Эта история началась давным-давно. Я тогда училась в Театральном институте и как-то попала во Дворец искусств, который был для нас, студентов, местом недоступным. А тут какой-то концерт «мастеров искусств», и мне повезло. Я сидела сзади, недалеко от боковой двери. Концерт уже начался, и вдруг дверь открывается и возникает НЕЧТО. Я как повернула голову влево, так и замерла… И тогда, и теперь я толком не могу определить, что это было. Особенно тогда. Я не понимала, что такое красота или «некрасота».

Впервые услышала о том, что я некрасивая на первом курсе. Мальчики наши как-то сидели вечером, философствовали. И говорят: «Ну, вот Зинка Шарко. Она же некрасивая…» Я не знаю, что они говорили дальше. Я так была потрясена: «Как это?! Почему некрасивая?!» До этого я не задумывалась, красивая я или нет. Пришла домой и долго на себя смотрела в зеркало: «Где ж я некрасивая?»

Поэтому не могу сказать, что в тот миг я была потрясена красотой. Я не смотрела на сцену, забыла про концерт. Это было какое-то явление. Говорят, на некоторых Мона Лиза так действует. Только потом я узнала, что это – Нина Алексеевна Ольхина. А тогда она стояла… То ли свет так на нее падал… Но глаз было не отвести. Причем, она же никогда не красилась, грима никакого, никаких причесок не делала. Русая головка, гладко причесанная. В английском костюм-чике, с белой кофточкой. Но это было совершенство. Гармония.

Кто это? Мне даже не у кого было спросить.

А БДТ тогда был театр малопосещаемый. В Александринку было не попасть. С Комедией, где Акимов работал, тоже проблемы. А в БДТ нас, студентов, пускали. И вот прихожу я через какое-то время «Враги» смотреть и вижу: «Она!». Никого не помню, только ее. Потом «Бесприданницу» смотрела, «Девушку с кувшином». Только ее видела. «Адмирал флота» был очень известный спектакль. Про Нельсона и леди Гамильтон. Нельсона, убей, не помню, только она перед глазами стоит.

Вот сейчас, при той разнице в годах, что между нами, мы вроде бы – ровесницы. И я, и Нина, и Люся Макарова. А тогда между нами была огромная дистанция. Если мне было восемнадцать лет, то Нине – двадцать два. Я еще только пришла в институт, а она уже была сложившаяся и знаменитая артистка. Лауреат Сталинской премии. В Ленинграде вообще тогда было два кумира – Нина Ольхина и Володя Сошальский, который в ТЮЗе играл Ромео. Он же ее мужем был. Это была пара фантастически красивая, талантливая. Что-то сказочное!

А поскольку я тогда гораздо больше, чем потом, ощущала себя великой артисткой, я не то чтобы примеривалась, куда пойду после института. Это нынешние все заранее рассчитывают: к какому мастеру поступать, у кого играть. Я просто подумала: а что если вдруг попаду в БДТ? Я же была уверена, что буду играть Кручинину в «Без вины виноватых», фру Альвинг в «Привидениях». Нет, решила я: она мне не помеха. Так я в свои восемнадцать лет рассуждала. Она же молодая героиня. Она будет моих дочек играть.

Потом выяснилось, что я иду в БДТ. Товстоногов меня пригласил. И со всех сторон мне говорят: «В БДТ? И не боишься? Тебя же Ольхина сожрет!» Ну, а поскольку меня позвал Георгий Александрович, который сразу же заявил труппе: «Я – несъедобный режиссер», то и я не боялась, считая, что и я вслед за ним – несъедобна.

>Прихожу. И сажают меня прямо сюда, в эту гримерную, где сидит Ольхина. Вся в красном дереве. С этим знаменитым зеркалом, которое стройнит и в которое перед выходом на сцену очень хорошо смотреться. Итак… Который год я в этом театре. Она меня не сожрала, как известно. И даже подружились мы с ней. Причем, я думаю, на чем строилось наше с ней несоперничество?..

Первую свою роль я играла с ней в одном спектакле. В «Варварах». Вот ее вешалка и ее костюмы: парча, бархат, меха. А я играла Катю Редозубову. Мой гардероб: драные тапки, драная кофта, драная юбка.

Следующий спектакль. Она играет Снежную королеву, я – Маленькую разбойницу. У нее опять парча, белые меха, бриллианты. А у меня опять дранье какое-то.

Много лет спустя играем «Кошки-мышки» на малой сцене. Нина играет Паулу, а я – Эржебет. Она опять вся в шифонах, а я в вытянутой чуть не до колен старой кофте без молнии (которую я, признаться, обожала). Мне передавали, что за этот затрапезный вид Полина Банщикова – тогдашняя примадонна оперетты – меня осуждала: «Как это Шарко позволяет себе выходить на сцену в таком виде?! В этой ужасной кофте! Она же актриса!».

А вот Нине Алексеевне эта наша разность очень импонировала. И в этом смыс-ле я ее устраивала. Она же у нас дама изысканная. Поэтому я ей соперницей никогда не была. На том наша дружба и строилась. Мы очень разные!

На гастролях мы тоже жили всегда вдвоем. В одном номере. Я и прозвала ее «моя сожительница». И много смешного было в этом нашем союзе. Вот, например, она постирает что-нибудь, аккуратненько завернет в полотенчико, положит на табурет, сядет несколько раз – и все сухое. Я решила то же самое проделать. Нина посмотрела на меня и говорит: «Ну, чем ты садишься?! Так никогда ничего не отожмешь!».

На эту тему у нас тоже много юмора было. Как-то я разделась в гримерке, стою возле рукомойника, моюсь. Нина смотрела на меня, смотрела: «Го-с-по-ди! Ну, как же можно так жить?! Спина-спина-спина и сразу ноги!» Я и, правда, была такая худая, что мне приходилось даже в современных ролях, которые я играла у Акимова, в Театре Ленсовета, толщинки подкладывать. Мария Александровна Призван-Соколова как-то сказала: «Зиночка! Ты очень хорошо играешь, только смотреть жалко, такая ты худая!» А у Нины недостатка в округлостях никогда не было. Она вся такая матрона…

Потом наступил период, когда мы с Ниной почти перестали бывать в своей гримерной – после того, как не стало Товстоногова. У нее ролей не было. Я двадцать лет играла «Дядю Ваню» – это раз в месяц, ну потом еще и «Кадриль» с «Антигоной» – еще по разу. Так что в театре почти перестали встречаться.

Зато появился у нас спектакль на стороне. В Пушкинском театральном центре. Когда меня Геннадий Тростянецкий позвал играть «О вы, которые любили…» , я поставила условие: «Займите Нину Ольхину и Таню Тарасову».

И теперь понятно, что только она могла сыграть Каратыгину-Колосову. Она же в прекрасной форме. Индивидуальность у нее уникальная. Голос – уникальный! Она классическая героиня. Незаменима и неповторима. Индивидуальность в высшем понимании этого слова. Я не представляю себе другого варианта для пушкинского спектакля. Только она! И костюмы наши, хоть и встречаются теперь в тесной гримерке дома Кочневой, – все те же.

У Нины изысканный визитный туалет (сиреневые тона, бархат, перья), у меня – накинутая на плечи простая шаль цыганки Тани.

За те сорок пять лет, что сожительствовали мы с Ниной, я поменяла пять квартир. Она жила в своей прежней, рядом с «Ленфильмом». А наш общий дом – Театр – один, и соседка у меня – одна, и если я ей вечером не звонила, то она считала, что со мной что-то случилось.

Но так вышло, что первой перестала звонить она…

Это вообще трагедия моего возраста: записная книжка превращается в кладбище, некому звонить… Один за другим уходят партнеры, подруги, друзья, даже дети друзей. Вот уже нет Нины Ольхиной, Нателы Товстоноговой, Лены Шварц, прекрасной поэтессы, дочери Дины Морисовны, – она умерла молодой женщиной… Скончалась многолетняя подруга Товстоноговых и БДТ московский критик Натэла Лордкипанидзе.

К слову, мне так повезло с антрепризой. «Театр-дом» в известном смысле заменил мне мой родной театр, потому что Наташа Колесник собирает там замечательную компанию. Спектакль «Голубки» вообще были почти что филиалом БДТ, в нем участвовали Светлана Крючкова, Нина Усатова и примкнувшие к нам Кира Петрова, Ада Роговцева. А какой изумительный партнер Инна Чурикова!

Однако жаль, что нельзя уже выйти на сцену Большого драматического (хотя бы на Малую) и сыграть «Кошки-мышки» с Ниной Ольхиной.