Противоположность грубым бестиям

Фото М.ХАЛИЗЕВОЙ

Ушел из жизни Вадим Моисеевич Гаевский (1928–2021), театральный и литературный критик, балетовед. Он окончил театроведческий факультет ГИТИСа в бесконечно далеком 1951 году, потом служил в самых разных местах, в том числе в Институте истории искусств и в Институте философии АН СССР (о своей работе в обоих рассказывал не без юмора). Пока существовал журнал «Московский наблюдатель», был членом его редколлегии. С 1992 года заведовал кафедрой истории театра и кино историко-филологического факультета РГГУ, в 1993 стал заведующим кафедрой театроведения. Автор выдающихся книг о балете и драматическом театре (среди них легендарный «Дивертисмент», судьба которого известна едва ли не каждому в театральном мире), состоящих, как правило, из очерков и портретов-эссе. Тексты Вадима Гаевского – нестрогая наука, не строгая, но наука. Он был редчайшим мастером сочетания театроведческого анализа, истории театра и личных воспоминаний. Единство стиля и мысли восхищало.

Уже очень много лет Вадим Моисеевич Гаевский и газета «Экран и сцена» не мыслили себя друг без друга. Его эссе, несомненно, укрупняли наши номера, а наши номера, кажется, вносили радость в его повседневность, состоявшую по преимуществу из мыслей над очередным замыслом и работы над ним. Вадим Моисеевич умел радоваться и умел ценить радующее. Быстрота выхода материала в газете приводила его в восторг, как и удачная фотография к статье. Иногда он утверждал, что если бы видел фотографию до публикации, написал бы о своем герое иначе. Его вообще интересовали лица и облики, но еще больше сами люди. Люди театра, люди, пишущие о театре, люди, выходящие на сцену, люди танцующие, – Гаевского волновали не только их достижения, но и их мысли и поступки. Такого интереса к жизни я не встречала ни у кого. Он непременно выведывал про нового автора, если видел в газете незнакомое имя. Не скупился на комплименты начинающим, никогда не экономил силы на телефонном звонке, всегда рвался сказать-передать хорошие слова, если текст ему понравился. Неизменно переживал он и за судьбу газеты, всякий раз расспрашивал, каковы обстоятельства, верил в лучшее. Переживал за своих учеников, по преимуществу учениц, ценил их, гордился ими необычайно.

Вадим Гаевский был любопытен не только по отношению к людям, но и по отношению к идеям. Питал интерес к разным искусствоведческим школам, но, по сути, не принадлежал ни к одной, был вольнодумец.

Писал Вадим Гаевский полетно. Глубоко, при этом очень легко и очень красиво, обожал сознательные повторы. Он умел начать с очевидного и тут же повернуть разговор в непредсказуемую сторону. Вадим Гаевский придавал огромное значение слову, фразе, ритму, ничего случайного в писании для него не было. Предпочитал простые заголовки, большие абзацы и сильно недолюбливал предложения, заканчивающиеся словом с ударением на последнем слоге (вы знаете еще кого-то, придающего значение подобным вещам?).

Вадим Моисеевич всю жизнь писал от руки, на оборотиках разорванных пополам листов формата А4, потом, после собственной правки, переписывал начисто – его тексты были ручной выделки. Сколько мы их набрали на компьютере, сколько их таких, сколотых скрепочкой, у меня хранится – выбрасывать его черновики никогда не поднималась рука. Стационарный телефон все последние годы я сохраняла в первую очередь ради него – ведь редактура, обсуждение трудных в рукописном варианте мест чаще всего велись по телефону (порой и всю статью целиком ему приходилось диктовать по телефону). За полтора десятилетия этот процесс превратился в увлекательную игру. Принимая мое соображение, Вадим Моисеевич непременно говорил: «Ну, хорошо, 1:0 в вашу пользу, посмотрим, как дальше пойдет», а убедив меня оставить его вариант, ликовал: «Ну вот, ну вот, 1:1!». Зная мою нелюбовь к фразам, начинающимся с «И» или «Но», порой заявлял: «Ладно-ладно, кину вам эту кость, уберем предлог». Мы всегда очень много смеялись, идя по тексту, изощрялись в остроумии и подколах друг друга. Мне кажется, его мэтрства не ощущал в общении никто, он всегда был прост и полон внимания к собеседнику. Однажды, желая сказать, что мы с ним единомышленники и многое видим схоже, он выдал мне очень смешной комплимент, которым не перестану гордиться: «Мы же с Вами люди одного поколения!».

Улыбка Вадима Гаевского была несравненна – всегда с какой-то мудрой хитрецой, как и его отношение к быту, где он почти до последнего стремился все делать сам.

Сколько раз он выручал «Экран и сцену» с материалами в самом, наверное, трудном жанре – с некрологами. Ты еще только размышлял, удобно ли позвонить и попросить, а он уже звонил сам: подумал, что нам понадобится, и сделал. Чаще, впрочем, это было не обязательством, а потребностью его души. Некрологи он писал короткие, но находил для них удивительно точные слова и необычный угол зрения на человека, был ли тот его другом или творцом, за чьей судьбой он наблюдал издалека.

Сегодня Вадим Моисеевич не выручит нас, не предложит «большую многосоставную статью», не напишет портрет к чьему-то грядущему юбилею, не похвалит, не ободрит. Нам остается вспоминать, перечитывать, помнить.

…В 1963 году, когда Вадиму Гаевскому было 35 лет, выдающийся литературовед Наум Берковский написал о нем в письме к Алисе Коонен: «прелестный человек, очень артистичный, очень понимающий. Он занимается театром и литературой и полная противоположность тем грубым бестиям, которых так много развелось по этой части». Вадим Гаевский прожил все свои 92,5 года, оставаясь прелестным, артистичным, понимающим, «противоположностью грубым бестиям».

Мария ХАЛИЗЕВА

«Экран и сцена»
16 июля 2021 года.