ТЮЗ моего детства

• А.А.Брянцев23 февраля 1922 года родился петроградский ТЮЗ. Через два года он станет ленинградским. Имя основателя было присвоено ему в 1980-м, спустя двадцать лет после кончины А.А.Брянцева. Грядет юбилей – девяностолетие театра.
Чем старше я становлюсь, тем яснее для меня, как прав оказался Брянцев, когда выбрал для своего детища здание Тенишевского училища на Моховой с его амфитеатром, “обнимавшим” сцену. Чудесное пространство создавало атмосферу камерности, особой близости зрителя к подмосткам, чему нисколько не мешало “углубление”, где помещался оркестр.
Я попала в ТЮЗ школьницей. Никто из постоянных зрителей не удивлялся тому, что каждый вечер у подъезда стоял сам Александр Александрович Брянцев в капитанской фуражке и с седой бородкой клинышком. Родители уверяли, что и в их времена традиция встречи с главным человеком ТЮЗа была неизменной. В этом ритуале, с одной стороны, сказывалось уважение Брянцева к своим зрителям, а с другой – и дети, и сопровождающие их взрослые внутренне подтягивались, ощущая важность момента посещения театра.
Сегодня мы привыкли, что на спектакль для детей мамы и папы тащат совсем крох, еще не научившихся говорить. Брянцев принципиально считал, что маленьким детям путь в драматический театр заказан. В самом начале существования параллельно с драматической труппой в ТЮЗе работал театр кукол специально для младшей аудитории; им заведовала Любовь Шапорина-Яковлева (ее недавно вышедшими в свет двухтомными воспоминаниями сегодня многие зачитываются).
История показала, что и тут Брянцев был прав: спектакли для малышей в наших театрах для детей и молодежи – самая слабая часть репертуара, зато в “куклах” доброкачественное зрелище, которое не стыдно показать дошкольнику, – не редкость.• Сцена из спектакля “Дон Кихот”,
Сам тип художественного руководителя, каким был Александр Александрович, мог появиться только в начале прош-лого века. Вспомним еще раз капитанскую фуражку Брянцева, он не расставался с ней всю свою жизнь. После окончания гимназии его не взяли в Морской кадетский корпус из-за отсутствия дворянского происхождения. Тогда он ушел в плавание матросом. Брянцев получил образование в Петербургском университете, закончив историко-филологический факультет, но по-прежнему не оставляет мечты стать капитаном. Студентом он пишет статьи и фельетоны, рецензии на спектакли. Александр Кугель прочит ему карьеру театрального критика. Но приезд в Петербург Художественного театра и встреча с Немировичем-Данченко, пригласившим Брянцева в режиссерскую студию, заставляют забыть о море (хотя и в преклонные годы он любил плавать на яхте по Селигеру, “команда” состояла из детворы).• П.К.Вейсбрем. Портрет Н.П.Акимова
Не случаен его приход к П.П.Гайдебурову в Общедоступ-ный, позже Передвижной театр, где он сыграл немало ролей и поставил около шестидесяти спектаклей.
И вновь – поворот. В советское время считалось, что причина ухода от Гайдебурова – “потеря контакта театра с рабочим зрителем”. Но знающие люди объясняют этот факт иначе. Александр Александрович был религиозным человеком и в какой-то момент осознал невозможность служить в театре, считая это поприще небогоугодным делом.
Следующий поворот – послереволюционная деятельность в детприемнике. Работа с беспризорниками убеждает Брянцева в том, что именно театр поможет сиротам стать полноценными людьми.
Удивительно трогательно пишет о первом появлении в детдоме Александра Александровича Клавдия Пугачева (будущий Гек Финн из знаменитого тюзовского спектакля “Похождения Тома Сойера”).
“Человек с бородой и усами оглядел притихших ребят и скрылся за ширмой, сделанной из простыни.
– Здравствуйте, ребята! – сказал Петрушка, вынырнув на край простыни.
Все дружно ответили “Здрасьте”, и представление началось. Забыто было все: холод, голод, обиды… После представления загреб всех в охапку и стал раздавать пряники. Для нас это было событие…”. Брянцев оказался прирожденным педагогом, и его ученики влились в труппу будущего театра. Капа Пугачева, Шура Охитина, Таня Волкова впоследствии стали ведущими актрисами ТЮЗа.
 
Моей маме повезло больше, чем мне – довоенный ТЮЗ был ярче послевоенного. Но зато я узнавала о прошлом театра из первых рук. Мама была хорошей рассказчицей, она очень ярко живописала “Похождения Тома Сойера”, персонажи которого перебрасывались кубиками (из них строили декорации), “Дон Кихота”, где главные герои передвигались по сцене на старинных трехколесных велосипедах. Она восхищенно говорила об актерах: Николае Черкасове, Борисе Чиркове, Елизавете Уваровой, Виталии Полицеймако. Ее любимым режиссером стал Борис Зон. Старый ТЮЗ она сменила на Новый, когда группа актеров во главе с Борисом Вольфовичем организовала молодой театр, который очень быстро завоевал любовь ленинградской публики. Впрочем, жизнь Нового ТЮЗа оказалась короткой.• Г.Г.Тараторкин в спектакле “После казни прошу...”
Еще одним “историком” ТЮЗа стала для меня моя тетка, сестра отца. Несколько лет она без специального образования играла в театре. В частности, роль Падчерицы в “Двенадцати месяцах”, “живой забор” в спектакле “В гостях у Кощея”. И, несмотря на то, что карьера актрисы Розы Аркадиной не задалась (в конце сороковых было издано постановление об обязательном сокращении штатов), она навсегда осталась верна театру, дружила с тюзянами, регулярно приглашавшими ее играть вместе с ними “елки”. Тетя Роза была травести. Мои первые впечатления от ТЮЗа связаны с актрисами этого амплуа. Отлично помню “Домик-пряник”, где меня очаровали Олененок Гонзик (А.Герман) и Барсук (К.Фадеева). Уникальной травести была Нина Казаринова. Ее мальчишки (например, Гаврик из катаевского “Белеет парус одинокий”) казались абсолютно натуральными, хотя исполнительнице, в ту пору, когда мне довелось ее увидеть, уже стукнуло 50. Возраст актрис, игравших детей, – повод для шуток (не пора ли завести помоложе травести), но Казаринова в Ленинграде, как и Лидия Князева в Москве, обладала феноменальным даром.
На моих глазах приходило новое поколение, умело владеющее редким амплуа: Нина Потаповская, Ольга Волкова, немного позже Ирина Соколова. Из уст в уста передавалась история, как Волкова, надев школьную форму, отправилась на уроки и ушла неразоблаченной.
Актеры ТЮЗа казались мне очень добрыми и внимательными людьми. Думаю, так и было на самом деле. Я очень любила Людмилу Жукову, глаза которой и на сцене, и в жизни излучали свет и тепло. Я видела ее Доротку в “Волынщике из Стракониц”, Иванушку в “Двух кленах”. В годы моего детства в Ленинграде “соревновались” две Бабы Яги. Яга Евгения Лебедева в Театре имени Ленинского Комсомола пугала (меня повели на “Аленький цветочек” в пять лет, и при появлении Евгения Алексеевича я забивалась под крес-ло от страха). Позже, я оценила эту гениальную игру: Лебедев показывал “Ягу” в качестве концертного номера, будучи знаменитым и прославленным артистом. Моя обожаемая Яга обитала в ТЮЗе. Николай Карамышев был неподражаем в этой роли. Зал умирал от смеха, когда Баба Яга красовалась перед зеркалом, спрашивая себя: “Чего тебе, старушке-попрыгушке, хочется? Чайку или водицы? Пожалуй, что водицы. Из колодца или из болотца? Пожалуй, из болотца, она тиной пахнет”. С “Двух кленов” начиналась любовь к Евгению Шварцу.
 
В школьные годы я пересмот-рела весь тюзовский репертуар. Тому было несколько причин.
• О.В.Волкова в спектакле”Упрямые лучи”Одна из них заключалась в том, что актриса театра Елизавета Ивановна Ефимова вела в нашей школе драмкружок. Делала она это самозабвенно. Мы играли в костюмах из костюмерных ТЮЗа. Когда заболела девочка, игравшая главную роль в одном из спектаклей, Елизавета Ивановна позвала заменить ее актрису Веру Журавлеву (игравшую эту же роль на сцене), чтобы не отменять школьный вечер. А вдобавок к этому подарку в школу пришел тюзовский композитор Адам Стратиевский, сел за рояль, чтобы наши диалоги и танцы шли под его музыку. От восторга кружилась голова.
Сознаюсь сразу: спектакль не только на школьной сцене, но и в самом ТЮЗе не был шедевром. Он назывался “Я твой сын, Гватемала!” и повествовал о несчастных гватемальцах и плохих гринго-американцах. Рассказать связно этот сюжет я бы не решилась. В ту пору была мода на “идейные” пьесы из нелегкой жизни бедных латиноамериканских детей и взрослых, отстаивающих свою независимость. Но слабость материала скрашивалась пением и экзотическими танцами.
Наверное, стоит сказать о том, что А.А.Брянцев, за редкими исключениями, не ставил “идеологических” пьес, он оставался верен классике.
Я дружила с дочкой Елизаветы Ивановны Ефимовой, и мы с ней беспрепятственно попадали в театр со служебного входа. Неудивительно, что почти каждый вечер вместо прогулки я оказывалась в зале на Моховой.
Девичий кумир ТЮЗа конца 50-х – смуглый, кудрявый Евгений Шевченко, игравший Пушкина в спектакле “В садах Лицея”, Дженнаро в “Вороне”, Ромео. Больше всего я любила спектак-ли Павла Карловича Вейсбрема. Его сказки всегда отличались отменным вкусом. В них была театральность, волшебство и легкая ирония. Вспоминаю “Сказку о девочке-неудаче” с молодой Валентиной Лысенок. Очаровательным, изящным был “Золотой ключик”, где Буратино-Потаповская, Мальвина-Дробышева и Пьеро-Волкова составляли чудесное трио.
Одним из самых любимых спектаклей моего поколения долгое время оставался “Ворон” Карло Гоцци. Я смотрела его бессчетное число раз и каждый раз замирала в момент предсказания голубок:
– Дженнаро злополучный,
погибший навсегда…
– Но почему, подружка, какая    с ним беда?
– В тот миг, когда Милону он   сокола вручит,
Милона этот сокол
мгновенно ослепит.
А если не вручит он, иль
выдаст, в чем здесь тайна…
Нарочно иль случайно.
На тот и этот случай
неумолим закон:
В холодный, мертвый мрамор он будет превращен…
Вот так, на глазах у изумленной публики Дженнаро-Шевченко превращался в мраморную статую. Было очень страшно. Но и весело, когда на сцену выходили маски. Еще ничего не зная о комедии дель арте, мы открывали ее, хохоча над импровизациями Михаила Шифмана-Панталоне и молодого Геннадия Воропаева-Бригеллы. Павел Карлович Вейсбрем периодически возобновлял свои постановки, так что каждое новое поколение могло восхищаться своим “Вороном”, своими “Ромео и Джульеттой”.
Старшие сестры были влюблены в Ромео Владимира Сошальского, младшие – в Ромео Евгения Шевченко. И те, и другие отождествляли себя с Джульеттой, которую играли Нина Мамаева и Нина Дробышева.• Р.А.Аркадина
Для Вейсбрема возраст веронских любовников был принципиален. Владимиру Сошальскому, игравшему Ромео – 18, Нине Мамаевой – 25. Нина Дробышева в пору новой постановки, как когда-то Сошальский – студентка Студии при ТЮЗе. “Юность, юность, ты чудесна”, – пел Меркуцио в спектакле. Эти слова стали заголовком статьи Евгения Калмановского о Джульетте-Дробышевой. Тюзовский спектакль определил будущее актрисы (ее пригласили играть в фильме Григория Чухрая “Чистое небо”).
Русская классика в ТЮЗе казалась скучноватой, в особенности, в старших классах. И “Недоросль”, и “Ревизор”, и “Вишневый сад”, и “Гроза”, даже на взгляд школьников, выглядели слишком “правильными”. Тем более что в 1962-м вышло “Горе от ума” Георгия Товстоногова в БДТ. В это время девочки были без ума от Сергея Юрского в роли Чацкого, да и дистанция между спектаклями Георгия Товстоногова и тюзовскими постановками – огромного размера.
ТЮЗ ветшал, талантливая молодежь уходила.
Впрочем, не надо забывать, что ТЮЗ с рождения становился “взлетной площадкой”. Так уж повелось, что успех на Моховой оказывался началом пути в кино, во “взрослый театр” Ленинграда и Москвы.
Александринскому театру ТЮЗ отдал семнадцать артистов, включая Бруно Фрейндлиха, в Театр Ленсовета ушли студийцы Ирина Бурханова (Балай) и Дмитрий Барков. Да всех и не перечислишь.
• Б.В.ЗонСмена поколений: и зрителей, и труппы – необратима. Мы вырастали из ТЮЗа. Но и ТЮЗ менялся. Возникло новое здание на Пионерской площади. В театр пришел Зиновий Яковлевич Корогодский, постепенно создававший свою, сильную, труппу. Но и из нее артисты уходили. Георгий Тараторкин в Москву, Ольга Волкова и Татьяна Шестакова в Театр Комедии, переживавший с приходом Вадима Голикова расцвет.
В недрах ТЮЗа зрел талант Льва Додина, поразившего неожиданным Островским. “Свои люди – сочтемся” были не только свежим прочтением классики. Артисты меняли амплуа. Травести Соколова блестяще играла старуху Большову, Тараторкин, которого все воспринимали только как героя, оказался замечательным Подхалюзиным. Однако, как и Евгению Шифферсу, поставившему один из лучших спектаклей театра – “Сотворившая чудо”, где каждый исполнитель раскрылся в новом качестве, Додину не предложили следующую постановку. В Ленинграде был только один главный, широко раскрывавший двери для молодых – Яков Семенович Хамармер в Театре на Литейном, у которого работали и Додин, и Шифферс, и Падве, и Гинкас.
Поступив в ЛГИТМиК на театроведческий, я изменила театру детства. Еще в последнем классе школы увидела на гастролях московского ЦДТ спектакль Эфроса “Друг мой, Колька” и с той поры не пропускала ни одного спектакля Анатолия Васильевича. В подростковом возрасте главный маршрут пролегал из дома в ТЮЗ. Чтобы сократить расстояние, я прыгала на площадку трамвая до краткой остановки напротив Моховой (трамвай замедлял ход перед мостом Белинского). В студенческие годы поздним вечером я шла на Московский вокзал (за пятерку, заплаченную проводнику, можно было доехать до Москвы), чтобы утром побывать на репетиции Эфроса (куда пускали всех желающих), а вечером – на его же спектакле, и снова на вокзал, Ленинградский. В каникулы успевала и в “Современник”, и на “Таганку”.• Сцена из спектакля “В садах лицея”
Мой диплом назывался “Пути тюзовской режиссуры” – защита проходила в фойе бывшего ТЮЗа, в ту пору уже Учебного театра ЛГИТМиКа. И сегодня эта тема мне небезразлична.

Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена» № 2 за 2012 год.