“ФутуризмЗрим” занимает в афише “ЦЕХа” если не центральное, то уж точно особое место. Именно он был дипломной работой курса, пилотным спектаклем в его репертуаре. Именно в работе над ним у тогдашних студентов возникла идея после окончания Академии театрального и музыкального искусства не расставаться и строить свой собственный театр. Вместе с режиссером Юрием Васильевым (крестным отцом курса) они сделали смелый выбор: обратились к будетлянской поэзии, сочинив девятнадцать “виртуозных пассажей” на темы русского футуризма. Именно в этой постановке в полную силу раскрылись недюжинные актерские способности и амбициозность праудинских учеников (подтвердив, что школа их мастера одна из лучших): при явной актерской харизме и ярко выраженной индивидуальности каждого – способность сплоченно и самозабвенно работать в ансамбле. Энергия текстов футуристов, словесных сеч будетлян удивительным образом совпала с энергией праудинцев, с их страстностью, бескомпромиссностью, глубоким пониманием и изнутри разрывающим переживанием человеческой боли, тягой к острой гротесковой форме. Угловатой, царапающей, во все стороны выпирающей, без конца топорщащейся – именно такой видится их игра на сцене.

Прощание с любимым спектаклем, которое в Москве вылилось в продолжительные стоячие овации, могло бы показаться поспешным – но это следствие той самой амбициозности и дерзости праудинского курса, принципиально не желающего умиляться и довольствоваться прежними победами, а начинать каждый новый театральный опыт с нуля. Несомненно, в этом есть нечто родственное футуристам, однажды названным Романом Якобсоном иррациональными бродягами, блудными сынами, всегда остающимися на высокой горе, отвергнувшими покой и гармонию.

Спектакль “ФутуризмЗрим” стал настоящей театральной удачей в опыте освоения текстов футуристов. Через воспроизведение звуко-поэтической речи актеры из разрозненных фрагментов воссоздавали лирический мир поэтов, а вместе с ним портрет целой эпохи: образ времени, забившегося в судорогах и утрачивающего привычные очертания, времени яростных вызовов, стычек и кровавых боев, портрет поколения, захлестнутого идеей беспрерывного движения и мирового переустройства, отринувшего быт, устремившись к революции духа. Футуристы не отразили, но определили своим творчеством эпоху, зажгли ее и оказались ею же сожженными. Поэтому и название спектак-ля прочитывается двояко: футуризм зрим (прозревающий) и футуризм – третий (новый) Рим.

Главенствующую роль в этом спектакле (конечно, благодаря Юрию Васильеву) играет работа со словом, его звучанием. Слово в исполнении актеров обретает материальность, свою независимую реальность, очищаясь от своего содержания, оказываясь, как и настаивали будетляне, шире собственного смысла. Оно “умирает”, распадаясь на слоги и буквы, они рикошетом попадают в обстреливаемого зрителя. Слово возрождается через его обыгрывание (интонационное, ритмическое), психологическое проживание (один исполнитель произносит текст, другой импровизирует на его тему) актерами. Чаще всего его звучание жесткое, рваное или протестное, призывное. Оно пронзает, обжигает и, кажется, изнутри распарывает тела актеров, которые, будто пронзенные пулями, извиваются в судорогах на крышке рояля или корчатся, танцуя в разорванных рубахах, отбивая такт босыми пятками об пол, погружаясь в следующий же момент в мертвое оцепенение. Неслучайно в одной из сцен актеры застывают, будто сломанные марионетки, цитируя известный портрет Мейерхольда кисти Григорьева, образ трагической пародии на человека и его судьбу. И вместе с тем зарифмовывают линию жизни великого реформатора сцены с судьбами поэтов. Кто эти крепкие юноши с простыми мальчишескими лицами, страстно выкрикивающие свои революционные четырнадцать опер? Вполне возможно, сами Велимир Хлебников и Василий Каменский.

Самодельные примитивные инструменты – шланги, трубки и деревянные колеса, расставленные на сцене вблизи актеров, при прикосновении к ним издают “неприглаженные”, неправильные звуки, рождающие какофонию, дикую музыку. Стоящие среди грубо сколоченных стремянок (привет конструктивистам), они делают сценическое пространство похожим на мастерскую художника, который в этом черновом творческом пекле высекает новые, еще не окрепшие ритмы. На развернутом бумажном рулоне, закрепленном меж двух стремянок, исполняя симфонию Хлебникова “Любь”, двое актеров, признаваясь друг другу в любви на заумном языке, будут рисовать влюбленных в стиле Пабло Пикассо, отсылая к диспутам “Бубнового валета”, во время которых Давид Бурлюк показывал на снимках произведения известного кубиста. Из этих тонко подобранных деталей, а может, лишь произвольно рождающихся ассоциаций вырисовывается образ времени, дух эпохи.

Стихи Владимира Маяковского, Василия Каменского, Алексея Крученых исполняются в жанре лирической клоунады, грубого фарса, гиньоля и кукольного театра. Ведь и сама поэзия футуристов насквозь театральна, как писал тот же Роман Якобсон: “Хлебников, дабы спасти слово, прибегает к бутафории звука и краски, подрумянивает его суффиксами, впрыскивает дозу живительного заумного”. Однако по интонации две части спектакля противоположны. Если первая – жест-кая, громогласная, воссоздающая через стихи поэтов оглушающий исторической фон эпохи, то вторая – лиричная, сентиментальная, передающая их внутренние переживания. На смену манифестам и воззваниям приходит любовная, интимная лирика, а вслед воинствующим юношам – бездомные, рассеянные чудаки (“Человек ниоткуда”), одинокие странники (“Уехала”), одичалые, неприспособленные для жизни и задушенные бытом герои (“Я осталась одна”). Но этих образов нет в стихах, они увидены и придуманы актерами (Ниёле Мейлуте, Михаилом Николаевым, Александрой Мамкаевой), вдохновленными общим настроением поэзии.

Вторая часть спектакля звучит, несомненно, трагичней. В ее финале все исполнители выходят с черными траурными повязками, завязанными на ртах. Насильственная немота и смерть – цена за творческий дар, опережающий эпоху, но в то же время это божественная немота прозрения.

“ФутуризмЗрим” – программный спектакль праудинцев, спектакль-манифест, сформировавший ту шкалу ценностей, которая останется для них ориентиром.