Саломея из немецкой портерной

• Сцена из  спектакля. Фото В.Вахрушева.Спектакль «Екатерина Ивановна» Евгения Марчелли в Ярославском театре драмы имени Федора Волкова начинается не с тишины и темноты, как пьеса Андреева, а с выстрелов при свете в зрительном зале. Вот так бесцеремонно в жизнь публики, только готовящейся смотреть спектакль, звучно и страшно врывается театр. События развиваются молниеносно, а освещение в зале не убирается еще долго.
На авансцене – стол со стульями, прямо за ним вместо «зеркала» сцены огромный прямоугольник шершавой белой стены. Первая половина спектакля «застольная». Марчелли намеренно очищает первые два акты пьесы от каких-либо внешних сценических эффектов и смело оставляет актеров один на один с текстом. Разговор сидящих друг напротив друга людей – вот главный источник интриги, предмет зрительского интереса.
Режиссерская оптика здесь максимально сфокусирована на психофизике героев. Стибелев Евгения Мундума после попытки убить жену взвинчен и подавлен одновременно. В спектакле, жанр которого обозначен как «драма в двух частях с разрывом», самый главный разрыв – человеческих связей, семейных отношений – происходит в первые секунды сценического времени. Не жена, а ее доверие застрелено Стибелевым. После такого – только разрушение себя и мира вокруг. После такого – только жизнь после смерти. Это остро чувствует Екатерина Ивановна Анастасии Светловой: «Нет, нет, я не стану отвечать, я мертвая, я в гробу».
При смене места действия на имение матери Екатерины Ивановны в Орловской губернии монтировщики, беззастенчиво разрушая «четвертую стену», натягивают на белый прямоугольник красную ткань. Никакой сельской безмятежности. Из атрибутов деревни только молоко, которое Ментиков Николая Шрайбера пьет прямо из трехлитровой банки. Аркадий Просперович – плачущее ничтожество, наглый ребенок, но эта наглость – защита от нелюбви к нему любимой им Екатерины Ивановны.
Спокойствие, пусть и показное, лишь в низком, грудном, хрипловатом голосе Екатерины Ивановны, в ее царственной внешности и статности. Но внутри – повадки хищницы. Светлова играет точно по Андрееву. «…Движения ее не выдуманы и не преподаны ей декадентом, а совершенно правдивы и для нее естественны», – писал драматург пояснения к образу своей героини для актеров МХТ.
Екатерина Ивановна Светловой может быть милой, нежной, домашней, простой и в миг стать гордой, неприступной, сухой и жестокой. Она соблазнительна, даже развратна, и целомудренна одновременно. В разговоре с Ментиковым торопится говорить, захлебывается в потоке собственных эмоций.
Муж по приезде застает Екатерину Ивановну после купания, в одной простыне, с копной распущенных каштановых волос. Кульминация их встречи – срывание с жены этой простыни. Но Стибелев желает видеть Катю, «чистую Катю», не физически, а прежде всего душевно оголенной. Однако обвинение в измене, ее опережающее, не предупреждает измену, а насылает ее. Измена Екатерины Ивановны с Ментиковым – обида на подозрение, необратимая цепная реакция на предательство.
Больше всего эта Екатерина Ивановна боится себя, а не за себя. Револьвером мужа в ней разбужена первобытная животность страстей. После выстрелов в спину уже не важно, с кем делить постель. Вместо игры на рояле Екатерина Ивановна издает за сценой страшные, дикие рыдания. Стена поднимается вверх. Сцену и зрительный зал заливает ослепительно белый свет. По полу ветер гонит черные обугленные листы. Ментиков молча предлагает Стибелеву папиросу. Тот молча ее берет.
Вторая часть спектакля – вся в красном. Алая гостиная с зеленым роялем. Коромыслов Алексея Кузьмина больше похож на хирурга, чем на художника. В специальных увеличительных очках орудует разными загадочными предметами. Екатерина Ивановна тоже в красном, с бесстыдным декольте. Режиссером предельно ясно констатированы последствия «разрыва». Екатерину Ивановну разрывает от самой себя. Из омута распутства выхода нет.
В экзальтированности героини, в помешательстве на эросе есть, конечно, что-то дьявольское. Божественная красота ее тела, манящая грациозность, не дают мужским взглядам покоя. Но Екатерина Ивановна в спектакле Марчелли предлагает свое тело мужчинам, одновременно ощущая на себе крайнюю степень женского унижения.
Ключевой вопрос в пьесе Андреева: кто такая Екатерина Ивановна – Саломея или девица из немецкой портерной? В исполнении Анастасии Светловой Екатерина Ивановна – Саломея из немецкой портерной. Героиня Андреева доказывала, что она – Саломея, взглядом. В спектакле Марчелли роль взгляда играет… полностью обнаженное тело. Необходимость демонстрировать свою власть над мужчинами таким образом – не предмет гордости для героини Светловой, а свидетельство поруганности женской природы.
Что это, женская слабость, испорченность? Об этом Стибелеву убедительно говорит Коромыслов: «В Катерине Ивановне слишком много этого – как бы тебе выразиться, чтобы не соврать? – женского, женственного, ихнего, одним словом. Пойми ее, чего ей надо? <…> То ли она распутничает, то ли она молится своим распутством или там упрекает кого-то… вечная Магдалина, для которой распутство или начало, или конец, но без которого совсем нельзя, которое есть ее Голгофа, ее ужас и мечта, ее рай и ад». Но можно ли только «ихним» женским началом объяснить поведение этой Екатерины Ивановны? Для героини Светловой – это ни что иное, как потребность быть любимой, необходимость чувствовать себя нужной, исступленно искать доказательства собственной «чьятости».
Тема начинает звучать особенно четко, сливаясь с камертоном роли Евгения Мундума – темой распавшейся семьи, опустевшего дома. Самым страшным для него оказывается «…понять, что это значит, когда в детских пусто. <…> понять, что это значит, когда в спальне пусто, когда в доме пусто, когда в мире…»
В самом начале спектакля Георгий Дмитриевич спрашивает: «Отчего плачут дети?» Ему отвечают: «Оттого, что их одевают». В финале Стибелев-Мундум одевает Екатерину Ивановну – как ребенка, долго, заботливо, безысходно. Она снова родная, голос ее мягок и ласков, и в нем еще остались отзвуки любви, эхо семьи…
В одном давнем интервью Евгений Марчелли сказал, что «театр должен возмущать – общественное мнение, вкус». Любопытно, что в письме Леониду Андрееву Немирович-Данченко, имея в виду «Екатерину Ивановну», писал, что «пьеса будет волновать, беспокоить, раздражать, злить, возмущать». И в драме Андреева, и в спектакле Марчелли, действительно, много экспрессии, провокации, но отнюдь не в этом смысловая доминанта. Постановка Марчелли исследует глубинные пласты природы женской страсти. Сама Екатерина Ивановна не знает, куда от себя деться. Этот спектакль не про развратность женской сущности, а про бессилие в борьбе с ней. О том, что тело как предмет вожделения – это то последнее, что может предложить женщина мужчине, чтобы почувствовать себя женщиной. Этот спектакль – о власти над мужчинами и о беспомощности перед самой собой, о внутренней незащищенности.
Леонид Андреев называл «Екатерину Ивановну» «новой пьесой для нового театра». Новый этап в становлении Волковского театра спектакль по Андрееву знаменует точно.
Анастасия АРЕФЬЕВА
«Экран и сцена» №13 за 2010 год.