В конце июня самое время подводить итоги истекающего театрального сезона. Директора театров подсчитывают суммарную выручку, художественные руководители – количество успешных постановок, администраторы анализируют наполняемость зала, а зрители – перебирают программки и вспоминают самые яркие эмоции последних месяцев.
По всем показателям у РАМТа сезон 2013/2014 вышел необычайно успешным. На прошлой неделе, 14 июня, состоялась очередная премьера – “Игры на крыше старой мельницы” в режиссуре Галины Зальцман (об этом как-нибудь после), а до того репертуар пополнили еще пять спектаклей. Каждый оказался по-своему любопытен не только завсегдатаям Молодежного театра (это особая театральная каста, только на них равняться было бы ошибкой), но и многим обычным зрителям.
Алексей Бородин гостеприимно принял режиссера и педагога Марину Брусникину с постановкой по прозе Тимура Кибирова “Лада, или Радость” и в очередной раз, не боясь неудач, сделал ставку на имена менее известные, молодые. Среди премьер сезона два режиссерских дебюта – детские “Медведко” Олега Долина и “Людоедик” Ио Вулгараки. Тридцатидвухлетний режиссер из Луганска Александр Баркар получил возможность представить в Черной комнате театра “Затейника” – спектакль, выросший из эскиза на розовской лаборатории, проводившейся в РАМТе в ноябре-декабре прошлого года к столетию драматурга. А самую масштабную работу, “Цветы для Элджернона”, на большой сцене выпустил Юрий Грымов, видный продюсер и кинорежиссер, недавно вновь обратившийся к театральному искусству.
На мой вкус, самой замечательной из “взрослых” премьер стала именно “Лада, или Радость” Марины Брусникиной. Знатная мастерица постановок по современной отечественной прозе (напомню, в МХТ имени Чехова ею освоены произведения М.Шишкина, В.Маканина, Л.Улицкой), на этот раз с поразительной легкостью перевела на язык сцены единственную повесть Тимура Кибирова, “хронику верной и счастливой любви”. О какой любви речь? К языку и культуре, к деревенской глубинке, к своей собаке – мало ли, что наполняет жизнь смыслом.
“Лада, или Радость” напомнила “Одну абсолютно счастливую деревню” П.Н.Фоменко по повести Бориса Вахтина. Сначала внимание цепляется за похожую рассадку: сцена находится между двух зрительских амфитеатров, и наблюдать за удивленными лицами напротив порой так же интересно, как за актерами. Блестящий ансамбль составили Тарас Епифанцев, Алексей Блохин, Татьяна Матюхова, Нелли Уварова, Наталья Чернявская, Владислав Погиба, Александра Аронс в паре с Анной Ковалевой и Виктор Панченко. Персонаж по имени Тополь (Панченко) рифмуется с Пугалом (Карен Бадалов) из “Одной абсолютно счастливой деревни”, а приезжий Чебурек (Блохин) – с таким же еле говорящим по-русски Францем (Илья Любимов). Своя Егоровна есть и в кибировских Колдунах, и в вахтинской деревушке без названия… И пафос у спектаклей в чем-то схож: “Радость, первенец творенья, / Попирает смерть и ложь!..” Даром, что у Фоменко замах эпический, а у Брусникиной – лирическая хроника деревенских будней, не омраченных военным временем, но и не так чтоб уж совсем без горестей.
Сидят зрители прямо на большой сцене РАМТа, сбоку – пустующий партер и ярусы, впереди – деревянная инсталляция Николая Симонова, выполняющая функцию сцены. Волнообразный подиум наводит на мысли о застывшем потоке реки, над ним возвышается каркас сводчатой крыши. Необычная сценография с множеством сюрпризов располагает к летящей походке, к беззаботным прыжкам, катанию с горки и задает ритм – тот, что грянет в конце “Одой к радости” Бетховена с положенными на нее стихами Кибирова.
Прозаическое сочинение поэта пестрит ироничной игрой с ходу считываемых цитат и встраивается в постмодернистскую дискуссию о противоборстве “площадных богов” и “богов азбучных истин”. Даже этот филологический спор, актуальный, впрочем, и для современного театра, Марина Брусникина бережно сохранила. В итоге ее работа приходится по вкусу и эстетам, обеспокоенным состоянием современного искусства, и менее изощренным любителям сентиментальных историй, вроде такой: жила-была славная дворняжка, однажды она пожертвовала своей жизнью ради хозяйки, но потом воскресла и никогда не умерла, ибо “какое нам-то, в сущности, дело, что все обращается в прах”.
Не так философичен по замыслу второй спектакль большой сцены, “Цветы для Элджернона” Юрия Грымова, однако, тоже цепляет – в первую очередь, игрой рамтовского новобранца Максима Керина, во вторую, сюрреалистической сценографией Марии Трегубовой. Фантастический роман Дэниела Киза об умственно отсталом мужчине, над которым ставят врачебный эксперимент, задает вопросы и предлагает ответы одновременно: да, человек не имеет права перечить божественному промыслу, а его личность не исчерпывается одним лишь интеллектом. Однако прямолинейная и слезливая в прочтении Грымова проза американского писателя дает большой простор для актерской фантазии.
У Максима Керина тут удивительное лицо: умное, доброе, интеллигентное, поразительно глупеющее от детской улыбки. Неуклюжий, вечно радующийся, с лучистыми голубыми глазами, его Чарли постепенно превращается в элегантного интеллектуала, цитирующего Стендаля и Аристотеля. Преображенный экспериментом герой стремится сблизиться со своей бывшей учительницей Алисой (Янина Соколовская), но его альтер эго, ребенок-вуайерист, не дает влюбленным уединиться. Керин играет трагедию человека выдающихся способностей, не выдерживающего, однако, самый сложный жизненный тест – на счастье. На этом фоне обратная деградация к сознанию шестилетнего ребенка и отправление в дом для душевнобольных (актер усаживается среди зрителей в партере) выглядит не таким уж несчастливым финалом.
В отличие от Брусникиной, Грымов не работает над слаженным ансамблем, а сооружает коллаж одного внутреннего мира. В спектакле материализуются воспоминания, иллюзии, мечты и страхи – все, что составляет духовную жизнь личности, независимо от того, больна она или здорова. Формальная любовная линия оборачивается набором штампов: отношения с Алисой по-сериальному мелодраматичны. Зато все, что касается визуальных метафор и внутренних переживаний главного героя, выстроено мастерски.
За актерской игрой, отлаженной, как часовой механизм, лучше прийти на “Затейника”, где Степан Морозов (Валентин), Рамиля Искандер (Галина) и Андрей Сипин (Сергей) разыгрывают любовный треугольник в пространстве площадью в несколько шагов, с трех сторон зажатые взглядами зрителя. Не самую популярную пьесу Виктора Розова Александр Баркар поставил с поразительной деликатностью. Тихая, тонкая режиссура опирается на щемящую розовскую романтику, веру в то, что жизнь по совести гарантирует и счастье, и любовь.
Режиссер оставил в пьесе лишь трех главных героев, редуцировав все остальное. Оба действия сшил в одно, заставив историю развиваться сразу в двух временных пластах. Как в античной трагедии, все самое страшное уже произошло, персонажам осталось лишь осознать ошибки молодости и сделать правильный выбор, несмотря на потерянные годы. Сергей и Галина говорят только с разлучником – его бывшим другом, ее нелюбимым мужем, – но смотрят, словно сквозь него. Как стрелы шутника-Амура, признания летят не к тому, к кому следовало бы. Влюбленные стоят друг напротив друга: свет от его лица отражается на ее коже – это только формально они не виделись 15 лет, в душе-то каждый хранит дорогой образ. Чеканный ритм, лаконичная сценография, профессионализм актеров и усердие режиссера делают премьеру интересной, несмотря на нехитрый и назидательный сюжет.
Дебюты Олега Долина и Ио Вулгараки тоже стали достойным украшением репертуара. Мрачноватый “Людоедик” на Малой сцене поставлен по пьесе Сюзанн Лебо – современного канадского драматурга, исследующего область табу в искусстве для детей. Притча о мальчике, узнавшем, что он сын Людоеда, и с относительным успехом побеждающем свою порочную природу, поставлена с любовью к страшилкам: тут и капельки крови на губах, и подушка-петух, “изрезанная” красной губной помадой, и зловещий свет волчьих глаз – словом, возрастной ценз “12+” в данном случае действительно лучше не нарушать. Игра актеров (Рамиля Искандер в роли Мамы и Максим Керин в роли Людоедика) также предполагает наличие некоторого жизненного опыта у зрителя, желающего понять опасения матери за сына и смысл обряда инициации.
А вот “Медведко” Олега Долина (“6+”) никакой специальной подготовки не требует. Ученик Сергея Женовача, вслед за Марфой Горвиц-Назаровой (ее “Бесстрашный барин” вышел в РАМТе в 2010 году), обратился к сказке в обработке А.Афанасьева – “Медведко, Усыня, Горыня и Дубыня-богатыри”. Жанр определил как “папина сказка”.
Начинается все весело: в темноте зала слышится заливистый младенческий смех. Через пару секунд звукотерапии женская половина зала уже неудержимо хохочет, тихо подхватывают баском и папы, и только тогда включается свет. Яркий прием не оказывается пределом творческой фантазии, постановка целиком скроена из остроумных актерских этюдов и необычных находок художника Евгении Панфиловой. Самый яркий персонаж тут – Баба-Яга, эпатажное бесполое существо в туфлях на золотой платформе и в лосинах. Спрятав туловище и голову в белый шар, “оно” выходит на костяных ногах, но, когда наступает момент “колотить” богатырей, из “яйца” вылупляется голова в черном чепчике и произносит с непередаваемо мерзкой гримасой: “Так-то ты меня потчуешь!” В короткой роли совершенно неузнаваем молодой актер Виталий Круглик.
Страшилка, как это ни странно, в интерпретации Олега Долина предстала христианской притчей о свете, что порой приходит в самую тоскующую душу. В роли ангела-хранителя выступает девочка (Глаша Матюхова или Даниелла Долина), которая сбегает из своей спальни в папину сказку, кормит преданного друзьями Медведко печеньем с молоком, указывает выход из мрачного царства смерти и возвращает к жене и любимым бабушке с дедушкой. В лучшие моменты спектакля звучит двухголосное пение в исполнении ансамбля “Сирин”, и в детской безделице по мотивам жестокой языческой сказки тогда видятся большие взрослые смыслы.
По разношерстному репертуару сезона стратегия художественного руководителя РАМТа Алексея Бородина прослеживается довольно ясно. Премьеры, как ни банально прозвучит, не только радуют художественными достоинствами, но и пытаются нравственно развивать зрителя. Пусть режиссеры создают несколько идеалистическую модель мира, зато она конструктивна и полезна для воспитания юных умов. Поэтому и возрастные маркеры рядом с названиями в большинстве случаев – не более чем условность, продиктованная законодательством.
Александра СОЛДАТОВА
«Экран и сцена» № 12 за 2014 год.