Жертва гламура

• А.Девотченко в спектакле “Записки сумасшедшего” Фото В.ЛУПОВСКОГОНа сцене представлена желтая внутренность желтого дома: неглубокая, но изрядной высоты коробка, освещаемая голой лампочкой, с множеством ниш и шкафчиков. Заперта на большой амбарный замок изнутри. От нормальной жизни тут – стул, конторка, кушетка, театральный бинокль да кепка. А вот суетливый человек в исподнем, страстно дирижирующий какой-то внутренней музыкой, похоже, от нормы далек и здесь не первый месяц как освоился. Заметки в его дневнике делаются явно постфактум. Его отрывистые речи с хрипотцой: про департамент, театры, дочку директора, нахальных, но проницательных собачонок Меджи и Фидель – несомненное осеннее обострение. Первая запись датирована 3 октября, прочие же постепенно уводят в беспредельность: “День был без числа”, “Числа не помню. Месяца никакого тоже не было. Было черт знает что такое”. Аксентий Иванович Поприщин давно уже никуда не изволит выходить по причине принудительной запертости в сумасшедшем доме, да и кто б стерпел на респектабельных петербургских улицах задиристо поплевывающего плебея с цигаркой, прикрывающегося стоптанным сапогом вместо зонтика.
Первоначально предполагалось, что Поприщина в спектакле Камы Гинкаса сыграет Сергей Маковецкий, тему надвинувшегося безумия уже тончайшим образом исследовавший в тюзовском “Черном монахе”. Театральная жизнь, однако, внесла свои коррективы, и гоголевские “Записки сумасшедшего” воплотил петербургский артист Алексей Девотченко.
Этот моноспектакль имеет неуловимое сходство с другой недавней московской премьерой – “Константин Райкин. Вечер с Достоевским” в постановке Валерия Фокина, неоднократно работавшего с Алексеем Девотченко. Та же стена во все зеркало сцены, тот же постановочный и исполнительский рационализм, использование видео, та же тема захватывающих позицию за позицией сумасшествия и озлоб-ленности.
Разнится, однако, язык Гоголя и Достоевского, Гинкаса и Фокина, Сергея Бархина и Александра Боровского, но, главное, трактовка причин агрессии и неадекватности Подпольного и Поприщина. Вместо стыда и презрения к миру Подпольного в ничтожном Поприщине, которому с его внешностью и повадками совсем недалеко до булгаковского Шарикова, растет и крепнет, без особых, впрочем, осложняющих поворотов, тема избранничества. Политические и попсовые властители дум стремительно овладевают и его помыслами. Со словами: “Хотелось бы подробнее рассмотреть жизнь этих” он приляпывает на желтую стену журнальные фото Дмитрия Медведева, Филиппа Киркорова, Аллы Пугачевой, Максима Галкина и, кажется, глубокомысленного Гинкаса собственной персоной. К чему режиссер встроил в этот ряд себя, наряду с гологрудой девицей, неведомо – такая вот изощренная самоирония.
Дальше больше – возомнив, что он испанский король, Поприщин облачается в шуршащую аляповатую мантию, склеенную из глянцевых страниц журнальных статей и интервью (до того были подушки вместо эполет и мелькал журнальчик с портретом Девотченко). Не расставаясь с мантией, он уперто карабкается по пожарной лестнице к вожделенной, вопиющей о спасении луне, но вынужден обосноваться в тесной нише под потолком, смахивающей на узкий карцер или гроб.
За помешавшимся на почве манящего гламура Поприщиным приглядывает трио: мужик с метлой, он же кухарка Мавра (Евгений Березовский), и две глумливые балеринки (Наталья Златова, Софья Сливина) – плод его путаных фантазий, порождение все дальше отступающего от реальности алчного разума. “Почему я титулярный советник?” – обвиняюще несется из всех динамиков. Поприщин не замахивается на то, что из него “мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский”, но уж Максим-то Галкин легко, но уж ведущий ток-шоу на худой конец?!
Все нарастающие претензии к миру обрекают героя на железный ошейник и цепь. Посаженный Маврой на привязь, он озверело мечется на четвереньках, а на задник, превращенный в экран, транслируются кадры чего-то модного, светского, столичного, тусовочного. На фоне огней и игр большого города вдруг проступает фигура падающего из окна человека в плаще и шляпе, распластывающаяся на сером асфальте. Фейерверк гламура обречен, но Поприщин об этом не узнает.
Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена» № 2 за 2011 год.