеивает бесконечно обещающие помощь новости; бешеный хоровод лучей света дополняет крики Полковника в громкоговоритель, обозначая для нас: этот мир больше не тих и не заброшен, в него пришла жизнь.

Жить вопреки войне, вместе с войной. Жить, несмотря на недуги, проблемы и чудовищное прошлое. Иметь возможность улететь, как полковник-птица, и не делать этого, потому что твоя миссия на земле еще не окончена. Найти в себе силы отказаться от “я”, кричащего “мне больно, мне плохо, мне страшно”, и обратиться с предложением помощи к другим. Это – царство духа и воли. К такой жизни идут герои пьесы. Не зря полковник говорит: “хотеть – значит мочь”.