Электропилой по Вишневому саду

• Сцена из спектакля “Дядя Ваня” Фото В.ЛУПОВСКОГОКонец мая снова ознаменовался началом Международного Чеховского театрального фестиваля, нарушившего на этот раз традиционную периодичность – раз в два сезона. Вклинившийся между двумя запланированными – нынешний фестиваль не вполне обыкновенный: он демонстрирует не вершинные достижения мирового театра, но спектакли “по Чехову, о Чехове, Чехову”, и посвящен, как легко догадаться, 150-летию со дня рождения Антона Павловича.
Фестиваль, растянувшийся на два с лишним летних месяца, – лишь одна из составляющих Чеховского театрального года, в программу которого также вошли: Дни А.П.Чехова в Москве (26-31 января) и Мировое турне чеховских спектаклей (весь год). Специально для IX Чеховского фестиваля создано пятнадцать спектаклей – совместные постановки фестиваля с российскими и зарубежными режиссерами и театрами. Многое еще впереди.
Пока же Москва, содрогнувшись на открытии фестиваля (“В Москву! В Москву!” Франка Касторфа вызвал столь бурную реакцию, что ниже мы публикуем целых три отклика на эту работу), успела увидеть несколько камерных спектаклей из очень далеких стран, в частности, “Дядю Ваню” (“Следящий за женщиной, которая сама себя убивает”) из Аргентины и “Неву” из Чили. Один за другим они показали, какая бездна пролегает между нашими континентами и культурами. Оба режиссера (понятие “режиссура”, скажем честно, применимо к их работам лишь условно) – и Даниэль Веронезе, постановщик “Дяди Вани”, и Гильермо Кальдерон, создатель “Невы”, попытались вместить в спектакли максимум собственных познаний и представлений о России и предстали не в лучшем свете.
Самохарактеристика – «смелая адаптация “Дяди Вани”» – заключает в себе переписанный и спрямленный текст пьесы, любительское исполнение, превращение Телегина в женщину, а Серебрякова в театрального критика, фрагменты “Служанок” Жана Жене и массу странных апелляций к Островскому, начиная от “Островский, ты меня слышишь?” до реплик пьесы, приписанных ему же. Вслед за размышлением о том, насколько неуместен здесь Александр Николаевич Островский, стремительно подступает шокирующее осознание: аргентинцы цитируют вовсе не классика XIX века, они цитируют, ничтоже сумняшеся, аж Николая Островского! Размышлять об этом “Дяде Ване” дальше уже не хочется, как и вдумываться в то, кто эти “следящий за женщиной” и “женщина, которая сама себя убивает”, заявленные в заглавии. По-видимому, все-таки Войницкий и Елена Андреевна, хотя, возможно, что Серебряков и Соня, мечтающая, кажется, об актерской стезе.
Действо под названием “Нева” оказалось посвящено Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой и вывело на подмостки все ее предполагаемые чилийским режиссером комплексы. Санкт-Петербург, Кровавое воскресенье, три актера в пустом театре. Одна из них – актриса Московского Художественного Ольга Книппер-Чехова, вдова, которая после смерти мужа, как ей кажется, навсегда утратила свой актерский дар. Монолог не идет, репетиция не идет, уверенность в том, что освищут и всласть позлорадствуют, растет. Неожиданно Книппер предлагает коллегам разыграть сцену смерти Антона, а затем сцену, в которой его сестра Маша узнает о близящейся свадьбе брата. На маленьком возвышении в полутьме отвратительно и ненатурально кашляет актер, силится изобразить злобную ревнивую каргу актриса, а исполнительница роли Книппер бесконечно стенает и надеется вернуть потерянный вместе с мужем талант. Попутно эта троица скороговоркой вещает о революции, народе, Распутине, Гапоне, сексе и насилии. Где-то неподалеку плещется Нева, которой, по их мнению, Антон Павлович намеревался посвятить пьесу. Финал полуторачасового спектакля воспринимается как избавление.
Заметная глухота в восприятии чеховской драматургии обнаружилась и в спектакле “Вишневый сад” известнейшего шведского хореографа Матса Эка (совсем недавно у нас гастролировала его легендарная “Жизель”), не впервые приезжающего на Чеховский фестиваль в качестве драматического режиссера. Его постановка, оттолкнувшись от текста “Вишневого сада”, как от трамплина (собственное признание режиссера), решительно опрокинула реалии пьесы в день сегодняшний, и зрители получили целый ворох неуместных сентенций о диссидентах, Солженицыне и колхозах, о новых русских, детских садиках, библиотеках и зарплатах, о медалях и расстрелах, о демократии и Сталине. На атмосфере пьесы это сказалось, как на могучем вишневом саде нескольких часов дружного рева десятков электропил. Впрочем, многое в этой работе искупает пронзительная сцена несостоявшегося объяснения между Варей и Лопахиным в последнем акте, решенная пластически и, надо признать, почти с гениальной простотой.
Подробный разговор о спектакле Матса Эка, как и о только что состоявшейся московской премьере в Театре имени Станиславского “Братья Ч.” (о семье Чехова) по пьесе Елены Греминой в постановке Александра Галибина – в следующем номере.
 
Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена» №11 за 2010 год.