В конце апреля у Инны Люциановны ВИШНЕВСКОЙ, уникального историка нашего театра, главного специалиста Отдела театра Государственного института искусствознания, некогда и нашего автора, был красивый юбилей, оканчивающийся на пятерку. «Экран и сцена» присоединяется к многочисленным поздравлениям.

Всякий, кто знаком с Инной Люциановной Вишневской, знает о ней свою историю, обязательно светлую: историю знакомства, встреч, лекций, бесед. Я тоже знаю свою, и эта история мне дорога, но рассказать ее так, как Вишневская, я, конечно, не смогу.

Мы познакомились в ГИТИСе. Вспоминаю защиту студенческих дипломных работ на театроведческом факультете. Один диплом был посвящен драматургии о Великой отечественной войне. Оппонентом была Вишневская; сама на защиту не пришла (куда-то уехала), и отзыв зачитывали. Как же хорошо она написала! Благодарила аспирантку, что обратила внимание на авторов, которые за громкими выстрелами «катюш» сумели услышать тихие истории юных Катюш в пилотках, чья юность быстро и незаметно ушла под грохот взрывов. Именно тогда я понял, что сила Вишневской и ее талант – живое слово: без позы, без риторики, без самоумиления и самолюбования, проникнутое трогательной интонацией восхищенного, доверчивого и благодарного рассказчика.

Говорят, современность – это время визуальных впечатлений, «время картинок». Те, кто так говорит, видимо, подразумевают, что звучащее слово воздействует слабее, чем образ. Бывали времена, когда образ считали иллюзией – прекрасной, поучительной, но ненадежной и лживой; слово же называли хранителем истины. Бывало и наоборот, что слов было так много, что их переставали различать, им переставали верить и потому стремились найти глазами говорящего: увидеть, чтобы понять.

А в современном театре продолжают верить звучащему слову? Продолжают его слушать?

Беседы с Вишневской наполняют доверием к слову. Ее выражения так легки, ее шутки так непринужденны именно потому, что ей дано в полной мере прочувствовать глубину, силу и истину слов. В ней неколебима уверенность, что слово имеет смысл, и главное – что именно слово надежнее и бережнее всего хранит в себе образ. Увидеть и поразиться увиденному не так уж сложно; увидеть и понять увиденное уже сложнее; увидеть, понять и рассказать об увиденном так, чтобы стало понятно и интересно другим, – сложнее всего.

Вишневская – единственный в своем роде рассказчик о театре. Без таких рассказчиков театр не может жить, потому что именно они превращают спектакль в миф. Миф – питательная среда театра, миф создается словом, и спектакль жив, пока живо слово о нем.

Один из самых смелых философов XX века дал определение мысли: «мысль – это осмысленная фраза». Я не случайно говорю: смелый. Сколько людей набросилось бы на него за такое определение: как будто в бессловесной музыке нет фразы! как будто в эмоциональном движении нет мысли! ударю по столу кулаком – вот тебе и мысль! Но и я думаю, что самая ясная мысль живет именно в слове. Не случайно, мы так стремимся поговорить о самом важном. Не случайно, для того, чтобы показать, что спектакль имеет отношение не только к профессионалам этого вида искусства, но ко всей жизни, что за ним стоит выбор режиссера, надо не только показать, но и рассказать о нем зрителям. Поэтому слово о спектакле нельзя недооценивать.

Мне кажется, в театрально-критических статьях Вишневской поучительнее всего даже не ее блестящий стиль и безупречная наблюдательность, но ее выбор спектакля для статьи. Она ведь станет писать далеко не о всяком спектакле. Современная театральная пресса так уж устроена, что красноречиво умолчать о премьере невозможно: восхваляй, анализируй, а если не можешь – кричи, ругайся, пересиль себя, но не смей молчать!

У таких критиков, как Вишневская, невозможно отнять право на молчание, как ни старайся. Они могут позволить и позволяют себе душевную роскошь рассказывать не обо всем. Часто ее восхитительно-едкие театральные истории – деликатная форма умолчания (помню один ее рассказ о спектакле по Пушкину: «Спектакль чудный, дивно играли, я – заснула. Как говорят по-французски, «услышала себя спящей». Сижу, сплю, подходит ко мне человек, трогает за локоток и говорит: “Я – Пушкин. Дайте денег“»…)

Я же слышал, как трогательны и глубоки были ее рассказы о первых постановках Вампилова в Театре Ермоловой, о поисках гоголевской мысли в «Женитьбе» Ленкома, об актерах Вахтанговского театра старого поколения и т.п. В этих рассказах острое слово-стрела куда-то исчезало, и появлялось теплое слово-дом, слово-колыбель, в котором слышалась абсолютная чувствительность к душевной искренности и благодарность за актерский труд.

Такие рассказчики, как Вишневская (других, правда, и не знаю), очень нужны не только театру. Благодаря ним мы не забываем, что почти каждое мгновение жизни исполнено смысла и почти каждое житейское событие заслуживает того, чтобы превратиться в яркую историю и поселиться в памяти.

Дмитрий ТРУБОЧКИН

«Экран и сцена» №9 за 2010 год.