С 18 мая по 10 июня в рамках выставки к 90-летию со дня рождения Анатолия Васильевича Эфроса в Бахрушинском музее прошли мастер-классы выдающихся театроведов Алексея Бартошевича и Инны Соловьевой, которые затем передали слово режиссерам – Сергею Женовачу, Евгению Каменьковичу, Дмитрию Крымову, Алексею Бородину, Римасу Туминасу, Юрию Бутусову. Предлагаем читателям выдержки из выступлений мастеров режиссуры – размышления о театре Анатолия Эфроса и о сегодняшнем театре.
В Эфросе больше всего меня подкупало умение разбирать текст. Сегодня оно немного уходит в сторону, все увлекаются придумками, сочинением, живое ради живого. Музыка гремит, артисты орут, все бегают – увлекательно. А про что смотрел-то? Что в сердце осталось? Искусство Эфроса – это когда очень много оставалось после спектакля. Он умел так деликатно вскрыть содержание, что казалось: другого содержания у этой пьесы быть не может. Он многие темы “закрывал”. Очень трудно после его постановки было смотреть, например, спектакли по пьесе “Женитьба”, и сам я никогда не рискну ее поставить. Когда смотрел его спектакль, казалось, все это про меня. Сейчас это чувство редко бывает – ты смотришь про других, а это было именно про тебя самого. Он был постановщиком внутреннего смысла, каких-то невидимых вещей.
Очень важно – найти своего учителя. Найти человека, перед которым вы не будете выглядеть лучше, чем вы есть, подстраиваться под него, угождать ему, а которому будете доверять. Часто молодые ребята калечатся тем, что попадают не к своему учителю и начинают с ним бороться. А бороться с учителями не надо – их надо любить и воспринимать. И чем больше вы их любите, тем больше они любят вас.
Евгений Каменькович
Как повторить эту божественную эфросовскую атмосферу? – Честно говоря, понятия не имею, хотя все время про это думаю. Может быть, помогут книги. А может быть, она останется прекрасной театральной легендой. Но я знаю, что в сложное партийное время умудрился жить такой величины художник, который построил свое искусство не на дуле в кармане, не на конфликте с властью, а на каких-то совершенно других, божественных вещах: очень тонких, очень психологичных и очень простых. Можно изобрести велосипед? – Можно. Можно “Месяц в деревне” по-другому поставить? – Нужно. Все равно, как Эфрос, поставить нельзя. Нельзя.
Сегодня в театре мне не хватает системы. И у меня нет ощущения, что мы все вместе. А это самое страшное. Театральные институты живут какой-то невероятно счастливой жизнью, но я не понимаю, кому эта счастливая жизнь нужна дальше. Долж-на быть не только конкурентная борьба, должна быть какая-то взаимозаменяемость. Так мне кажется. А у нас много талантов пропадает. Очень много.
Я вижу свою миссию в том, чтобы та группа, которая стала когда-то “Мастерской Фоменко” и которая потом прирастала следующими поколениями, максимально реализовалась. У нас, возможно, единственный театр в стране, где уже семь артистов поставили спектакли. И они будут это делать дальше. Кто-то считает, что артистам не нужно ставить. А я считаю, что нужно. Потому что иногда они приносят потрясающие идеи.
Дмитрий Крымов. На самом деле, все решает уровень таланта. Это нельзя ни купить, ни передать. Честно говоря, нельзя и развить сильно. Только вот как угадать? Иногда он так зарыт! Там должно жить какое-то “животное”, внутри человека, которое тебя цапает, которое из тебя тащит и само развивается. Я не могу научить, я могу сказать, что это есть. И могу поманить. Какой-то работой, какими-то рассуждениями. Я вообще верю в разговор.
Мучиться надо, но все нужно делать радостно. Как папа написал: “Плохие репетиции не искупает хороший спектакль”. Это правильно, потому что процесс намного важнее, чем результат. И в результате радость, прошедшая даже через муку, всегда остается. Как пыльца.
Режиссер и художник – это очень интимная связь, глубокая, она не на поверхности. Для того чтобы художник и режиссер поняли друг друга, нужно время. Время и какая-то кардинальная общность интересов, любопытство друг к другу. И любовь должна быть, любовь к делу. Это все зависит от людей. Надежность должна быть.
Алексей Бородин
Я сейчас не преподаю на режиссерском факультете, но вижу, что молодые режиссеры, которые попадают ко мне, озабочены понятием разбора. Книги с записями репетиций Эфроса – “Чайка”, “Три сестры”, “Месяц в деревне” – нам сейчас очень нужны. Потому что становится понятно, что такое совершенно грандиозный разбор. Причем он и психологический, и с внешними проявлениями того, как все потом будет на сцене. Меня сразило, что Анатолий Васильевич пишет, как будут двигаться актеры, откуда выходить. То есть у него в голове абсолютно все было нарисовано!
Важно, чтобы собралась компания, артель, сообщество людей, которые способны сочувствовать друг другу, понимать друг друга. Надо играть так, чтобы в зале позавидовали, что кто-то еще может быть вместе. Потому что сейчас такое время, когда никто не вместе. У моего поколения были спасительные кухни – понимание того, что есть люди, которые думают так же, как и ты. Но в театре это уже почти невозможно, такое сообщество людей – утопия, надо это понимать. Всегда будет что-то, что будет мешать, противодействовать. Это как ураган, который тебя сбивает с ног, но ты снова идешь. Этот образ для меня очень важен. Да, ураган может быть очень сильным, но ты все равно встаешь и идешь.
Римас Туминас
Конфликт – основа драматургии. Любую пьесу вы репетируете и два-три дня ищете в ней конфликт. А потом – характер. Конфликт – наследие веков, мы его рабы. Их 26 всего, а если кто-то найдет 27-й, то станет лауреатом Нобелевской премии. Актер: есть конфликт, добавить характер, и роль готова. У Шекспира в пьесах обычно пять актов, так он шел к гармонии и справедливости. А шестой акт никто не написал – о том, как в этой справедливости жить. Вот мы в жизни должны написать этот шестой акт, попробовать жить бесконфликтно. Трудно, не умеем, но я хочу. Конфликт, он за дверью, стучит. А я закрываю дверь, не пускаю. Потом возникают характеры. Но я месяц держу их за дверью. Надо научиться без них трактовать и понимать человека. Человек – это симфония. Не всегда удается, но надо думать об этом.
Эфрос повсюду ходил с пьесой в руках. Он уже знал текст наизусть, но все равно ходил с книжкой. И я помню эту его руку, когда он закрыл книжку и положил на нее ладонь: мол, спасибо. А теперь – чуть-чуть мы. Он очень хорошо умел выразить другого. А у нас сегодня получается так: режиссер прочитал пьесу, отложил в сторону: ну, а где я? Это “где я?” мне непонятно, чуждо. И в актерском искусстве, и в режиссуре важно выразить другого – причем в этом останешься и ты тоже.
Современный театр – это когда мышление современное. И всё. Я играю XVIII или XIX век, но мыслю сегодня.
Юрий Бутусов
Эфрос определил для меня смысл моих взаимоотношений с актерами и с репетиционным процессом. Ничего важнее репетиции и ничего важнее людей, с которыми ты работаешь, не существует. Я всегда выбираю прежде всего человека. Не мастера. А человека, с которым я буду проводить четыре месяца каждый день по десять часов. Это огромная жизнь. И “Репетиция – любовь моя” – это фантастическая фраза! Это единственное, что можно сказать о театре точно. Стопроцентно. Если нет репетиции, свободы, доверия, открытости, если это не получается – все остальное бессмыслица. Для меня это так. Когда мы открываемся, мы можем достичь невероятного.
О традиции в театре говорить довольно сложно. Очень часто можно убить этим все хорошее, что существует. Театр, повторюсь, связан с людьми. И с живым процессом. Можно говорить о соотношении новаторства и традиции, хотя нарочно оригинальным не будешь. Просто должна быть какая-то органика во всем. Если я говорю, что я сделаю что-то просто, чтобы не так, как было, зрительный зал это сразу чувствует. Во всяком случае, я в зрительном зале это чувствую. Настоящее невозможно спутать ни с чем. Когда говорят, что искусство или театр ничего не меняют, я в это не верю. Потому что театр сделал мою жизнь интересной, не бессмысленной. И я знаю, театр может изменить жизнь.