Танец счастливого несчастья

Иван Вырыпаев, чей авторский спектакль «Танец “Дели”», поставленный в варшавском театре “Народовы”, был сыгран на фестивале NET, взял эпиграфом к своей пьесе изречение индийского философа Шри Рамана Махарши: “Если ум беспокоится вследствие чувства несовершенства и неудовлетворенности тем, что выпадает на нашу долю, или тем, что совершено и упущено нами, то будет мудро отбросить чувство ответственности и свободу воли, считая, что мы являемся инструментами Муд-рейшего и Всемогущего, дабы совершать и претерпевать то, что угодно Ему”.
Судя по всему, и в реальной жизни, и в драматургии Ивана Вырыпаева наступил период, когда он пытается следовать завету Махарши – прежде, чем пытаться познать окружающий мир, необходимо познать себя.
Пьеса «Танец “Дели”» – на самом деле композиция из семи одноактных пьес, разыгрываемых в строго определенном порядке, объединенных общим местом действия и общими героями. Нюанс состоит в том, что из шести персонажей в каждой одноактовке присутствуют лишь двое, трое или четверо, а один из прочих или уже умер, или обречен на скорую смерть.
Режиссер Иван Вырыпаев несколько отступил от описания места действия драматурга Ивана Вырыпаева: вместо “приватной комнаты для посетителей в городской больнице” с диваном, креслом и журнальным столиком на невысоком помосте расположился процедурный кабинет – стеклянные столы на колесиках с препаратами, кушетка, табуретка, каталка. Непрерывным фоном звучит торжественная оперная музыка. В перерывах между пьесами опускается золотисто-серебристый занавес и включается запись оглушительных аплодисментов. Актеры всякий раз раскланиваются.
Исполнителей ролей Кати, ее возлюбленного Андрея, ее мамы, их подруги – балетного критика, жены Андрея и медсестры отличают очень прямые спины и полная отстраненность даже в самые эмоциональные моменты, нарочитая бесчувственность, возведенная в принцип. От них не дождешься ни вскрика, ни всхлипа, ни полуулыбки.
Кате (Каролина Грушка играла у Вырыпаева в фильме “Кислород”, московском спектакле “Объяснить” и варшавском “Июле”), бывшей кордебалетной танцовщице Театра оперы и балета, а теперь прославленной исполнительнице некоего Танца, родившегося у нее среди смрада и непотребств индийского Мэйн Базара, сообщают о смерти матери. Ее реакция – полное спокойствие и медитативно-бесстрастный монолог, варьирующий одно и то же: “Такое странное чувство. Вернее, это даже не чувство, это наоборот, какое-то анти-чувство. Я вообще ничего не чувствую. Наверное, у меня шок, да? Как ты думаешь, у меня шок, да? Такое вот странное, неадекватное поведение, это, наверное, и есть состояние шока. У меня умерла мама, а я ничего не чувствую”. В следующей пьесе она будет произносить тот же текст, полный той же равнодушной рефлексии, впав в то же библейское “окамененное нечувствие”, но уже по поводу самоубийства жены ее возлюбленного.
Очередная пьеса отражается в предыдущей, как в престранном зеркале: одни фрагменты диамет-рально противоположны, другие идентичны – только реплики всякий раз кочуют от персонажа к персонажу. Семь пьес, постепенно начинающих смахивать на галлюцинации, какой-то непрерывно возвращающийся кошмар (его неизменно предвосхищает реплика: “К сожалению, все очень плохо”), полны немого крика “Мне так больно!”. Его лишь однажды озвучивает Катя, естественно, изъявшая из голоса всякую эмоцию. В интонационном плане сам Иван Вырыпаев, чей голос раздавался на двух NETовских показах в наушниках зрителей, позволял себе чуть большую эмоциональную окрашенность слова и фразы, чем демонстрировавшие редкую дисциплинированность актеры. Впрочем, авторские акценты, безусловно, сообщали дополнительные смыслы.
В полный рост возвышается здесь тема отношения к смерти: любого персонажа, кроме медсестры, ожидает пьеса, в которой смерть выпадает ему. Отрешенная реакция героев на экстремальную пограничную ситуацию открывает драматургу выход на иной уровень, разворачивает публику к метафизическим проблемам.
Размышляя о счастье и несчастье, о том, зависят ли они от обстоятельств, и есть ли на свете подлинное сострадание, герои неизменно возвращаются к танцу “Дели”, в котором Катя, по словам очевидцев, “словно искусный врач, превращала боль других людей в красоту и блаженство, а потом отпускала все это на свободу. … уменьшала количество боли на нашей планете”.
Понятно, что сам танец в спектакль не впущен, идеал нельзя овеществить, но одна единственная деталь многое говорит о ду-шевном устройстве Кати, вызвавшей этот танец к жизни. Множество раз за время своего присутствия на сцене она меняет плащ на медицинский халат. И всякий раз, пристраивая снятую одежду на край столика, укладывает ее неким протяжным, удивительно поэтичным и пластичным, заботливым движением, как хрупкую драгоценность, может быть, ребенка. Вопреки всем ровно и бодро отрапортованным монологам, в ней есть нежность и бережность в отношении окружающего мира, а не только отчужденность.
Театральная форма у Ивана Вырыпаева не менее провокативна, нежели драматургическая, а блестящие польские актеры отшлифовывают и доводят ее до совершенства.

Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена» № 22 за 2010 год.