Поздравлять его с юбилеем все равно, что приветствовать прибытие стопушечного фрегата, к миссии которого было приковано внимание общественности. Придется повторять слова из заголовков чужих статей.

Непременный член всяческих советов, комиссий и комитетов, Валерий Фокин выработал в себе виртуозное умение ускользать. Вот он вполне монументально присутствует, всем видом показывая, что ему необходимо здесь быть, а вот его уже и след простыл. Испарился.

Так, наверное, из-под генеральских эполет мундира государственного человека высвобождается художник. Автор множества спектаклей, которые продолжают жить в моей памяти долгие годы.

Удивительным образом я помню что-то даже про первую постановку Фокина в “Современнике” – на “Валентина и Валентину” нас водила, кажется, школа. Что уж говорить про “Нумер в гостинице города NN”, “Превращение”, “Шинель”, спектакли в Александринке. Каждый из них предлагал – и до сих пор предлагает! – массу поводов для собеседования с их создателем и авторами текстов, которые послужили им основой.

Беседы эти, конечно, носят характер внутренних монологов. Непосредственно с Фокиным мне никогда не приходило в голову обсуждать его работы. Может быть потому, что их трудно ухватить сразу, или по причине обоюдно принятого иронического стиля общения. Бог весть! Как бы то ни было – единственным предметом наших серьезных разговоров всегда оказывался Мейерхольд.

Много лет исполняя обязанности председателя Комиссии СТД по творческому наследию Вс.Э.Мейерхольда, Фокин глубоко погрузился в материал. Он боролся за квартиру Мастера, за книги и фильмы, участвовал во всех позиционных баталиях, необходимых для подлинной реабилитации художника, репутация которого в советском аппарате управления культурой была ощутимо сомнительной. И естественно – читал, смотрел, слушал и думал. И создал себе своего Мейерхольда.

Мне всегда казалось, что для людей, постоянно занимающихся постановочной практикой, наследие Мейерхольда должно быть чрезвычайно полезным источником знания о театре. В текстах Мастера и следах его спектаклей не трудно обнаружить стройное понимание природы разных материй сценического искусства и метод игры, способной оживить косное, сделать невидимое зримым, услышать и почувствовать “несказанное”. Кроме того, Мейерхольд дает массу хороших, вполне технологических советов, которые ничуть, на мой взгляд, не устарели.

К сожалению, я ошибался. Подавляющему большинству сегодняшних отечественных режиссеров опыт Мейерхольда абсолютно не интересен.

Валерий Фокин являет собой в этом смысле совершеннейшее исключение. Для него по-прежнему история театра, великие художники прошлого – живые собеседники. В состав фокинской театральной крови входят и Константин Станиславский (в его вахтанговском изводе и той причудливой трансформации его принципов в концепцию “священного актера”, которую предложил миру Ежи Гротовский). И собственно Евгений Вахтангов, и Александр Таиров со своим продуманным зрелищным дизайном сценических эмоций. И Антонен Арто, чьи лицедеи – эти “гимнасты сердца” – подают нам важные знаки с пылающих костров саморазрушения. И, конечно, Мейерхольд.

Работая с мейерхольдовским наследием, Фокин никогда не занимается реконструкцией спектаклей Мастера. В своих партитурах он не воплощает те смыслы, которые волновали Мейерхольда. И в “Ревизоре”, и в “Маскараде” Фокин осваивает и переоркестровывает образность мейерхольдовских композиций, создавая свои собственные произведения, рожденные переживаниями сего дня.

И это здорово! Помимо прочего, в таком методе полнокровную жизнь обретает очень симпатичная мне мысль о том, что все хорошо сделанное в театре – бессмертно. Чудесные трюки, остроумные и поэтические пространственно-пластические метафоры, интонационные оценки могут – и должны! – работать в любые времена и в любых действенных структурах.

Последний спектакль Валерия Фокина имеет подзаголовок: “Воспоминание будущего”. Так декларируется связь времен. Театр прошлого, с его – казалось бы – устаревшими формами, оказывается фундаментом сегодняшних экспериментов, которые, в свою очередь, готовят то, что расцветет завтра.

Семидесятилетие тоже – соединительное звено. Не больше, но и не меньше. Повод оценить сделанное, чтобы с достигнутых высот лучше увидеть дальние горизонты.

Семь футов под килем во всех грядущих навигациях!