Валерия Голубева: «Соловей поет всем телом»

Валерия ГОЛУБЕВАВалерия Андреевна Голубева с 1960-х годов и на протяжении нескольких десятилетий была солисткой Государственного академического хора А.В.Свешникова и Хоровой капеллы А.А.Юрлова. Именно ее одухотворенное соло звучит на легендарной записи хора Георгия Свиридова “Любовь святая” в исполнении Юрловской капеллы. Ныне Валерия Андреевна – выдающийся вокальный педагог, статус ее подтвержден именами учеников, среди которых солисты русских и зарубежных театров Анна Смирнова, Максим Кузьмин-Караваев, Вероника Коваль, Светлана Котина, Ольга Полякова, Ирина Дубровская, Ирина Окнина, Евгения Душина и другие.

– Как начался Ваш путь в вокальном искусстве?

– Я много училась пению. Главным моим педагогом была Лариса Ивановна Алемасова, выпускница Московской консерватории, с 1930-х по начало 1950-х годов солистка Большого театра. У нее был красивый серебристый голос, сопрано. В 1963 году она организовала Народную певческую школу при ЦДРИ СССР. Себя она не выпячивала, руководство отдала Марии Петровне Максаковой и композитору Анатолию Григорьевичу Новикову, тоже организатору, потом ректору школы. Обучение было бесплатное, преподаватели – блестящие: Мария Петровна Максакова, Надежда Матвеевна Малышева (педагог Ирины Архиповой), Алексей Петрович Иванов, куратор – Иван Семенович Козловский.

– Почему они преподавали не в консерватории, а в школе?

– Многих из них просто не пустили бы в консерваторию. А может быть, они просто не хотели. Преподавая в школе, они были независимы.

До поступления в Народную певческую школу я закончила технический вуз и занималась в Оперной студии ЦДК железнодорожников, стала лауреатом смотра художественной самодеятельности, портрет мой висел в Колонном зале Дома Союзов. Но никто не говорил мне о вокальной технике, о дыхании, ни о чем таком. Арпеджио в качестве распевки считалось достаточным. А дальше – иди в класс и готовь партии. Я не имела представления о нижнем брюшном дыхании, на котором сейчас поет весь мир – точнее, те, кто поет хорошо. И у меня в 26-27 лет уже начиналась “качка” голоса. Тогда мне и посоветовали пойти в Народную певческую школу к Ларисе Ивановне Алемасовой.

Она была чудесным учителем, собрала все самое лучшее, чем можно помочь певцу. Но когда я, солистка и лауреат, пришла к ней, метод ее преподавания меня удивил: она стала ставить мне певческое дыхание. Лариса Ивановна стремилась снять напряжение со связок, и даже со всего тела. Для этого, например, просила опереться во время пения на руки. Она учила, как петь. Очень немногие вокальные педагоги умеют это делать. Вообще, мне кажется, что каждый певец должен найти своего педагога, и постоянно возвращаться к нему, проверять себя.

– Вы не могли бы подробнее рассказать об этом методе преподавания?

– Лариса Ивановна говорила: «Вы не “звукоиспускатели”, а “звукопоглощатели”». Нужно психологически настроиться на самую дальнюю точку зала и петь от этой точки, как будто бы брать ее на себя, – так же далеко полетит твой звук. В правильном пении принимают участие только прямые мышцы: мышцы языка, связки и брюшные мышцы. А диафрагму мы как бы не замечаем. Во время пения должно быть ощущение, что связки не напрягаются, они отдыхают. При такой постановке голоса совершенно не устаешь, сколько бы ни пел.

Алемасова придавала большое значение дикции. Когда я пришла к ней, она сказала: “Ты разговариваешь, как кухонный работник, еще и сюсюкаешь”. Я сама слышала недостаток дикции в своем пении, хотя, по-моему, это вообще особенность пения русских певцов. Мы живем в холодном климате, кутаемся, говорим вяло, лишь бы как-то прошептать слова. Поэтому нам обязательно надо заниматься языком. Нельзя только “петь”, надо и “говорить”. Известно, как это было важно для Шаляпина.

После окончания Певческой школы и я, и мой муж долго ходили к Ларисе Ивановне заниматься. Уже после ее смерти вспомнили ее упражнения и записали их.

– Кого из других педагогов школы Вы знали?

– Максакову. Козловского. Козловский очень берег свой голос. Зимой, перед тем как выйти на улицу, он стоял минут пятнадцать – сначала в коридоре, потом у лифта, постепенно привыкая к холодному воздуху. Лемешев был другим, в этом смысле он был более простой человек.

Лемешев прибегал заниматься к Ларисе Ивановне. Он был у нее и перед самым последним своим концертом в Колонном зале Дома союзов. Лариса Ивановна попросила купить ему гвоздики, и мы с мужем объездили пол-Москвы, чтобы выбрать самые крупные. Белоснежные гвоздики подошли ему, совсем седому. Он все цветы раскидал в зал, а гвоздики эти никому не отдал, уж больно хорош был букет.

– Как Вы пришли в хор Свешникова?

– Меня привела к нему все та же Лариса Ивановна. Конечно, я волновалась, но интуитивно чувствовала, что ему надо. Спела ему “Острою секирой” Гречанинова, взяла тихонечко высокую “соль”, “развела” ее и ушла на пиано… Он больше ничего не спрашивал и взял меня на работу.

Пока хористы были в отпуске, я выучила с концертмейстером около трехсот произведений. Звучание хора произвело на меня большое впечатление. Свешников выравнивал линию каждого голоса в тоненькую “ниточку”, и многоголосие звучало ровно, как на органе. Голоса были шикарные. Прекрасные басы-октависты, звучание которых образовывало “подушку” для остальных голосов, тончайшие сопрано, замечательные тенора. Например, Василий Бут, соло которого (“Вечерний звон”) звучит за кадром в фильме “Три плюс два”. Свешников не просто подбирал голоса, он даже рассаживал нас так, чтобы тембры лучше сливались.

Однако начав работать, я быстро поняла, что Государственный академический хор – коллектив сложный. Я вышла солировать и слышу за спиной: “Пришла звезда из самодеятельности”. Петь было трудно не только из-за враждебной среды: представьте, у Вас за спиной стоят 90 человек. Лишь потому, что мне хотелось петь, я смогла выдержать это давление.

Работая в хоре Свешникова, я встретила своего второго мужа – Владимира Ивановича Забабурина. Он тоже солировал, у него был красивый баритон. Мы поженились и друг за другом ушли в капеллу Юрлова.

Александр Александрович Юрлов был изумительный человек, умный, дипломатичный, в его капелле была совершенно другая обстановка. Вместо того чтобы стащить у тебя ноты, тебе их дадут, поддержат тебя. В капелле Юрлова и петь было легче, манера пения отличалась от любимого Свешниковым звучания “в струночку”. У Юрлова было проще, пели полным голосом. А еще он любил своих артистов. Даже если его уже не устраивало звучание голоса, пристраивал старых певцов на какую-то работу.

Юрлову когда-то сказали, что он проживет недолго. И он делал все свои дела быстро. За пятнадцать лет работы его капелла могла составить конкуренцию Госхору. Мне запомнились гастроли с капеллой в Великобритании в 1972 году. Была сложная политическая ситуация, и нас послали туда для наведения “культурных мостов”. Во время наших выступлений устраивались кошачьи концерты, бросали булыжники в окна зала, стращали тем, что подорвут. Я говорила своим: “Девчонки, если начнут стрелять, загораживайтесь нашими трупами”. Как-то мы пели украинскую песню “Реве та стогне Днiпр широкий”, – и вдруг из зала раздался дикий вопль. Юрлов покраснел, побледнел и говорит: “Всё, форте!” У него случился сердечный приступ. Через несколько месяцев Юрлов умер. Для меня это была личная трагедия. Меня просили спеть во время прощания с ним, но петь было невозможно, перехватило горло.

В капелле Юрлова мы много пели Свиридова. Он предпочитал капеллу Госхору.

– Как Свиридов работал с капеллой?

– Свиридов приходил к нам часто, зимой, я помню – в валенках. Самовольства он не терпел: “Напишите свою музыку и пойте”. Когда он собирался исполнять хоры, позднее вошедшие в состав музыки к трагедии А.К.Толстого “Царь Федор Иоаннович” (в том числе “Любовь святую”), – стал искать солисток. Никто ему не подходил. Я спела полным голосом, и ему не понравилось. Юрлов поставил меня за хоровые станки, ища приглушенное звучание, и попросил: “Валерочка, пой”. Мне было хорошо: никого не видишь, как бы сама для себя поешь. Спела, – Свиридов подбежал к роялю, взял аккорд: “Чисто!” Немножко погодя: “Ну, ладно, еще разочек спой”. Потом, когда мы с мужем вышли из церкви, где репетировали, Свиридов ждал меня. “Валерочка, куда Вам ехать?” Мы, конечно, наврали, куда надо ехать, потому что знали, куда надо ехать ему. По дороге он говорил: “Я искал по всему Союзу, никак не мог найти. Ты как раз то, что я хотел”.

“Любовь святую” я очень близко к сердцу приняла, много работала над ней. После смерти Юрлова пришлось спеть ее в Большом зале Ленинградской филармонии. Я волновалась, потому что знала – в зале будет сидеть мама Юрлова, которой 90 лет. А ее сын умер в 45. Пела только для нее. Больше никогда так не пела. За кулисами ко мне подошел Свиридов: “Валерия, я опять в тебя влюбился. Подожди, зубы вставлю, еще не то тебе скажу. Я тебе при всех артистах говорю, буду писать с тобой пластинку”. С этих пор новые соло сопрано в хорах он отдавал мне. Мы с ним записали “золотую пластинку”, именно этот хор – “Любовь святую”.

После выхода на пенсию мы с мужем начали преподавать пение. Приятельница попросила подготовить к приему в Московскую консерваторию меццо-сопрано Анну Смирнову. Теперь она поет в больших театрах – “Ла Скала”, “Ковент Гарден”, “Метрополитен-опера”, Берлинской опере, в Мариинском театре. Потом Аня привела к нам Максима Кузьмина-Караваева. Мы ему сказали: “Подготовим тебя к окончанию консерватории, а потом забудешь все то, чему тебя учили. Начнем все с начала”.

– Почему?

– Его заставляли форсировать звук.

Были у нас и другие студенты Московской консерватории, которых надо было “спасать”, например, сопрано Вероника Коваль, которая сейчас поет в Киевской опере. Опасность и в том, что, похоже, работая в театре, люди поют на износ и при этом не занимаются. Сам ведь себя не слышишь, а если с педагогом немного позанимаешься, хотя бы пятнадцать минут, все встанет на место.

Человек должен петь, как соловей. Мы с мужем как-то наблюдали за соловьем у нас в Сокольниках. Он весь, всем телом поет, и брюшко его работает. Соловей соревновался с оркестром в летнем театре: оркестр играет – он молчит, оркестр заканчивает – он вступает, вот послушайте, как я пою!.. Это было так интересно, что мы с мужем часа три стояли, слушали.

Беседовала Олеся БОБРИК
«Экран и сцена»
№ 5 за 2015 год.