Московскую театральную осень уже сложно представить без SOLO, международного фестиваля моноспектаклей, проходящего в Театральном центре “На Страстном”. Кажется, что сам месяц его проведения, октябрь, подходит для фестиваля моноспектаклей как нельзя лучше – природа засыпает, уличная жизнь замирает, человек острее чувствует одиночество. Ведь моноспектакль – это всегда самоуглубление или погружение в прошлое, история одиночного противостояния или хроника тихого сумасшествия. Исповедальность – главная интонация этого жанра. Дневники, письма, воспоминания, реальные или вымышленные – его основной материал. И каким бы по стилю не был спектакль, современным перформансом или классической читкой за письменным столом, тон здесь задается основным условием: актер один на один со зрителем.

Афиша SOLO устроена так, что на фоне имен уже известных зрителю или совсем незнакомых блещет пара имен звезд-ных. В разные годы это были Реджеп Митровица или Дени Лаван, Алексей Девотченко или Роза Хайруллина, Пиппо Дельбоно или Даниэле Финци Паска. Основным козырем прошлогоднего фестиваля оказался Роберт Уилсон, поставивший “Последнюю ленту Крэппа” Беккета и сам вышедший на сцену в роли Крэппа. В этот раз в Москву привезли сразу двух именитых режиссеров – итальянца Ромео Кастеллуччи со спектаклем “Юлий Цезарь. Фрагменты” и бельгийца Яна Фабра с танцевальным сочинением “Подожди, подожди, подожди… (моему отцу)”.

Рядовая программа нынешнего года состояла в основном из зарубежных спектаклей. Как всегда, не обошлось без “Записок сумасшедшего”. Армию Поприщиных пополнил румынский актер Мариус Маноле, сыграв гоголевского персонажа весьма заурядно – бледный, взмокший, с запавшими глазами, облачившись в дырявую пурпурную мантию, он то шептал, то закатывался хохотом, то плакал. Никаких иных задач, кроме изображения канонического театрального сумасшествия, Маноле явно перед собой не ставил. Рядом с ним Моника Вахович из польского Катовице, представившая безумную Офелию, казалась куда более изобретательной и дерзкой. Вместе с режиссером Марцином Херихом они занимаются физическим импровизационным театром, в котором слово соединено с движением. На узкой полоске сцены, с двух сторон зажатой зрительскими рядами, металась невзрачная худенькая девушка в прозрачной белой тунике, с ярким маникюром и в красных туфлях на высоком каблуке. Чистота и развращенность смешались и в облике, и в хаотичной пластике, и в повредившемся рассудке. Читая монологи Офелии, она показывала, как жадно бегали по ее спине руки Принца, как залезали под юбку, как все в ее теле и в ее душе они сдвинули и нарушили. И все же художественный замысел в этом спектакле отступал перед чересчур буквально воспроизведенной физиологией безумия.

Известный в немецкоязычном мире актер Филипп Хохмайер, с 2009 года работающий в гамбургском театре “Талия”, привез свою версию “Страданий юного Вертера” Гёте. Этот роман, написанный в эпистолярном жанре от лица пылко влюбленного, сердечного и умного юноши, не сумевшего вынести неразделенной страсти и покончившего с собой, – прекрасный материал для моноспектакля. Хохмайер впервые сыграл “Вертера” еще в 1997 году и с тех пор объездил с ним полмира. Видимо, в конце 90-х это шоу с использованием мультимедиа и элементами интерактива производило сильное впечатление. Вертер, наш современник, начинает с чтения писем за столиком, украшенным букетом роз. Стремясь актуализировать программное произведение немецкого сентиментализма с его взвинченной чувствительностью и приподнятым слогом, Хохмайер идет на снижение: изображает своего персонажа дурковатым, самовлюбленным и хладнокровным буршем. Развалившись на стуле, полуголый, потягивая пиво, он брюзжит на всех вокруг, включая и саму Лотту, которая, к его досаде, умудрилась пробудить в нем изрядную похоть. Таким актер представляет себе Вертера эпохи общества потребления. В момент особого эмоционального подъема звучит трогательная песенка Лу Рида “Perfect day”, актер бесстрастно подпевает у микрофона. Стреляется Вертер тоже бесстрастно, подробно сообщая анатомические подробности. Вот уж никак не подумаешь, созерцая этот унылый пересказ одной из самых печальных историй любви в мировой литературе, что в конце XVIII века гетевский роман спровоцировал в Европе целую волну подражательных само-убийств. Ни вечная видеокамера, выводящая укрупненное изображение лица на задний экран, ни пара слов по-русски, наспех выученных заядлым гастролером, ни раздача сосисок ближайшим зрителям, ни швыряние в зал капустой, ни другие игры с публикой не могли скрыть актерской беспомощности спектакля.

Два года назад “Компани Иван Моран”, маленький театрик из парижского пригорода, привозил на SOLO замечательный спектакль по письмам Л.-Ф.Селина “Заставить аллигатора танцевать под флейту пана”. Его исполнял Дени Лаван, актер, знаменитый ролями в театре и кино. Тогда Иван Моран выступил в качестве режиссера, теперь же вернулся в Москву со спектаклем “Сварить козленка в молоке его матери” как исполнитель сразу двух ролей – Марселя Пруста и Луи-Фердинана Селина. Во Франции спектакль называется по-другому: “Пруст/Селин. Встреча”. Именно встречу двух столпов французской словесности, противоположных друг другу во всем, в чем только можно, и попытался вообразить и разыграть Иван Моран. О чем могли бы поговорить щедро одаренный потомок богатых еврейских коммерсантов, рано осознавший свою гомосексуальность, и выходец из люмпенов, ставший впоследствии антисемитом и коллаборационистом? Из прустовской эпопеи “В поисках утраченного времени” и автобиографической прозы Селина актер выбирает те места, где речь идет о детстве, об отношениях с родителями, о воспитании одного и другого. Все различия уходят корнями в детство, наглядно демонстрирует Моран. Его спектакль – чистый образец литературного театра. На сцене неизменный стол с двумя стульями и виолончелистка. Актер пересаживается со стула на стул, меняя пластику и голос. Утонченный, болезненно чувствительный Пруст, немного жеманясь, пускается в долгое описание тех блюд, из которых состоял его обед. В ответ циничный и брутальный Селин, рубя руками и покрикивая простонародным баском, бросает ему, что все детство ел одни макароны. Игра идет на очевидных контрастах. И все же Моран воздерживается от оценок, поскольку в обоих собеседниках чувствуется и испорченность, и яркий талант.

О работе Ромео Кастеллуччи разговор особый, в остальном же открытий на нынешнем SOLO не случилось. Зато нам показали, что в искусстве сольного спектакля, как и в крупной форме, возможно великое множество жанров и направлений.