Лауреат премии за “Лучший сценарий на историческую тему” VIII Открытого Всероссийского конкурса сценариев игровых фильмов для семейного просмотра “Вера. Надежда. Любовь”.

 

Небольшое село начала XX века.

ТИТРЫ: Поместье контр-адмирала в отставке В.Ф.Руднева.

Деревянный господский дом. Кабинет. Всеволод Федорович Руднев, по-домашнему одетый, с пером в руке за письменным столом. Перед ним рукопись, морские справочники, пожелтевшие газетные вырезки с фотографиями крейсера “Варяг“ и канонерской лодки “Кореец”. Рядом разворот свежей газеты с заголовком “Визит японского посланника в Санктъ-Петербургъ”. Расстелена морская карта с изображением длинного узкого фарватера, по нему “плывут” два крошечных бумажных кораблика.

На стене картина Айвазовского “Бой брига “Меркурий” с двумя турецкими линейными кораблями”.

Всеволод Федорович дописывает фразу, откидывается в кресле. Кончиком пера двигает кораблики вперед по фарватеру. За дверью кабинета возня и шум; контр-адмирал, однако, полностью поглощен своим занятием. Кончик пера наклоняет один из корабликов, тот балансирует, готовый опрокинуться.

– Папа! Папенька!

В комнату вбегают три мальчугана лет четырех-шести. Перо удерживает кораблик, не давая ему опрокинуться. Мальчишки деловито взбираются к отцу на колени. Руднев, улыбаясь, обнимает сыновей, поднимает голову. На пороге миловидная женщина лет тридцати пяти, судя по виду, хозяйка дома.

– Мама, – галдят малыши, – папенька на колаблике плывет!

Женщина делает несколько шагов вперед. В руке ее нераспечатанный конверт со штемпелем Военно-Морского Адмиралтейства.

– Что, душа моя? – спрашивает Руднев.

Жена протягивает письмо. Всеволод Федорович смотрит на штемпель, переводит взгляд на газетный заголовок. Распечатывает конверт, вынимает листок гербовой бумаги, читает, продолжая гладить сына по голове. Передает письмо жене, та торопливо пробегает глазами. Всеволод Федорович ссаживает малышей на пол, поднимается. Теперь это не только отец семейства, но и русский офицер.

– Что еще нужно? – жена подходит ближе, опускает голову Рудневу на грудь. – Мало им…

Дети притихли.

– Останься, – жена поднимает лицо, в глазах слезы.

Всеволод Федорович молча смотрит на картину Айвазовского.

 

Петербург. Балтийский залив, корабли на рейде. Хмурое ноябрьское небо готово пролиться дождем. На шпиле главного корпуса Морского Адмиралтейства полотнище Андреевского флага. У бассейна фонтана мальчишки бросают камешки в деревянный кораблик, пытаясь пустить его ко дну. У парадного входа останавливается скромного вида карета. Дверь кареты распахивается. Появляется Руднев, облаченный в адмиральскую шинель. В сопровождении ординарца, тоже моряка, Руднев подходит к парадному входу. Охрана отдает контр-адмиралу честь.

Раскат грома. Небо обрушивает на город ливень. Мальчишки, бросив кораблик в фонтане, бегут прочь. За вошедшим Рудневым захлопываются двери Адмиралтейства.

Кабинет в Адмиралтействе. На стенах морские карты, гравюры флотоводцев и кораблей. В углу глобус и Андреевский флаг. За окном по-прежнему дождь. За письменным столом адмирал Безобразов. Перед ним два кресла с высокой спинкой.

Негромкий стук в дверь.

– Что?! – Безобразов раздраженно вскидывается в сторону двери.

В дверном проеме японец средних лет в европейском костюме.

– Господа! – вошедший отвешивает поклон. – Господин посланник хотел бы…

– Такэда-сан, – Безобразов приветливо улыбается, – будьте добры передать, что я почтительнейше прошу подождать еще минуту…

– Господин адмирал, – японец четко, по-военному, кивает, щелкает каблуками. Выходит, кинув быстрый взгляд на правое кресло. Дверь закрывается.

Из левого кресла поднимается статский советник – затянутый в вицмундир, с холодным взглядом бюрократа.

– Вы станете первым европейцем, удостоенным столь высокой чести, – обращается он к правому креслу.

С правого кресла встает Руднев. На нем парадный мундир с эполетами контр-адмирала и с орденом Святого Георгия четвертой степени.

– У меня свое понятие о чести, господин советник, – веско роняет Руднев.

– Не вправе приказывать, контр-адмирал, однако на вашем месте…

– Угроза, господин советник?

– Господа! Господа! – адмирал Безобразов тоже поднимается с кресла. – Прошу вас. Всеволод Федорович…

Руднев опускается в кресло, следом садится советник.

– Мы не призываем стать другом Японии, – говорит Безобразов, – лишь принять от посла орден.

– Я с уважением отношусь к Японии, – отвечает Руднев, – но не приму награду из рук японских политиков.

– Война закончилась два года назад, – подает голос советник, – теперь мы союзники.

– Вчера убивали друг друга, – говорит Руднев, – сегодня союзники.

– Это интересы внешней политики… – выпрямляется в кресле советник.

– …о которой знали все, кроме русского посланника в Корее?!– снова поднимается Руднев. – Это стоило жизни тридцати трех моряков.

У Всеволода Федоровича, видимо, накипело.

– Государь и Россия не забыли сей подвиг, – советник косится на Георгиевский крест.

– Я готов служить Государю и Отчизне, – говорит Руднев, берясь за фуражку, – но честь русского офицера не позволяет быть участником политических интриг.

– Уверен, покойный капитан Беляев не был бы столь категоричен, – роняет вдруг советник.

– Ежели бы господин советник командовал “Корейцем” и лично вел в бой, – Руднев надевает фуражку, – тогда господин советник имел бы основания для подобной уверенности. Геннадий же Павлович был русский офицер и за себя ответил бы сам.

– Это скандал, – тихо говорит посол, – международный скандал… Я умываю руки.

– Полноте, советник, – отвечает Руднев, – проигранная нами война скандал, а не моя скромная персона.

– Я буду вынужден доложить министру.

– Исполняйте свой долг.

– Господа! Господа! – Безобразов выходит из-за стола, мимоходом опускает руку на плечо советника, загораживает Рудневу проход. – Всеволод Федорович…

Адмиралов вновь прерывает вежливый стук в дверь. На пороге Такэда.

– Такэда-сан, прошу извинить, – говорит Безобразов. – Если господин посланник…

– Господин Кагэмура, – невозмутимо отвечает Такэда, – просит простить свою настойчивость, однако он имеет к господину контр-адмиралу Рудневу небольшую просьбу…

– Со всем уважением к господину посланнику…– начинает, было, Руднев.

– …оказать господину посланнику честь и уделить десять минут своего времени, – невозмутимо заканчивает японец и отвешивает короткий поклон. – Наедине. Господин посланник велел дождаться ответа.

Безобразов и советник смотрят на Руднева.

 

Такэда и Руднев шагают по коридору Адмиралтейства. Встречные офицеры отдают контр-адмиралу честь.

– Если господин контр-адмирал позволит, – обращается на ходу Такэда, – хотел бы выразить уважение вашему мужеству и мужеству вверенных вам офицеров и матросов.

Руднев наклоняет голову.

– И принести соболезнования в связи с безвременной кончиной доблестного командира “Корейца” господина Беляева.

– Благодарю, – сдержанно отвечает Руднев.

– Знаете, как зовут вас в Японии? – спрашивает Такэда после короткой паузы.

Контр-адмирал вопросительно наклоняет голову.

– Самурай Руднев, – говорит Такэда. – Ваш поступок в Чемульпо достоин кодекса Бусидо.

– Благодарю, – сухо отвечает Руднев, – однако предпочел бы оставаться русским офицером.

 

Безобразов и советник в кабинете.

– Имейте в виду, господин адмирал, – советник нервно меряет шагами комнату, – за все последствия этой странной встречи наедине именно вам придется нести ответственность.

– Разумеется, господин советник.

– Ваше желание защитить контр-адмирала понятно, но результат непредсказуем…

– Да, господин советник.

– Мы обязаны учесть все возможные риски.

– Понимаю, господин советник.

– Мы не можем рассчитывать только на…

– Да перестаньте всего опасаться! – вдруг устало роняет Безобразов.

От неожиданности советник останавливается.

– Присядьте, господин советник. Руднев – русский офицер и дворянин. Ответит за себя сам.

Советник присаживается, лицо его впервые приобретает нормальное человеческое выражение.

– Терять ему уже, по большому счету, нечего, – тихо говорит адмирал.

 

Такэда открывает перед Рудневым дверь, пропуская контр-адмирала в комнату. Закрывает дверь снаружи, оставляя Всеволода Федоровича наедине с японским посланником. Руднев шагает навстречу посланнику, тот поднимается, приветствуя гостя. У японца обветренное лицо, проницательный взгляд, на груди орден Восходящего солнца.

– Простите, что заставили ждать, господин посланник, – говорит Руднев, – но…

– Понимаю, контр-адмирал, – посол придвигает кресло, – прошу.

Всеволод Федорович опускается в кресло. Посланник тянется к кофейнику, чтобы налить гостю, тот отрицательно качает головой.

– Господин посланник, – начинает Руднев,– я знаю, что вы собираетесь предложить. Однако вынужден отказаться от столь высокой награды. Прошу понять и извинить.

– Вам не в чем оправдываться, контр-адмирал. Но я и мое правительство были бы признательны за объяснения. Мы прекрасно осведомлены, в каком положении оказались вы в Чемульпо и почему доблестный прорыв ваших кораблей потерпел неудачу.

– Я бы не называл это неудачей, господин посланник.

– Тогда вы думаете, как самурай.

– Как русский офицер.

– Или как русский офицер.

Военная доблесть неудачей быть не может.

– Рад, что вы понимаете. Я могу говорить на одном языке с военными другой страны, но не принимаю языка политиков. А этот орден – именно политика. Мы с адмиралом Уриу поняли бы сейчас друг друга.

 

Кабинет в Адмиралтействе. Советник держит подле уха телефонную трубку. В кабинете никого больше нет.

– Да, господин министр, – говорит советник в трубку, – именно, с послом наедине.

Оглядывается в сторону двери, несколько понижает голос.

– Господин Безобразов? Оба моряки… понимаете… Безусловно, объяснил деликатность момента… но – это военные, господин министр.

Снова оглядывается на дверь.

– Господин министр, есть основания… да, совершенно непредсказуем… безусловно, международный скандал.

Пауза. Советник внимательно слушает. Холодный прищур глаз.

– Господин министр, я понял. Вынужденная мера, безусловно, мы на это пойдем. Но и господин Руднев должен был понимать, на что идет…

Пауза, слушает.

– Господин министр, буду держать в курсе.

Аккуратно опускает трубку на рычаг.

– Всегда есть, что терять, господа адмиралы, – тихо говорит советник.

Дверь открывается, входит Безобразов. Советник как ни в чем не бывало разглядывает модели кораблей.

 

Комната посланника. Кагэмура вынимает из кармана плотный конверт.

– Адмирал Уриу просил принять это.

Руднев поднимает брови, протягивает руку за конвертом. Японец, однако, отдавать его не спешит.

– Адмирал просит еще об одном, – говорит посланник, – не могли бы вы поведать о случившемся в Чемульпо?

– Адмирал не рассказал сам?

– Господин Уриу, – уклончиво отвечает посланник, – не любит говорить о том бое…

Вежливое покашливание – в дверях Такэда.

– Такэда-сан, – говорит посланник, – я как раз передал господину Рудневу просьбу адмирала Уриу.

Такэда молча отвешивает поклон.

– Господа, – говорит Всеволод Федорович, – буду по-военному краток. Я прибыл не за вашей наградой.

– Руднев-сан, – говорит посланник, – а мы вовсе и не просим вас принять ее. На самом деле, мы прибыли не за этим. Просто хотим послушать вас и, может, кое-что добавить от себя…

Всеволод Федорович удивленно вскидывает брови.

– Я был военным советником в девятьсот четвертом году, – говорит посланник, – место назначения – Корея.

Руднев прищуривается.

– Прикомандирован к эскадре контр-адмирала Уриу, чтобы после высадки десанта принять командование гарнизоном, – заканчивает посланник. – Господин контр-адмирал. Мы собрались сейчас не как политики или вчерашние враги.

Тишина. Руднев пристально смотрит на японцев.

– Что ж. Долги отдают не только людям, но и собственной памяти.

Голос Руднева затихает, размываются очертания комнаты.

Снова Адмиралтейство, шпиль с Андреевским флагом… мокнущий в фонтане кораблик… Балтийский залив, корабли на рейде… плеск волн, омывающих крошечный островок из песка и камней. Тишину нарушает лишь шелест волн. В лучах зимнего солнца в воздухе реет альбатрос.

Два одновременных взрыва поднимают вокруг островка водяные столбы. Острый форштевень режет морскую гладь. Крейсер под Андреевским флагом движется средним ходом, оставляя шлейф дыма из четырех труб. У корабля изящные обводы, окрашенный в белый цвет он сам напоминает красивую белую птицу. В носовой части сияют начищенной медью буквы “ВАРЯГЪ”.

 

ТИТРЫ:

1) состоя в распоряжении посланника, заведовать десантом и охраной миссии;

2) не препятствовать высадке японских войск, если таковая совершится до наступления войны;

3) поддерживать хорошие отношения с иностранцами;

4) ни в каком случае не уходить из Чемульпо без приказания;

Начальник эскадры вице-адмирал Старк.

Носовая оконечность корабля. По обоим бортам шестидюймовые орудия. Как и все палубные пушки крейсера, они стоят совершенно открыто, без броневых щитов. Возле орудий хлопочет прислуга, действиями комендоров руководит мичман Петр Губонин.

– Целься! – кричит Губонин.

Комендоры принимают от подносчиков следующий снаряд.

На штурманском мостике крейсера Руднев в мундире капитана первого ранга, старший офицер крейсера Вениамин Степанов и лейтенант Сергей Зарубаев – старший артиллерийский офицер. Офицеры наблюдают, как Губонин резко машет рукой – пли! Одновременный залп двух носовых орудий. Снаряды вновь поднимают водяные столбы вокруг островка. Губонин в сердцах ударяет ладонью об орудийный ствол. Морщится, трясет ушибленными пальцами. Замечает, как комендоры сдерживают улыбки.

– Улыбаться будем?! – мичман подносит кулак к физиономии одного из матросов. – Или врага поражать?!

Матрос вытягивается в струнку, следя глазами за кулаком. На плечо Губонина опускается чья-то ладонь. Мичман оборачивается, отдает честь.

– Господина мичмана слышали? – лейтенант Зарубаев обращается к комендорам через плечо Губонина.

– Так точно, вашбродь!!!

– Тогда целься! Командуйте, мичман.

Комендоры наводят орудия. Губонин дает отмашку. Залп. Волны вокруг островка осыпает дождем из песка и каменной крошки.

Мостик. Пальцы Руднева сжимаются в кулак.

По краю островка две воронки с обугленными краями.

– Точнее, точнее, – шепчет командир.

Губонин дает очередную отмашку сжатым кулаком. Два взрыва оставляют на месте островка лишь каменный остов.

– Есть! – Руднев ударяет кулаком о перила мостика.

– С пятого залпа, – роняет Степанов, – могло быть и лучше.

– Из мужиков комендоров сразу не сделаешь. Научатся.

– Всеволод Федорович, когда, спросить осмелюсь? С эскадрою стрельб не проводили, вечно в ремонтах. Воевать – когда учиться? Ежели вдруг война?

– Типун вам на язык, Вениамин Васильевич, – на мостик возвращается Зарубаев, – какая война? А ежели и война даже… Стреляйте, до последнего мгновения стреляйте! – Зарубаев молодецки прищелкивает каблуком.

– Поражать… а если нас, – Степанов кивает на открыто стоящие пушки “Варяга”, – даже щитов на орудиях нет!

– Корабль не я проектировал, – Зарубаев на глазах мрачнеет.

– Но воевать на нем – вам.

– Я свой корабль ни на что не променяю! – вскидывает голову Зарубаев.

Пыл Степанова угасает.

– Я тоже “Варяг” люблю, – отвечает он, – а раз щитов нет – придется в бою палить метче.

– Идемте господа, отобедаем, – говорит Руднев. – А щитов господин адмирал по моей просьбе от Адмиралтейства добился. Вернемся – начнем установку.

С носового плутонга доносится очередной залп. Попадание двух снарядов обращает остатки островка в каменную крошку.

 

Ночь, фарватер Чемульпо. Строгий изящный силуэт русского крейсера. К кораблю причаливает лоцманская лодка. В штурманской рубке штурман крейсера Евгений Беренс.

Стук в дверь. На пороге мичман граф Алексей Нирод и пожилой кореец.

– Господин лейтенант, – бодро рапортует мичман, – лоцман. Пак Чон Мин.

– Справится? – спрашивает Беренс, – ежели на отмели посадим…

– Говорят, он в этих водах лучший, – отвечает мичман.

– О японцах что-нибудь слышал? – интересуется штурман.

Мичман обращается к лоцману по-корейски, тот отвечает.

– Чемульпо кишит японскими рабочими, только ему кажется, – мичман кивает в сторону корейца, – никакие это не рабочие вовсе…

– Кто же?

– Переодетые солдаты.

Штурман устремляет на лоцмана пристальный взгляд.

– Хорошо, идите на мостик, – говорит штурман, – я сейчас.

Пак Чон Мин вдруг что-то произносит, глядя на штурмана. Тот устремляет вопросительный взгляд на мичмана.

– Он говорит, – переводит мичман, – для него честь вести в Чемульпо столь красивый корабль, и он просит передать командиру, что с японцами надо быть осторожней.

– Спасибо, – штурман коротко, по-военному, кивает, – передам. Идите на мостик.

 

Внешний рейд Чемульпо, утро. Якорь крейсера падает в воду, пушки салютуют стоящим на рейде судам. К борту русского корабля причаливает лодка. У сходней лоцман, Нирод и Беренс. В лодке молодая кореянка, чертами лица похожая на лоцмана, явно дочь. Нирод растеряно и радостно улыбается, девушка смущенно отворачивается. Беренс пожимает корейцу руку.

– Скажи, – обращается штурман к мичману, – он действительно лучший.

Мичман рассеяно переводит, не отрывая взгляда от девушки. Лоцман польщено улыбается, что-то отвечает.

– Он просит, – переводит мичман, – когда будем уходить из Чемульпо, чтобы крейсер вел по фарватеру снова он.

– Пускай будет уверен, – кивает Беренс.

Пак Чон Мин спускается в лодку, отплывает. Мичман провожает девушку долгим взглядом, та бросает короткий ответный взгляд, застенчиво улыбается.

 

“Варяг“, капитанская каюта. Руднев со старшим офицером принимают капитана второго ранга Сарычева – командира крейсера “Боярин” – предыдущего русского стационера в Чемульпо.

– Полномочия у вас принял, – говорит Всеволод Федорович, – сегодня же к посланнику. Можете вести своего “Боярина” в Порт-Артур.

– Ей-богу, Всеволод Федорович, – отвечает Сарычев, – была б моя воля… Два корабля – не один.

– Нам дают “Корейца”, – говорит Руднев. – А у вас супруга в Артуре.

– Женщины… – Сарычев сокрушенно качает головой. – Писал ей – из Петербурга ни ногой! Куда там – примчалась и дочку прихватила! Ежели чего, говорит, рядом хотим.

– Я об активности наших восточных друзей наслышан, – говорит Руднев.

– Я активность эту каждый день вижу. Перевозят с пароходов ящики какие-то, лошадей. Вы вот двадцать морских пехотинцев доставили, а японцы – четыреста душ! Тоже, говорят, для охраны своего посла…

– Наш посланник по этому поводу что говорит?

– Наместник его известил. Петербург войны ни под каким видом не допустит. Все на уступки идут. Англичане – и те прониклись.

– Вот как?

– Дипломаты тамошние пишут, если после таких уступок со стороны России японцы навстречу не пойдут, мировое сообщество их, мягко говоря, не поймет.

– Ну, дипломаты известные болтуны, – говорит Степанов.

– Валерий Вениаминович, – отвечает Руднев, – не та Япония страна, чтобы Европе вопреки на рожон лезть.

Сарычев смотрит в иллюминатор на джонки под японским флагом.

– Не хочется вас оставлять. “Кореец” простая канонерка…

– Мы справимся.

Стук в дверь. На пороге вездесущий мичман Нирод.

– Господин капитан, – бодро рапортует молодой офицер, – старшим на рейде британский коммодор Бэйли. Ждет вас.

– И тут Владычица морей… – бормочет под нос Степанов.

– Кто на рейде, мичман? – спрашивает Руднев.

– “Тэлбот” британский, “Эльба”-итальянка, “Паскаль” французский, “Виксбург“ – канонерка американская. И пароходы японские, Всеволод Федорович, все время что-то выгружают, как у себя дома…

– У японцев на рейде кто?

– “Чиода”, – мичман презрительно кривится, – не крейсер, а черт знает что… полуканонерка…

– У “Чиоды” броневой пояс на весь борт, в отличие от вас, – Сарычев надевает фуражку. – Ну-с, с Богом, Всеволод Федорович.

Руднев протягивает Сарычеву руку.

– Супруге поклон, господин капитан. Прощаться не будем, через месяц свидимся.

 

Желтое море. Приземистый силуэт корабля с дымовой трубой посередине.

ТИТРЫ: Бронепалубный крейсер “Нанива” – флагман эскадры контр-адмирала С.Уриу.

Резиденция русского посланника в Корее, вечер того же дня. Кабинет обставлен со вкусом, хозяин – статский советник Павлов – неприметный мужчина лет пятидесяти с приятными манерами. Над горящим камином обращает на себя внимание репродукция картины Айвазовского “Бой брига “Меркурий” с двумя турецкими кораблями”. За окном февральские сумерки. Атмосфера происходящего вызывает в памяти кабинет в Адмиралтействе три года спустя.

Руднев и Беренс в креслах рядом с сервированным столиком.

– Прекрасно понимаю вас, Всеволод Федорович, – приятно улыбаясь, Павлов меряет шагами пространство перед камином, – заботиться о сохранении вверенного вам крейсера – ваш долг. Но уверяю – причин для беспокойства нет.

– Рад слышать, господин посланник, – Руднев отпивает из кофейной чашечки, – хотя долгом своим считаю, в первую очередь защиту Отечества.

– Отечество это ценит, поверьте, – посол ворошит угли в камине, пламя вспыхивает сильнее.

– Чемульпо, однако, кишит слухами, – Руднев опускает чашку на стол.

– Всеволод Федорович, дорогой, – Павлов присаживается, – и здесь вас понимаю, но и вы поймите. Слухи всегда были и будут. Огонь может угаснуть, – посол кивает в сторону камина, – слухи – никогда.

– Огонь не гаснет, ежели дрова и уголь вовремя подкидывать, – вставляет Беренс, – так и со слухами. Говорят – значит, имеется повод. Дыма без огня не бывает.

– Ну, дорогой мой, продолжая вашу аналогию – огонь может греть, а может и жечь. Какое-то количество слухов попросту необходимо! Пускай говорят. Хуже – когда говорить уже поздно.

Беренс пожимает плечами, берет со стола салфетку, оглядывается на командира. Руднев молча глядит на огонь, кажется, капитан погрузился в несвойственную ему обычно задумчивость.

Посланник берет кофейник.

– Ситуация, в любом случае, под нашим контролем, – Павлов подливает обоим собеседникам. – Петербург делает все, дабы избежать… э-э-э…напряженности на Дальнем Востоке. Мой коллега, японский посол Курино, остается в России.

– Вы пока тоже здесь, господин посланник, – говорит Беренс, – что, однако, не мешает японцам наводнить Чемульпо своими агентами.

– А каковы действия японского крейсера?

– Господин Мураками приглашал всех на обед, – отвечает Руднев.

– Заметили что-то подозрительное?

– Как раз наоборот. Господин Мураками демонстрировал свежие японские газеты.

– Их тон не отличался от петербургских?

– Да…

– Тогда не понимаю, господин капитан.

– Да они уже оккупируют Корею! – поднимается с места Беренс.

Павлов замирает. Затем аккуратно и медленно наливает себе кофе.

– Не могли бы повторить, господин лейтенант?

– Повторяю, что… – Беренс начинает подниматься из кресла, в этот момент Руднев опускает ладонь ему на плечо и поднимается сам.

– Господин лейтенант хотел лишь сказать, – манера Руднева напоминает сейчас интонации Павлова, – что несмотря на то, что дипломатический корпус российского правительства в Корее оперативно отслеживает все изменения во внешней политике и, в частности, держит ситуацию в Чемульпо под контролем, было бы все-таки разумно прислушаться к мнению военных, в чьи обязанности входит охрана вверенной вам миссии. Будучи стационерами на рейде, мы имеем основания полагать, что интенсивность японцев в регионе может – я подчеркиваю, всего лишь может – быть неблагоприятной для интересов России на Дальневосточном театре. В случае если наши подозрения, не дай Бог, конечно же, будут иметь под собой основания, под ударом окажется не только русская миссия в Чемульпо, включая “Варяга” с “Корейцем”… Господин посланник, я отнюдь не предлагаю делать поспешных выводов, я хотел лишь предложить…

– Что именно?

– Пускай “Варяг“ возьмет на борт состав русской миссии. Тогда в любой момент мы сможем вывести вас в Порт-Артур или во Владивосток. И уже к сегодняшнему вечеру необходимо отправить к эскадре “Корейца” с вами на борту. Консульский флаг гарантирует ему дипломатическую неприкосновенность. Сообщите начальнику эскадры и возвратитесь обратно.

Павлов качает головой.

– Я не рискну взять на себя ответственность в деле свертывания миссии. Это забота государственная, – посланник значительно поднимает палец, – и в отношении ее я зависим от воли Его Величества, представляемой здесь Наместником.

– Но, господин посланник…

– Искренне ценю вашу обеспокоенность и отдаю должное вашей бдительности господа, – посол поднимается с места, – уверен, благодаря нашим совместным усилиям, деятельность русской миссии в Корее надежно защищена от любого внешнего посягательства.

Офицеры отдают посланнику честь, покидают комнату. Посол провожает гостей, плотно прикрывает за ними дверь. Взгляд его останавливается на столике. Там бумажный кораблик – из салфетки, что держал Беренс. Павлов берет кораблик, вертит в руках. Наконец, пожимает плечами, кидает произведение Беренса в камин. Пламя жадно лижет бумажные “борта” корабля.

Продолжение следует